– На сегодня мы записали к вам легких пациентов, так что все в порядке.
Первым был худенький мальчик лет шести. Челка, большие карие глаза. Его мама в голубом сари молча сидела неподалеку. Мальчик на хорошем английском сказал, что у него болит горло. Да, воспаление, к тому же повышенная температура. Когда они ушли, я обнаружила, что в эти минуты боль у меня внутри, кажется, чуть ослабла. Глотнув горячего чая, я пригласила следующего пациента. Невысокая сухая женщина с опущенными плечами жаловалась на плохой сон, аппетит и отсутствие интереса к жизни. Я осмотрела ее, назначила анализы и отпустила. Потом были еще тринадцать пациентов. Последним вошел молодой строитель, у которого стреляло в ухе. Тут выяснилось, что в моем ауроскопе слабый луч и надо сменить батарейки. Я раскрыла в сумке отделение, где сверху в специальных ячейках из губчатой резины обычно стояли стеклянные флакончики с морфином и петидином. Там же – жидкий нурофен и противорвотные средства. У меня мелькнула мысль проверить, не просрочены ли они. Однако ни одного флакончика с морфином не оказалось. Все ячейки были пустые.
Неужели я выбросила их и забыла? Этого не может быть. Пытаясь унять нарастающую панику, я раскрыла сумку шире и ужаснулась. Пропали и другие лекарства. Ко-кодамол, тазепам. Наверное, я их где-то забыла. Может быть, на столе в доме какого-нибудь пациента во время посещения? Господи, а если они попадут в руки ребенку?
Но надо было продолжать работу. Я нашла батарейки, вставила в прибор, проверила ухо пациента, выписала назначения. И все как в тумане. Нет, лекарства у меня дома. Где же им еще быть! Наверное, я наводила порядок в сумке, выложила и забыла. Потом Аня положила лекарства в медицинский шкаф. Проверю дома.
Вернувшись домой, я зашла на кухню и встала, прислонившись спиной к стене. Вспомнила, как одиннадцать дней назад, вот так же придя с работы, застала дочку танцующей в наушниках. Живую и веселую. Мне хотелось лечь на пол и зарыдать.
Но я взяла себя в руки. Наоми нужно, чтобы я была сильной. Вот сегодня провела прием. Все нормально. А то, что поиски пока еще ничего не дали… Так надо подождать. Все должно проясниться, обязательно. Не может девочка вот так взять и исчезнуть без следа.
В медицинском шкафу лекарств из моей сумки не было. Я искала в шкафах в ванной комнате, на кухне. Посмотрела везде, даже в кладовке среди собачьего корма и под раковиной. Ничего. Положила руку на выглаженное белье, которое оставила Аня, и увидела, что она дрожит. Белье было сложено стопкой, рядом – кучка выстиранных и скрученных попарно носков. Я взяла носки и медленно пошла наверх.
Может, от случившегося у меня нарушилась память? Может, я выбросила просроченные лекарства в мусорный бак и забыла? А заявку оставила, и они готовы для меня в клинике.
Я повесила в ванной комнате чистые полотенца. Рюкзак Эда с принадлежностями для гребли по-прежнему стоял на полу. Он его забыл? Но как это возможно, если именно сегодня у них соревнования, а потом благотворительный вечер? Я вытащила мобильный, села на кровать и набрала его номер. Сработал автоответчик. Должно быть, он на уроке. Я позвонила в школу, попросила соединить меня со спортивным центром. Поговорю с кем-нибудь из тренеров, предложу привезти рюкзак. Ведь у Эда нет времени зайти домой.
– Вы сказали, благотворительный вечер?
– Да, сегодня, – по тону тренера я поняла, что он удивлен. – Я могу привезти рюкзак, только скажите куда.
– Я не понимаю, о чем вы говорите, миссис Малколм.
– Мой сын забыл дома рюкзак, а у него сегодня важные соревнования и…
– Боюсь, миссис Малколм, что ваш сын забыл также и то, что у нас в этом семестре вообще нет тренировок по гребле. Они будут в следующем. – На том конце линии я услышала, как тренер смеется.
– В таком случае прошу прощения, – я нажала кнопку отбоя.
В руке у меня по-прежнему были носки Эда. Почему он врет? И чем занимался, когда уходил на тренировки по гребле? Я открыла верхний ящик комода. Здесь тоже полно носков. Может, он запихивает сюда грязные. Я нащупала что-то твердое. Вытащила. В галстук был завернут небольшой стеклянный флакон с надписью маленькими черными буковками и желтым кольцом вокруг горлышка. Наркотик.
Глава 24
Дорсет, 2011
Тринадцать месяцев спустя
Канун Нового года. Тэд спит наверху, но это не должно нарушать мой распорядок. Берти беспокойно вертится у ног. Я вывожу его за калитку, и он тут же сует нос в мокрую живую изгородь. Потом чихает. К его шерсти прилипает веточка с колючками. Он терпеливо стоит, ждет, чтобы я ее отцепила.
Мы с ним возвращаемся в коттедж, и я варю кофе, выпиваю первую за сегодня чашку. Берти лежит у лестницы, уперев нос в нижнюю ступеньку, и тихо повизгивает. Я отправляюсь в пристройку, где лежат стебли лунника, которые вчера дала мне Мэри. Он рос у ее входной двери.
– Забирайте все. Буду рада от них избавиться. И еще вот… – Она протянула мне миску с зернами. – Пойдите, насыпьте курам, раз уж пришли.
Я верчу в руке засохший стебель со спрятанными внутри стреловидными семенами, и у меня созревает идея триптиха с центральной сферой. Из семян рождается цветок, затем плод, потом снова семя. После чего цикл повторяется. Я делаю набросок.
Работу заканчиваю в середине дня. Иду в дом. Тэд на кухне. В халате, который оставил Сэм. Волосы упали на влажный лоб. Его знобит так, что стучат зубы.
– Мне нехорошо. Наверное, в дороге подхватил какую-то заразу. И эта тошнота…
Он бежит в туалет, и я слышу, как его выворачивает наизнанку. Потом помогаю ему подняться наверх. Он падает на постель, я его переворачиваю, накрываю одеялом. Затем несколько минут проветриваю комнату и задергиваю шторы. Проверяю пульс – он учащенный, – спрашиваю, где болит. Голова? Живот?
– Это, конечно, не менингит, но все же… – Тэд закрывает глаза. – Очень хочется пить. – Сделав несколько глотков, он со вздохом переворачивается на спину.
В течение дня я пою его чаем с яблоками, даю парацетамол. Время от времени он просыпается, хватает меня за руку и, не отпуская несколько минут, что-то бормочет. Потом снова засыпает. Где-то ближе к вечеру я слышу его голос. Наверное, ему полегчало и он говорит по мобильному. Я поднимаюсь. Тэд сидит в кресле в трусах. Увидев меня, показывает дрожащей рукой на оконные полосатые шторы и горячечно шепчет:
– Она там…
На секунду мне кажется, что он имеет в виду Мэри – увидел ее в окне кухни, но Тэд продолжает, повысив голос:
– Она за этой решеткой. Ждет нашей помощи. Она в тюрьме.
Я трогаю его лоб и чуть не обжигаюсь – такой он горячий.
– Помоги ей, – бормочет Тэд дрожащим голосом. – Это я виноват… виноват…
Я даю ему лекарства. Он запивает их водой и смотрит на меня горящими глазами.
– Это моя вина. Меня там не было, а она звонила. Понимаешь?
– Подожди, Тэд, сейчас ты полежишь в ванне, и тебе станет лучше, – говорю я.
Но он не слышит.
– Ты не понимаешь. Я виноват, виноват… – его голос стихает до шепота. Я наклоняюсь ближе, – она мне говорила, но я ничего не сделал.
– Что она тебе говорила, Тэд? И что надо было делать?
Он закрывает глаза и опускает голову. Что-то бормочет.
Я наполняю ванну прохладной водой, помогаю ему в нее забраться. Он сильно похудел. Кожа бледная, в капельках пота. Я обливаю ее водой, смотрю, как она стекает по спине. Вспоминаю слова из старого английского обряда венчания: «Свое тело я отдаю тебе в вечное владение…» Неужели мы это говорили? Неужели обещали друг другу, что это будет длиться вечно? В памяти осталось только тепло его руки, держащей мою. А обещание… он его не сдержал.
В постели Тэд что-то бормочет, я улавливаю слова «Наоми», «перестань» и «пожалуйста». Беспокойно крутит головой. Каждые полчаса я меняю ему компресс, даю питье. Через какое-то время меняю влажную простыню.
Он шепчет:
– Прости… прости… – затем засыпает.
Вернувшись на кухню, я вижу на мобильнике сообщение от Майкла. Он поздравляет меня с Новым годом и пишет, что скучает. Я посылаю ответное поздравление, пишу, что тоже скучаю, сообщаю о приезде Тэда и о том, что он болен.
По радио корреспондент, ведущий репортаж с Трафальгарской площади, торжественным голосом объявляет о наступлении Нового года. Биг-Бен бьет двенадцать раз, потом слышатся взрывы петард, восторженные крики.
Я выбегаю в темный сад, открываю бутылку шампанского. Пробка взлетает в воздух и тихо падает на мокрую траву. Я подношу бутылку к губам.
– С Новым годом, дорогая.
Зубы стучат о холодное горлышко. Шампанское кажется мне кислым. Она не может меня слышать. Я выливаю остаток на траву. Очередной год начался.
Утром температура у Тэда понизилась. Кризис миновал. Он немного поел, выпил чашку чая и снова заснул.
Я иду работать над картиной. И вспоминаю его слова. В чем он себя винит?
В эту ночь Тэд уже спит нормально. А утром, на кухне, когда я возвращаюсь из пристройки, пахнет кофе и тостами. На столе – подаренное Мэри сливовое варенье. Тэд сидит, вытянув ноги. На секунду мне кажется, что это посторонний, чужой мужчина. Потом он улыбается, и я его узнаю.
– Я уже выздоровел и зверски голоден, – Тэд смеется. – Не стал тебя дожидаться.
Я пытаюсь улыбнуться в ответ:
– Рада, что тебе лучше.
– Ну и как мы проведем сегодняшний день? – Тэд намазывает тост маслом и сверху вареньем.
Странно это звучит. Неужели он думает, что можно вот так запросто вернуться на год назад?
– Обычно я весь день работаю.
– Но сегодня первое января. Все клиники закрыты. Это где, в Бридпорте?
– Я рисую.
– Ах вот оно что. Понятно. Дашь взглянуть?
Что ему понятно? Из окна виден угол пристройки, где находится все, что еще держит меня в этом мире.
– Ладно, сейчас не будем, – произносит он и потягивается. – Может быть, позднее. И спасибо, что меня выходила. В знак благодарности приглашаю тебя на ланч. «Бич-Хат» еще работает?