– Они живут в грязи, переезжают с места на место. Сознательно избегают нормальных общественных отношений. И всюду, где появляются, воруют.
Я смотрю на него, но ничего не слышу. Потому что в душе сейчас разговариваю с ней.
Я уверена, что у тебя девочка. Ей сейчас, должно быть, уже шесть месяцев, скоро ты назовешь мне ее имя.
– Ты не думай, что Йошка такой бескорыстный. Вполне возможно, он надеялся использовать ее для каких-то своих преступных целей. Ведь Наоми уже воровала для него кетамин. В Кардиффе он связан с несколькими преступными бандами, занимающимися в числе прочего и организацией проституции.
Что он такое говорит? Когда Йошка улыбался мне во врачебном кабинете, он совсем не был похож на преступника. Тем более опасного. И ни для каких плохих целей он ее использовать не будет. У них все хорошо. Так что пусть Майкл говорит, что ему вздумается, лишь бы вернул ее мне живой и невредимой.
– Мне надо идти, – Майкл допивает то, что осталось в кружке, и встает. – Думаю, не надо говорить, что все это строго конфиденциально. Но, возможно, скоро кое-что объявят в новостях. Я хотел, чтобы ты знала заранее, – он надевает свою теплую черную куртку и тихо добавляет:
– Тэд тоже должен знать. Я ему позвоню.
– Позволь мне, – быстро говорю я. – Так будет лучше.
Его глаза смягчаются, он сжимает ладонями мое лицо.
– Конечно, Дженни. И позвони ему как можно скорее. Отец должен знать.
Я улыбаюсь.
– Спасибо, что приехал и рассказал. Я на тебя надеюсь.
– Жди известий, Дженни, и…
– Что?
– Ничего не предпринимай.
Я прислушиваюсь к затихающему вдали шуму его машины. Что-то предпринять у меня нет возможности, даже при большом желании. Я и Тэду звонить не буду. Подожду, пока Майкл привезет ее ко мне.
Открыв окно, чтобы впустить в жарко натопленную комнату свежий воздух, я стою на сквозняке и чувствую, как по щекам снова текут слезы. Когда она войдет с ребенком на руках, я сразу ее обниму. Прижму свое лицо к ее лицу. Ее кожа будет пахнуть точно так же, как прежде? Волосы, конечно, отросли. И сама она, наверное, стала выше ростом.
Я ждала четырнадцать месяцев. Подожду еще несколько дней.
Однако все разрешилось через несколько часов. Я просыпаюсь от настойчивого стука в дверь. В чем дело – звонок, что ли, не работает? В комнате темно и холодно. Я заснула на диване в неловкой позе, и у меня затекла шея. Пламя в камине погасло, там одна зола.
Через стекло входной двери я вижу Майкла. Чего это он так рано? Я открываю дверь. Майкл смотрит на меня. Обычно по его лицу можно было точно определить, с чем он пришел, но сейчас я ничего не могу понять. Видно лишь, что он устал. Его губы шевелятся, я присматриваюсь и понимаю: он что-то говорит. Но как-то тихо, невнятно, и только когда он повторяет это в очередной раз, до меня доходит смысл.
– Все плохо… плохо… очень плохо…
Пол подо мной качается, и он хватает меня за плечи.
– …несколько месяцев назад, – улавливаю я обрывок фразы.
Зачем все эти бессмысленные слова? Она должна быть там, за дверью. Стоит, не решаясь войти, с ребенком на руках. Не знает, как ее примут.
Я освобождаюсь из его рук и иду к двери, но он меня удерживает.
– Она родила… – в прихожей темно, и я не вижу его лица, – а потом заболела. Подхватила какую-то заразу.
– Но ты же говорил, что ее там видели! – кричу я. – Светловолосую девушку, ты говорил…
– Это была не она. Я нашел эту девушку. Ей двадцать лет, она замужем, двое детей. Так что извини, Дженни.
– А Йошка? Он что, сбежал? Его обязательно надо поймать. Он во всем виноват. Из-за него она…
– Йошка погиб. Его застрелили.
Майкл держит меня за плечи и говорит. Слова на лету ударяются о мою голову, как черные вороны.
– Мы только подъехали, как он выскочил из фургона и открыл стрельбу. Потом мы узнали, что в этот день у них должна была состояться разборка с другой бандой наркоторговцев. Он подумал, что это они приехали. Такие разборки у них – обычное дело. Он не дал нам и слова сказать. Прицельно стрелял на поражение. У нас не было выбора, – Майкл на мгновение замолк. – Пуля попала ему в грудь, он умер сразу.
Йошка убит. Наоми умерла несколько месяцев назад. Мои ноги подкашиваются. Майкл поднимает меня и несет к дивану в гостиной. Там темно, но это не важно.
– А ребенок, Майкл? – я хватаю его за пиджак. – Где ребенок?
Он крепко прижимает меня к себе, так что я ощущаю его слова костями своего черепа.
– Ребенок умер вместе с Наоми. Заразился от нее.
Он теперь говорит, как тогда на нашей кухне в Бристоле, когда пришел в первый раз. Медленно, с частыми паузами.
– Нам все рассказала сестра Йошки, Саския. Его родители арестованы.
Пуговицы на пиджаке Майкла впиваются мне в щеку, но я не шевелюсь.
– Ребенок родился в трейлере. Но все прошло нормально, в таборе женщины опытные.
Боль постепенно утихала, и Наоми взяла маленькое нежное тельце в свои тонкие детские руки. В этот момент ее всю затопила любовь. Вспомнила ли она тогда обо мне? Осознала ли тогда, что я чувствую к ней?
– Это была девочка?
– Да, – отвечает он, немного удивленный. – Девочка.
Мир Наоми сузился до маленького личика, крохотного сосущего ротика, миниатюрных восхитительных пальчиков на ручках и ножках, сжимающихся и разжимающихся.
А Майкл продолжает:
– Спустя пять дней она почувствовала недомогание. Стала беспокойной, слезливой. Они подумали, что это эмоциональный срыв.
– Но она никогда не плакала, – возражаю я, будто это сейчас имеет значение.
– А потом они увидели, что у младенца жар, – произносит Майкл. – Проверили Наоми – у нее тоже.
Я всегда знала, когда у нее повышалась температура, и определяла ее с точностью до половины градуса, стоило приложить губы к ее лбу. У нее могла возникнуть послеродовая лихорадка. Стрептококковая инфекция очень опасна, если не оказать срочную медицинскую помощь.
– Ты готова слушать дальше? – спрашивает Майкл.
За окном уже светает. Я встаю, хватаюсь за подлокотник кресла.
– Конечно.
– Врача Йошка вызвал, когда у нее началась рвота. Прошло три часа, а он все не приезжал. За это время она впала в беспамятство.
Наверное, в трейлере было много людей и очень душно. Вентилятор не помогал. Наоми лежала без движения на влажной постели, рядом – младенец, весь в красных пятнах.
– Йошка был вне себя. Решил отвезти ее в больницу. Когда дядя сказал, что ехать опасно, ведь там ее может кто-нибудь узнать, он разбил ему нос. Наоми уже перестала дышать, когда он поднял ее, чтобы перенести в машину. Младенец умер через несколько минут. В общем, они спохватились слишком поздно.
Слишком поздно. Слова эти прозвучали, как щелчок закрывающейся двери. Майкл встает, подходит ко мне, обнимает.
– Саския сказала, что Йошка завернул их обеих в простыню и осторожно положил на заднее сиденье машины, – он замолкает, – потом вынес из трейлера все вещи – ее и ребенка. Кровать, стол, все. Сложил в кучу, облил бензином и сжег. Потом уехал.
Ритуальный костер. Языки пламени вздымаются высоко в воздух, так что никто не может подойти близко. После них ничего не должно остаться. Ни расчески с запутавшимися в ней длинными золотистыми волосами, ни браслетов, на даже резинки для волос. Там мог быть дневник или начатое письмо ко мне. Может быть, она собирала осенние листья и расставляла их за зеркалом. Даже если младенца успели сфотографировать, теперь уже ничего нет. Ни фотографий, ни одежды.
– Куда он их увез?
– Никто не говорит. У цыган принято тайно хоронить близких.
Наоми их близкая? А как же я?
В комнате еще темно, но за окном заметно светлеет. Во мне вдруг вспыхивает искорка надежды.
– А откуда известно, что все это правда? Почему нужно верить рассказам сестры? Может, это вообще выдумка.
Он молча лезет в карман, что-то оттуда вытаскивает и вкладывает мне в руку. Мои пальцы охватывают что-то округлое.
– Саския передала это для тебя.
Я узнала чашку, как только дотронулась до ручки. В темноте ничего не видно, но мне известно, что там по краю изображены прыгающие лягушки. А на дне сидит еще одна – улыбающаяся.
«Надо допить до конца, дорогая, – Наоми смотрит на меня поверх края чашки своими доверчивыми голубыми глазами. – Там ждет маленький лягушонок…»
Чашку, из которой она пила ребенком, Наоми взяла для своего. Я не заметила, что чашка исчезла. А куда девались ее пуговицы, которые там лежали?
Майкл крепко меня обнимает, его горячее дыхание колышет мои волосы.
– О том, как она умерла, рассказывала не только Саския, но и многие другие. Даже дети. И все говорили одно и то же. Мы зафиксировали место, где он разжег костер, и тщательно обыскали трейлер, в котором она жила.
Майкл рядом, но его голос доносится как будто издалека. Он рассказывает о сравнении отпечатков пальцев и о многом другом. О том, что осмотр табора продолжится завтра. Несколько членов семьи арестованы, остальные задержаны. Их будут допрашивать.
Он молчит, затем произносит:
– Место захоронения мы найдем обязательно. Рано или поздно кто-нибудь из них проговорится.
Майкл продолжает рассказывать, но я перестаю вслушиваться в его слова. Значит, там был ее дом. Их дом. Сейчас это просто пустой контейнер, куда через окно льется лунный свет. Может быть, он освещает игрушку, закатившуюся в угол?
Голос Майкла становится громче:
– Йошка отсутствовал две недели, а когда вернулся, все время молчал. Сидел в трейлере сестры и смотрел в пустоту…
Я его прерываю:
– Майкл, я хочу поехать в табор.
Сестра Йошки не сказала им, где он их похоронил. Может быть, доверится мне?
– Я отвезу тебя туда сразу, как только закончится расследование. Обещаю. Нам предстоит подвергнуть всех свидетелей перекрестному допросу и снова тщательно осмотреть машины и территорию.
Майкл идет на кухню, по пути доставая из кармана фляжку. Я слышу звон посуды, шум кипящего чайника. Он возвращается с кружкой кофе, сдобренного виски. Смотрит, как я пью. Утром, когда он приготовил для меня горячий шоколад, она была еще жива? И когда это было? Вчера? Нет, нет, какая чушь! Она у