У входа в дом я проверяю почтовый ящик. В нем три открытки. Одна от Ани с видом бристольского порта. Уже третья. Как всегда, четыре слова: «Все в порядке. Аня». После моего отъезда она по-прежнему приходит наводить порядок. Я посылаю ей ответные открытки с видами моря и пляжа. Тоже очень короткие. Мне нечего сообщить, кроме того, что я по ней скучаю.
На открытке от Тэда речной пейзаж. Теперь, когда его ничто не удерживает дома, он кочует по миру, переезжая с одной конференции на другую.
На третьей я вижу репродукцию картины Дэвида Хокни и догадываюсь, что она от Тео.
«Спешу похвастаться успехом. Победил в конкурсе с работами в категории «Природные ландшафты с деревьями». Получил премию и вот теперь провожу уик-энд в Калифорнии. Мои работы выставлены в городской галерее Сан-Франциско. Приеду домой на Рождество. Может быть, с Сэмом. Тео».
Рождество с Тео. Это замечательно. Он живет в Нью-Йорке, и последние четыре месяца были для него очень важными. Рада, что старания моего сына оценили. Он это заслужил. Я по нему соскучилась. По его белесым бровям, веснушкам, смеху. По тому, как он неожиданно подсаживается и кладет мне на плечо голову, как в детстве. По тому, как весело болтает на кухне, запихивая в рот овсянку, ложку за ложкой. Тео был ласковым ребенком.
Что касается Сэма, то о нем мне почти ничего не известно, кроме того, что он аспирант-архитектор. Тео прислал мне фотографию, где они вдвоем. На ней он обнимает за плечи длиннолицего молодого человека в массивных очках, ученого вида. Оба улыбаются. Я опять проглядела – на этот раз с Тео. Когда это у него началось? Ведь Эд никогда не дразнил брата насчет девчонок. Всегда было наоборот. Я-то думала, что у него нет подружек, потому что он увлечен искусством. А тут вот что оказывается. И вообще… не проследила за Наоми, и это привело к катастрофе.
Я кладу открытку на стол, закрываю глаза и вижу, как под напором стихии с жутким треском ломается дерево, навсегда меняя облик сада.
Тэд присутствию Сэма наверняка не обрадуется. А я? Думаю, мне удастся с этим примириться, хотя… С одной стороны, отрадно, что Тео нашел, кому подарить свою любовь, ведь он переполнен ею. Но с другой… не надо притворяться, я боюсь. И потом неизвестно, как воспримет это Эд.
Я наливаю в чайник воду, разбираю покупки. Не следует забывать, что у Тео в этом случае никогда не будет детей. Что мне категорически не нравится. Я огорчена также осознанием того, что жить ему в этом мире будет непросто. Далеко не все люди достаточно толерантны.
Я наливаю для Дэна кружку чая, беру пакет печенья и выхожу в сад. Ставлю все на ступеньки. Он замечает это и поднимает вверх большой палец. В саду тепло, и я, сходив за блокнотом для рисования и угольным карандашом, пытаюсь передать изгибы ветвей, подсвеченных ноябрьским солнцем. Они напоминают мне окрашенные в темный цвет человеческие руки, делающие плавательные движения. Только не в воде, а в воздухе. Тут же порхает малиновка, клюет что-то в опилках и, взлетев, усаживается на ветке. Я обхожу деревья в поисках нужного ракурса. Дэн где-то рядом, сзади. Я ложусь на спину, чувствуя, как влага впитывается в пуловер, но это как раз та перспектива, которую я искала. Эскиз наконец закончен.
Колокола на церковной башне бьют дважды. Пора возвращаться в дом готовить гамбургеры. Я смотрю, как они жарятся на сковородке, вдыхаю аромат, и у меня пробуждается аппетит. Яблоки, тосты, кофе – вот моя основная пища, сколько я себя помню. Гамбургеры готовы. Я нарезаю хлеб и выношу все в сад, прихватив также две банки пива. Мы усаживаемся на солнце, на каменную ступеньку у задней двери. Дэн с удовольствием поглощает горячие гамбургеры один за другим. Я ем медленно, наслаждаясь вкусом еды и теплом. Сейчас мне хорошо.
Дэн благодарит меня, улыбаясь щербатым ртом.
– Это я должна тебя благодарить. Ты мне так помог.
– Да что вы. Мне это нетрудно. Приятное развлечение.
– Неужели?
– Да.
Взглянув на него, я чувствую, что он не прочь поговорить.
– Значит, ты мастеришь из того, что подбрасывает тебе природа?
Он кивает.
– Да. В основном из дерева. У меня призвание видеть формы живых существ и предметов среди корней деревьев и прочего. Видеть и раскрывать. Соединять друг с другом.
Куда подевался сонный недотепа? Передо мной сидит выразительно жестикулирующий одухотворенный молодой человек. Голос бодрый, уверенный.
– Ты счастливый, потому что знаешь, чего хочешь, – говорю я.
– Вы так считаете?
– Да. Это дано немногим.
Он опускает глаза.
– Моему папе не нравится, что я хочу заниматься искусством. Он считает это пустым делом. Хочет, чтобы я стал, как он, полицейским.
– А ты?
– Не хочу.
Я встаю и собираю тарелки.
– Да, тебе нелегко.
– Это верно, – он тоже встает, закрывает шарфом лицо.
Потом я снова выхожу, надеясь сделать угольным карандашом еще один рисунок, но уже похолодало, цвета поблекли, ветви деревьев кажутся скучными. Дэн складывает поленья у стены. Берти бегает за ним туда-сюда, садится у его ног, когда он останавливается. Глядя на Дэна, я вспоминаю своих мальчиков.
Потом мы пьем с ним чай. Он собирается, говорит, что придет еще поколоть поленья. Опускается на корточки что-то поднять, Берти налетает на него, и он со смехом падает.
Забросив на плечо рюкзак, Дэн смотрит на сломанные ворота.
– Я могу их починить. Хотите?
– Конечно. Буду очень рада.
Мы прощаемся. Я смотрю ему вслед. Он толкает перед собой ручную тележку, нагруженную поленьями для бабушки.
Этому мальчику еще предстоит сделать выбор, определить свое будущее. Оно пока в тумане, несмотря на его художественные устремления. И как это произойдет, гадать сейчас бесполезно.
Приходит вечер, но я не пишу красками и ничего не рисую в своем альбоме. Я думаю о путях, которыми мы приходим к самим себе – таким, какие мы сейчас. К дорожке, которая привела меня к Тэду, затем к Наоми и наконец сюда. Догадывалась ли я в его возрасте, что все у меня сложится именно так? Откуда? На мой выбор стать врачом повлияла встреча с больной девочкой, которой мне очень захотелось помочь. И остальным, таким как она, тоже.
В молодости мы склонны все упрощать. Будущее кажется нам ясным и определенным. Я смотрю на незаконченный портрет Наоми и вижу в ее глазах решимость, которой прежде не замечала. Иногда, особенно по ночам, я представляю себе тот ужасный момент, когда эта решимость покидает ее и она наконец понимает, что совершила ошибку.
Глава 17
Дорсет, 2010
Год спустя
– Здравствуй, дорогой.
– Привет, мам.
Эд говорит тихо, невнятно. Я напрягаю слух, чтобы расслышать его сквозь шумы на линии. Иногда мне кажется, что кто-то подключился и подслушивает. Хотя что тут может быть интересного?
– Как ты?
– Хорошо.
Я представляю, как он стоит в коридоре, прислонившись спиной к стене. Смотрит в окно. Проходящие по улице люди посматривают на него. А что, он высокий, симпатичный. Правда, лицо скованное, как и голос. Держащая телефон рука не такая крепкая, как год назад, когда он занимался греблей. Во время нашей последней встречи я заметила у него под ногтями грязь.
– Извини, дорогой, что звоню раньше времени. Захотела поговорить с тобой о Рождестве.
– Уже?
– Почему уже? Сейчас начало декабря. – Голос у меня веселый. Его это, наверное, раздражает. – В прошлом году мы не отмечали Рождество, но я подумала, может, ты захочешь поесть чего-нибудь домашнего. – О том, что я просто соскучилась, упоминать нельзя. Это табу.
– Не знаю, – отзывается он, – смогут ли меня отпустить. У них мало людей.
Правда это или нет, сказать трудно. Я знаю, что он до конца программы вызвался помогать на кухне в счет платы за жилье. Миссис Чибанда говорила, что это у них поощряется, потому что способствует реабилитации.
– Папа обещал приехать. Он будет на конференции в Йоханнесбурге, но к Рождеству она закончится, – я замолкаю, вспомнив несколько коротких фраз, которыми мы обменялись по телефону, – папа передает тебе привет.
Эд молчит. Наверное, не верит мне. Он ни разу не спросил об отце и о наших с ним отношениях. Я знаю, они иногда видятся, но со мной Эд этим не делится.
– Почему ты молчишь?
В ожидании ответа я смотрю в окно на серое, почти белесое небо с сизыми облаками, на парящих немногочисленных чаек. В саду чисто. Дэн все убрал. На месте яблони зияет коричневая заплата. Ворота в полном порядке. Тоже благодаря его стараниям. Я смотрю на запущенные кусты черной смородины, за которой так ухаживал мой отец. На стене уселся воробей, но его тут же согнала с места сорока.
Эд скороговоркой сообщает, что теперь живет вместе с Джейком. Я помню этого парня, он встречал нас, когда мы приехали в центр. Мне понравилась его улыбка.
– Да, мы живем с ним в одной комнате. Тут же на катере и его сестра, Софи. Она классная, играет на аккордеоне, печет нам пироги.
– Это замечательно, Эд.
У него появились друзья и среди них девушка. Просто невероятно.
– Что тебе привезти на следующей неделе?
– Пару тетрадей, ручки, – он замолкает, затем продолжает, медленно: – Я веду, ну, этот самый… дневник. Начал месяц назад по рекомендации доктора Хогана. Иногда читаю Джейку и Соф.
– Смотри, дорогой, сдерживай себя. Не пиши лишнего.
– Конечно, конечно… но там все должно быть настоящее. Наоми ведь тоже вела дневник, верно?
Боже, вспомнил о ней.
– Да.
Наконец мы прощаемся, и я долго сижу на полу рядом с Берти. Он тычется мне в лицо своим влажным носом, я глажу его за ушами. Зачем Наоми понадобилось вести дневник, я до сих пор не понимаю. Свои мысли она держала при себе, а там были одни намеки. Правда, они в конце концов вывели нас на Джеймса. Я встаю, беру альбом и долго рассматриваю рисунки, почти с удивлением, будто они сделаны кем-то посторонним.
На кухне тепло. Это теперь мой дом. Стол, обитый огнеупорной пластмассой, блеклый кирпичный пол, маленький шумный холодильник в углу. Мне здесь уютно. А тот, что в Бристоле, теперь кажется чужим. Помню, как я ходила по нему кругами, когда позвонил Майкл – рассказать о своем открытии, сделанном после изучения дневника Наоми.