Слуги рассаживали гостей по рангу: самых почётных — на великолепные и дорогие деревянные кресла, инкрустированные драгоценными камнями, менее почётных — на табуретки, а остальных — на подушки или циновки. Иногда мужчин и женщин размещали раздельно, по правую и левую руку от фараона, иногда супругов сажали рядом.
За несколько дней до торжества меня впервые облачили в шути. Эта красота полагалась по статусу только Великой супруге царской. Если походить в шути полдня — шея потом просто отваливается, несмотря на все усилия слепых массажистов.
Шути, это корону Амона, шикарный высоченный убор из двух страусовых перьев. Корону Амона мне надевали поверх трехчастного парика и золотого чепца нерет[3] в виде самки грифа. С непривычки мне сидеть, не то что ходить, тяжело давалось.
Сам фараон Каа восседал на троне в голубой короне хепреш, предназначенной для торжественных церемоний, войны и охоты. И это говорило о важности момента и о серьезности происходящего в Черной земле.
За всё время пира я почти ничего не ела, мне было страшно сделать, что-то не так. Главная мысль засевшая в моей маленькой голове была, о желании оставаться рядом с отцом. Мысль о том, что я наврежу или с позором не оправдаю его надежд, пульсировала во мне сильнее голода.
Я почти не смотрела на столы заставленные едой. Почётное место на них занимало мясо — такое как дичь. Это были газели и антилопы-ориксы, дикие буйволы, а вот священных гиппопотамов и крокодилов, зажарили только для фараона и меня, как его члена семьи, и их не вкушал больше никто. А еще на столе лежали жареные на вертеле и тушеные в молоке, куски иуа[4]
К моему удивлению всего несколько жрецов присутствовало на пире, и Удиму был в их числе. Но мне показалось странным, что посадили его вдали от тронов. Фараон почти не смотрел на него и тем страннее мне было, что он даже не ответил на его приветствие.
А вот другой жрец, которого я видела всего дважды, и только в последние дни, сел на место вблизи от трона Каа. Он был стар, толст и имел жирное лоснившееся лицо, на котором были хитрые маленькие глазки.
Я с трудом сдержала отвращение, этот был в десятки раз противнее Удиму. Удивлённая происходящим, поискала взглядом верховного жреца. Наши глаза встретились, и меня обдало даже на расстоянии ненавистью. Черные глаза сжигали меня до тла.
Опустив взгляд, я задумалась о том, какими могут быть разными глаза черного цвета…
Вот Хотеп, он смотрит с добром. Он улыбается, с ним спокойно и не хочется расставаться.
А этот… Он пугает, он злой…
Глубоко вздохнув, я краем глаза посмотрела на отца. Тот внимательно смотрел за людьми за столом. Мне хотелось, чтобы он меня подбодрил, так для меня важна была его поддержка.
Через мгновение его рука державшая цеп, опустилась на его колено. Он отпустил цеп и его рука легка на мою руку, лежавшую на моих коленях.
Я замерла, и всё замерло вокруг. Голоса, гудение, постукивание — всё затихло в моих ушах.
Каа легонько сжал мою руку, и я не сдержалась, повернув голову, улыбнулась ему. Он в ответ прикрыл глаза и отпустил мою руку. И уже через миг в его руке вновь был цеп.
Я немного успокоилась, и потому посмотрела на еду на столе. Рыба на нем была в небольшом количестве и вдали от столов жрецов. Для них она считалась нечистой пищей, и была запрещена. Я уже знала, что простой люд, те же слуги во дворце употребляли её. Мне тоже хотелось её попробовать, во время жизни в храме её есть запрещалось. А сейчас я боялась, и не знала можно ли мне её есть и не будет ли это нарушением запрета.
А вот мясо свиньи на столе не было, это я знала точно. Свиньи считались животными злого бога Сета. Употреблять свинину было запрещено даже фараонам! Об этом мне поведал начальник секретов Джет. Он стал первым моим учителем дворцовых ритуалов и обычаев. Потом будут другие, но Джет останется со мной ещё на долгие года.
Ещё на столе было много птицы, и это были гуси, утки и куры, чирки и журавли.
На столе были нарезанные и разложенные кусками дыни, арбузы, виноград, гранаты, финики, яблоки, инжир, оливки, плоды мимозы и сикомора, привезенные издалека и очень дорогие кокосы. Стояли чаши наполненные тушёными с мясом горохом, бобами и нутом. Лук и чеснок, огурцы, редиска, листья салата и капусты были щедро разложены по столам. Вот только варёных побегов папируса, которые были основой многих блюд в храме, не было на щедро накрытом столе во дворце.
Я вспомнила, как Каа говорил, что царица Нефертиабет любила жареного журавля, значит это не возбраняется есть и мне. Несмело я потянулась и взяла со стола кусок расположенного на глиняном блюде разделанного на части жареного журавля.
— Смелее, — тихо поддержал меня голос отца.
Я мельком на него посмотрела и приметила, что он тоже взял с этого блюда кусок. Именно после этого и гости принялись за еду. Как я узнала позже от Джета, фараон этим знаком поддержал мою важность и значимость. Он показал мою равность и мою первенственность.
В каждом шаге и действии Пер О в дальнейшем, было стремление дать понимание, что я наследую за ним. Именно я стану во главе Черной земли после смерти фараона. И фараон преуспел в этом, его первым шагом было убрать всех несогласных с этом. Количество жрецов восставших после этого решения отца было не малым, среди них был и верховный жрец Амона, Удиму.
И если с остальными Каа расправился с невероятной жестокостью, то Удиму спасла бывшая дружба с фараоном. Он только сместил его с главенства, и отослал в какой-то храм в дальних землях.
Здесь же во время пира прозвучало и одно из моих новых имён — Золотая Соколица Верхнего и Нижнего Египта, дочь Амона.
После завершения пира фараон и я, в сопровождении приближённых, и жрецов направились к храму Амона на дворцовой территории. Дело в том, что богам полагалось жертвовать еду. Трижды в день. Причём лучшую, жирное и солёное мясо, хлеб, замешанный на жире, жареные в жире и масле сладости и много алкоголя.
Я сама не единожды видела, подглядывая, что по окончании церемонии жрицы Хатор поедали принесённые в жертву дары[5]. Но сам фараон и его приближённые, как мне казалось не были против, так было заведенно уже не одним поколением.
Внутри храма, стояли статуи одной из божественных семей — триада Осириса, Исиды и Гора. Семейные ценности в землях Египта, были важны, как для людей, так и для божеств. По всему Египту боги и богини формировали семейные группы, состоящие из Бога-Отца, Богоматери и Богомладенца.
Помимо того, что Исида была чрезвычайно могущественной богиней, она настолько самозабвенно исполнила роль верной жены и любящей матери, что стала для египтян образцом материнства. Сам фараон рассматривался, как её божественный сын, Гор на земле.
Именно к статуе Исиды мне полагалось возлагать дары, что символизировало то, что я будущая мать, продолжательница рода фараонов Египта.
[1] Здесь я должна уточнить, слова «царица» в древнеегипетском языке вообще нет. Возможно это связанно с патриархатом, даже не смотря на большие права женщины в Древнем Египте.
Главную женщину фараона, принято называть Великая жена царя. Она выполняет ритуальные функции во время праздников в главном храме. При правлении фараона Каа, неизвестно о его женщинах, и возможно роль главной жены играла единственная доченька — принцесса Снеферка.
[2] Описание трона взято из описания золотого трона фараона Тутанхамона.
[3]Слово «нерет» можно перевести как «ужасающий». Мать-гриф, удерживающая в когтях знак бесконечности шен, должна наводить страх на врагов золотого трона! И охранять правящую женщину.
[4] Иуа — крупные африканские быки с большими рогами — их откармливали до того состояния, когда животные не могли двигаться из-за ожирения. Тогда быка забивали и устраивали пир: мясо надо было съесть быстро, иначе испортится! Мясо либо готовили в котле (варили и тушили в молоке, масле или жире, часто с овощами), либо жарили на вертеле.
[5] Такая специфическая пища не была полезна ни в какие времена — так что жили жрецы в среднем 40–50 лет.
Глава 20
Египет 2899 год до н.э. Тинис. Сады вокруг двореца фараона.
Через несколько дней после завершения праздника мне с трудом удалось, улизнуть от внимания Охана. Яххотен помогла мне, упросила её сказать, что я будто бы уснула в своих покоях.
Тихонько, стараясь оставаться незамеченной прокралась по дворцовому саду и всё той же тропинкой, побежала к хижине Хотепа.
Я шла не с пустыми руками, несла в завернутом узлом шерстяном полотне еду, набрала столько, что даже было тяжело. После праздника оставалось и мясо и тушёный нут, и ещё много чего вкусного. А вот похудевшему Хотепу еда была бы на пользу, думала я.
От ощущения скорой встречи на моем лице играла улыбка, мне не терпелось.
Я подбежала к хижине и позвала негромко:
— Хотеп…
Мне никто не ответил, только негромкий шелест листвы.
Я заглянула в хижину, сооруженную из крупных ветвей и покрытую ветвями поменьше. Внутри было сумрачно, солнце только мелкими пятнышками попадало внутрь. Хотепа внутри не было, а значит он где-то в саду, собирает урожай или прочищает засорившиеся канавки с водой из Нила[1].
Забравшись внутрь я расстелила на циновке шерстяное полотно, перенесла на его край тонкий холст которым укрывался Хотеп во время сна. Посмотрев на дело своих рук, я довольно решила, что так другу будет удобнее спать.
Еду я выложила на край, и стала ждать возвращения Хотепа. Времени у меня было немного, потому чуть погодя я решила пойти его искать. Выглянув из хижины заметила поблизости что-то выступающее из земли. Приблизившись я внимательно стала разглядывать вырытые в земле канавки. Три стороны были соединены, внутри канавок было что-то налито. Я потрогала рукой одну из них, это оказалось твердым[2].
Я удивленно на это смотрела и тут за моей спиной раздался голос.
— Нефе!
Обернувшись я увидела Хотепа, он бежал ко мне.