– Не такую, как я тебе.
– Нет, – согласилась Кэроу, – не такую.
Яростно дул ветер. Мятежным порывом он растрепал ей волосы – в одно мгновение они были повсюду, словно стайка духов воздуха пыталась унести их, чтобы отделать свои гнезда синим шелком. Карандаш покатился к краю крыши и улетел вниз, так что Кэроу пришлось удерживать волосы двумя руками.
Акива ждал, когда она решит спуститься, но Кэроу молча наблюдала за рассветом: появившееся из-за холмов солнце загоняло в тень густые остатки ночи – они собирались в укромных уголках вне досягаемости утренних лучей.
Немного погодя она сказала:
– Вчера ты говорил, что самое первое твое воспоминание – солдаты, которые пришли за тобой…
– Я говорил тебе такое? – поразился он.
– Разве ты не помнишь? – Она повернулась к нему, шоколадного цвета брови удивленно поползли вверх.
Он встряхнулся, пытаясь мысленно вернуться во вчерашний день. Боль от дьявольских отметин затмила память, но ему и в голову не могло прийти, что он рассказывал о детстве и из всех дней выбрал именно этот. Ему показалось, что он вытянул несчастного маленького мальчика из прошлого – словно в минуту слабости вновь стал этим мальчиком.
– Что еще я говорил?
Кэроу вскинула голову. Это движение – мимолетный наклон головы – спасло ее в Марракеше, и вновь сердце Акивы учащенно забилось.
– Ничего особенного, – ответила она после небольшой паузы. – Потом ты заснул.
Она явно лгала. Что еще он рассказал вчерашней ночью?
– И все-таки, – продолжала Кэроу, глядя ему в глаза, – ты заставил меня задуматься о собственном первом воспоминании.
Опершись руками о крышу, она встала на ноги, и ветер вновь принялся трепать ее волосы.
– И что это за воспоминание?
– Бримстоун. – Ее дыхание слегка сбилось, на губах заиграла нежная и бесконечно печальная улыбка. – Это Бримстоун. Я сижу на полу позади него и играю с пушистым кончиком его хвоста.
Играет с кончиком хвоста? Это никак не вязалось с представлением Акивы о колдуне, которое терзало душу, жгло каленым железом.
– Бримстоун, – с горечью повторил он. – Он хорошо к тебе относился?
Бурлящий поток синих волос, страсть в глазах. Ответ Кэроу был резок.
– Всегда! По-твоему, тебе известно все о химерах? Ты не знаешь Бримстоуна!
– А может, Кэроу, – растягивая слова, произнес он, – ты сама его по-настоящему не знаешь?
– Что? – вскинулась она. – Чего именно я не знаю?
– Возьмем, к примеру, магию, – продолжал Акива. – Монеты желаний, которые он давал тебе. Ты в курсе, откуда они берутся?
– Откуда?
– Они не даются даром, Кэроу. У магии есть цена. За каждое желание заплачено болью.
32. Рядом с ним
Боль.
Кэроу стало плохо. Она вспомнила о каждом исполненном пустяковом желании. Почему Бримстоун никогда ей об этом не рассказывал? Знай она правду, поняла бы, почему он бросал на нее сердитые взгляды. И никогда не стала бы загадывать желания.
– Чтобы что-то взять у вселенной, нужно что-то отдать взамен, – сказал Акива.
– Но почему… боль? Разве нельзя отдать что-то другое? Например… радость?
– Здесь важно равновесие. Если ты отдаешь нечто, с чем легко расстаться, теряется весь смысл.
– По-твоему, заплатить радостью легче, чем болью? Что, к примеру, ты испытывал чаще?
Он посмотрел на нее долгим взглядом.
– Дельное замечание. Только этот закон придумал не я.
– Кто же?
– Мой народ верит, что это сделали божественные звезды. А у химер каждое племя имеет свою версию.
– Так… а откуда берется боль? – тревожно спросила Кэроу. – Это собственная боль Бримстоуна?
– Нет, Кэроу. Это не его боль. – Отвечая, Акива отчетливо произнес каждое слово, и следующий вопрос повис в воздухе: если это не его боль, тогда чья?
Ей стало дурно. Перед глазами возникла картина: лежащие на столах тела. Нет! Это, должно быть, нечто совсем другое. Она знала Бримстоуна, разве нет? Да, она могла не знать о нем всего. Но ведь она доверяла именно ему, а не этому ангелу.
Сглотнув застрявший в горле ком, она прошептала:
– Я тебе не верю.
– Кэроу, что за поручения ты выполняла для него? – мягко спросил он.
Кэроу собралась было ответить, но не успела: подступила медленная волна понимания. Зубы – одна из самых главных тайн в ее жизни. Трупы, щипцы, смерть. Русские девочки с окровавленными ртами. Она всегда считала, что Бримстоун закупал контрабандный товар для какого-то крайне важного дела, и боль – лишь печальное и отвратительное следствие. А что, если все это затевалось исключительно для того, чтобы причинить кому-то боль? Что, если таким путем Бримстоун платил за свое могущество, за желания, за все?
– Нет, – сказала она и тряхнула головой, однако уверенность ее пошатнулась.
Немного погодя, когда она снова шагнула с купола собора в воздух, полет больше не доставлял удовольствия. «Чьей болью, – думала она, – за это заплачено?»
От замка по длинной извилистой Нерудовой улице они пришли в чайную. Акива продолжил рассказ о своем мире. Империя и цивилизация, восстания и кровавые битвы, оставленные и завоеванные города, сожженные земли, разрушенные стены, осажденные крепости, в которых первыми умирали от голода дети, хотя родители отдавали им всю еду.
Он рассказывал о массовых убийствах и терроре в стране угасающей красоты. О том, как древние леса пускали на корабли и осадные орудия. Или сжигали, чтобы из них нельзя было построить ни то, ни другое.
Об огромных разграбленных городах, братских могилах, предательствах.
О постоянно прибывающих армиях чудовищ – неистощимых, несокрушимых.
Были и другие события – эпические и грозные, – он не говорил о них, а лишь слегка касался, словно боясь потревожить рану, причинить боль.
Кэроу слушала с широко раскрытыми глазами, ужасаясь зверствам и жалея, что за семнадцать лет Бримстоун так и не счел нужным рассказать ей о том, что происходит «кое-где».
– Как называется твой мир? – неожиданно спросила она.
– Эрец, – ответил Акива, и брови Кэроу поползли вверх.
– На иврите это значит «земля», – сказала она. – Почему наши миры называются одинаково?
– Раньше маги считали, что миры наслаиваются друг на друга, как горные породы. Или как годичные кольца у деревьев.
– Да? – Кэроу вскинула бровь. – Что за маги?
– Серафимские колдуны.
– Ты сказал «раньше». Что они думают сейчас?
– Ничего. Химеры их истребили.
– О.
Кэроу сжала губы. Что тут скажешь? Она задумалась о мирах.
– Может, мы просто позаимствовали у вас слово «Эрец», когда придумывали религии с оглядкой на вас? – Как раз это Бримстоун и называл «лоскутным одеялом из сказок, которое люди составляли из обрывочных знаний». – Красота – добро, рога и чешуя – зло. Все просто.
– И в данном случае, правильно.
Официантка за стойкой таращила на них глаза. Кэроу хотела ее спросить, что не так, но не стала.
– Значит, в двух словах, – обратилась она к Акиве, пытаясь собрать воедино все, о чем он ей поведал, – серафимы хотят править миром, а химеры не желают терпеть над собой господства, поэтому они – зло.
У Акивы заиграли желваки – упрощение ему явно не понравилось.
– Они были никем – варвары, живущие в грязных деревнях. Мы им дали свет, научили писать, строить…
– И, разумеется, ничего не взяли взамен.
– Ничего непомерного.
– Угу. – Кэроу пожалела, что плохо усвоила в школе уроки мировой истории – сейчас ей было бы намного проще сделать выводы. – Стало быть, тысячу лет назад химеры ни с того ни с сего взбунтовались, перебили хозяев и снова стали управлять своими землями?
– Земля никогда не принадлежала им, – запротестовал он. – У них были небольшие фермерские хозяйства, каменные лачуги. В основном в деревнях. Города выстроила Империя, и не только города. Виадуки, порты, дороги…
– Но для них те места – начало начал. Там они рождались и умирали, влюблялись, растили детей, хоронили родителей. Представь, что на этой земле не построили города. Оставалась бы она их землей? Ведь если придерживаться правила, что твоим является только то, что ты можешь защитить, то любой имеет право попробовать отобрать у других все, что вздумается. Вряд ли это называется цивилизацией.
– Ты не понимаешь.
– Да, я не понимаю.
Акива сделал глубокий вдох.
– Мы создали мир, из лучших побуждений. Мы жили с ними бок о бок…
– Как равные? – спросила Кэроу. – Ты называешь их чудовищами, поэтому я спрашиваю.
Он ответил не сразу.
– Скольких из них ты видела, Кэроу? Четверых, кажется, и ни один из них не был воином? Если у тебя на глазах твоих братьев и сестер поднимал на рога минотавр, терзали полульвы-полусобаки, рвали на куски драконы… – Он остановился, во взгляде читалась мучительная боль. – Если тебя пытали и заставляли наблюдать за насилием… над любимыми… тогда ты имеешь право рассуждать, что такое чудовище.
Над любимыми? Он явно имел в виду не братьев и сестер. Кэроу почувствовала укол… Разумеется, это не ревность! Какая разница, кого он любит или любил? Она сглотнула. Ей нечего было возразить. И все же – пусть она и находилась в полном неведении – верить ему она тоже не обязана.
– Послушать бы, что скажет на это Бримстоун, – тихо произнесла она. И тут в голову пришла великолепная мысль: – Ведь ты можешь отвести меня к нему!
Он в изумлении заморгал, а потом покачал головой:
– Нет. Людям там не место.
– А ангелам здесь место?
– Не сравнивай. Здесь безопасно.
– Неужели? Расскажи моим шрамам, как тут безопасно.
Она отодвинула воротник блузки и показала сморщенный рубец поперек ключицы. Отталкивающий вид шрама – дела его собственных рук – заставил Акиву содрогнуться.
– Кроме того, – продолжала Кэроу, – есть кое-что поважнее безопасности. Например… любимые.
Она почувствовала, что это слово – его же собственное – глубоко его взволновало.
– Любимые, – повторил он.