Она улыбается, моя благодарность ей приятна.
– Их изготовил мой товарищ. Он получает древесный уголь особым способом. Процесс занимает два дня. Древесину ему присылают из Сомерсета. Какая-то редкая ива.
– Именно такой уголь мне и нужен, – отзываюсь я. – Он по-настоящему черный и оставляет на бумаге ровный след.
Я открываю горячую воду и начинаю мыть посуду. Эд передает мне пустую кружку из-под кофе. Смотрит не улыбаясь.
– Так что, мама, живопись для тебя по-прежнему самое важное в жизни?
Я поворачиваюсь. Вопрос меня настораживает. Эд продолжает, глядя на Софи.
– Когда мама рисовала, никому не было позволено ее беспокоить.
Я вижу, что он не шутит.
– Ну и что из того?
– А то, – Эд наклонятся к столу, крепко стискивая ладони, – что так было всегда. И на работе тоже запрещено было тебя беспокоить. На звонки ты не отвечала. Мы приходили из школы, а тебя нет, – он снова поворачивается к девушке, как будто сообщая ей новость: – И нормальной еды в доме, конечно, никогда не было.
Что с ним? Зачем он это затеял?
– Да, мне иногда удавалось порисовать, – говорю я, словно оправдываясь, – но обычно, когда никого не было дома.
– Это ты всегда отсутствовала, – громко восклицает Эд. – И даже, когда я болел, оставляла у кровати таблетки и сваливала на свою работу.
– Я давала тебе выспаться.
– Ну а эта история с коттеджем? Сказала, что он у нас есть, но запретила туда ездить с друзьями.
– Не хотела, чтобы там устраивали сборища.
– Ты при любой возможности спешила запереться в своей «студии», – продолжает он. – Мы чувствовали себя брошенными.
Поднимаясь наверх немного порисовать, я не думала, что бросаю детей. Что за глупые выдумки?
– Эд, живопись никогда не была для меня чем-то особенно важным.
Софи переводит взгляд с меня на Эда и обратно. Проводит ладонью по своим рыжим волосам, вертит в руке рождественскую открытку, которую я дала ей вместе с подарком.
– Именно так и было, – произносит Эд, глядя на меня в упор. – И ты всеми нами управляла.
Боже, что с ним случилось? Вчера вечером он был совсем другим.
– Что значит управляла?
– А то, что распоряжалась всем, заведовала. Установила нам правила. Миллион правил. – Он тяжело дышит, глаза горят злостью.
– Не понимаю, что на тебя нашло. Сейчас, перед Рождеством.
– Ничего на меня не нашло. Я много думал об этом, и вот, когда попал сюда, все вспомнилось.
– Я не знала…
Я тянусь, чтобы коснуться его рукава, но он отдергивает руку.
– Откуда тебе было знать? Ты же со мной не разговаривала. Наверное, воображала, что я такой же, как Тео. Маменькин сынок, – он смеется. – Думала, что, раз близнецы, значит, одинаковые.
– Ничего подобного. Я знала, что вы совершенно разные.
– Ты понятия не имела, чем я живу, – выпаливает Эд и говорит дальше, не останавливаясь. – Так же, как Наоми. Неудивительно, что ее сейчас здесь нет. – Он резко замолкает, видимо сообразив, что зашел слишком далеко. Делает слабое движение ко мне, затем поворачивается к Софи и тянет ее за руку.
– Пойдем погуляем.
Она встает и идет вместе с ним к двери. Эд останавливается и бросает на меня короткий печальный взгляд.
Я по-прежнему стою над раковиной, где мыла посуду. Покрытые моющей жидкостью руки высохли. Я опускаю их в горячую воду, смотрю на собирающиеся вокруг пальцев пузырьки в тех местах, где надеты кольца. В голове мелькает мысль: зачем я их ношу? Вокруг тишина, но в ней продолжают висеть его слова. Наконец я вспоминаю, что нужно кое-что купить в магазине в соседней деревне Модбери, и вытираю руки. Пробую снять кольца, но пальцы в воде отекли, и приходится их оставить.
Я сажаю Берти в машину и медленно еду, ни о чем не думая. Снег идет и идет. Холмы уже все белые.
В магазине всего несколько покупателей. Овощи и фрукты на прилавке выглядят, как на картине какого-нибудь голландца шестнадцатого века. На крюках висят связки фазанов со свернутыми шеями. Из клювов по капелькам вытекает кровь. Оперение самцов яркое, у самок светло-коричневое. В деревянных лотках – темно-зеленая брюссельская капуста, небольшие кремовые картофелины, блестящие клементины. У стены стоят мешки с финиками. Я беру по пакету того, другого, почти всего. А также яйца, бекон и замороженный рождественский пирог. Загружаю все в машину. На обратном пути останавливаюсь у моря. Выхожу, вдыхая холодный соленый воздух.
Тишину в моей голове начинают нарушать слова, брошенные в меня Эдом. Значит, я установила для них миллион правил. Вот как, оказывается, все это выглядело. Как будто ему не известно, что правила создают для обеспечения безопасности. Мы с Берти не ступаем на гальку, идем чуть дальше по заснеженной лужайке. Оставляем на тонком слое смерзшегося снега заметные следы. Кое-где проглядывает вялая желтая трава.
В отдалении, у самой кромки белого пенистого прибоя, девочка играет с собакой. Светловолосая. Рядом, ссутулившись, стоит мужчина в черном пальто. Я на секунду останавливаюсь, чтобы проследить за ее движениями, и иду дальше. Она бегает, вихляя ногами. Не то что Наоми. Ее бег был настоящий, спортивный.
Так что надо было сделать, чтобы она по-прежнему была с нами? Установить больше правил или меньше? Если бы их было больше, то она бы чувствовала себя в большей безопасности, а если бы меньше, тогда бы ей не пришлось их нарушать. Но правила правилами, а я все же мало бывала с ними. Тут Эд прав. Но, с другой стороны, Наоми до исчезновения несколько недель со мной почти не разговаривала. И разве было бы иначе, если бы я безвылазно сидела дома? Возможно, и так, потому что тогда я бы внимательнее в нее вглядывалась и заметила бы изменения в самом начале. Я уверяла Тэда, что детям мое присутствие совсем не нужно. Выходит, я кривила душой, чтобы жить так, как мне хотелось?
Снег пошел гуще, нам с Берти трудно различать дорогу. Занятая с утра до вечера школьница не может пить вино, – говорила я себе и верила ее объяснениям. Верила настолько, что не видела настоящую Наоми, вполне созревшую девушку, которая ярко красилась, носила тонкие прозрачные трусики, курила, выпивала и занималась сексом. Снег ударяет мне в лицо, я плотнее запахиваю куртку. И Эда я тоже не видела. Не отвечала на его звонки в своем врачебном кабинете. А следовало. Кейт вспоминала, что наша мама не знала, чем мы занимаемся. А ведь я была еще хуже. Кое-что видела, но предпочитала не замечать.
Когда мы подходим к дому, небо уже сильно потемнело. Я вношу тяжелые пакеты в прихожую и вижу елку, украшенную серебристыми гирляндами. Она стоит в кувшине, укрепленная принесенной с берега галькой. Рядом на подоконнике свечи в небольших стеклянных подсвечниках. Наверное, все это привезла с собой Софи.
На кухонном столе записка: «Некто по имени Дэн принес елку. Софи ее украсила. Мы пошли в паб. Э. и С.»
Я стою, наслаждаясь ароматом свежей хвои, и вижу в окне проезжающий небольшой автомобиль. Он неожиданно сворачивает с заснеженной дороги к коттеджу. Через несколько секунд входная дверь распахивается, и на пороге возникает Тео. Загорелый. Мне кажется, он стал выше и раздался в плечах. У меня на глазах слезы. Он наклоняется, крепко меня обнимает. От него теперь пахнет иначе. Чем-то острым и дорогим. От прилива теплоты рана, нанесенная Эдом, начинает зарубцовываться. Тео оборачивается:
– Мама, это Сэм.
Рядом стоит сухопарый молодой человек, на несколько лет старше Тео и выше ростом. Он не такой, как на фотографии, может быть потому, что сейчас с бородой. Карие глаза за стеклами массивных очков внимательные и умные.
– Здравствуйте, Сэм.
Он протягивает мне букет цветов с изящным небольшим поклоном. Затем мы обнимаемся, и я целую его в обе щеки.
Тео весело рассказывает о том, как прошла поездка, о своей недавней выставке. Радуется, что снова здесь, в коттедже. У него уже появился небольшой американский акцент.
Наконец я спохватываюсь:
– Вы, наверное, голодные?
– Вообще-то нет, – отвечает Тео после небольшого молчания и обнимает меня: – Не обижайся, мама. Мы поели в «Бич-Хат».
– Но это же рядом с домом.
– Мы не хотели вас беспокоить, – вставляет Сэм.
Он что, хочет показать мне себя? Показать свою власть над Тео? Эти мысли быстро мелькают в моей голове и ускользают.
– Хорошо. Но теперь вы здесь и можете отдохнуть.
– Я хочу показать Сэму дом. Мы в какой комнате?
– Эд и Софи заняли его старую комнату. Но твоя маленькая, так что идите в нашу с папой.
– Ни в коем случае. Мы вполне поместимся в моей. Я много места не занимаю. – Тео испытующе смотрит на меня.
– Хорошо. Я не против.
– Спасибо, мама. А где Эд?
– Пошел с Софи в паб.
– Софи? Да, многое изменилось.
– К лучшему, – добавляет Сэм.
Появляется проснувшийся от шума Берти. Бежит к Тео, неистово виляя хвостом. Тео приседает, чтобы обнять пса.
– Я не думал, что он у вас такой старый, – удивленно замечает Сэм.
Тео поднимает на него глаза:
– Не смей его обижать. Он вовсе не старый.
Берти старый. Сэм правильно заметил.
– Когда приезжает папа?
Я достаю из кармана мобильный. Сообщений от Тэда по-прежнему нет.
– Завтра.
Они идут наверх устраиваться. Затем спускаются и, взяв с собой Берти, отправляются встречать Эда и Софи. Я надеваю свой старый синий фартук. Надо порезать рыбу. Все в холодильнике, там же креветки. Я начинаю с сельдерея, лука и чеснока. Включаю радио послушать рождественские песни. Знакомые мелодии успокаивают, чуть смягчают боль.
В дверь стучат. Наверное, Тэд. Опять потерял ключ. Я ополаскиваю руки и спешу открыть. Глаза слезятся от лука. Не хочется, чтобы он видел меня в таком виде.
Секунду или две в темноте ничего не видно. Затем в полукруг света выходит Дэн. Я его целую. Он смущенно краснеет. И я смущена.
– Спасибо за елку. Она такая славная. Ее украсила Софи… подруга Эда. Они вечера приехали.
– Почему вы плачете? – спрашивает Дэн.