– О котором не следует знать капитану?
– Не следует знать никому.
Тао Цянь принес свои извинения. Он сказал, что капитан хороший человек: хотя Джон Соммерс и похитил его злокозненным образом, и забрал на свой корабль, это верно, однако хорошо с ним обращался, и Тао Цянь не собирается его предавать. Элиза, потеряв надежду, опустилась на скамью и закрыла лицо руками, а няня Фресия смотрела на обоих, не понимая ни слова по-английски, но ясно угадывая смысл. Потом она подошла к Элизе и несколько раз потянула за бархатный кошелек с драгоценностями:
– Ты думаешь, девочка, в этом мире кто-нибудь возьмется помогать бесплатно?
Элиза прекрасно ее поняла. Она вытерла слезы и указала китайцу на скамью, приглашая сесть рядом. Засунула руку в кошелек, вытащила жемчужное ожерелье, лишь накануне подаренное дядюшкой, и положила Тао Цяню на колени.
– Сможете спрятать меня на корабле? Мне нужно в Калифорнию, – выпалила Элиза.
– Зачем? Это не место для женщин, это место для разбойников.
– Я кое-что ищу.
– Золото?
– Ценнее, чем золото.
Китаец открыл рот от изумления: он никогда не видел женщину, способную на столь решительный шаг, – такие бывают только в романах, и в конце главная героиня всегда погибает.
– За такое ожерелье вы можете купить себе билет. Вам не придется путешествовать тайком, – объяснил Тао Цянь, который не хотел усложнять себе жизнь нарушением закона.
– Ни один капитан меня не возьмет, не предупредив мою семью.
Первоначальное удивление Тао Цяня превратилось в решительное недоумение: эта женщина собирается опозорить свою семью, ни больше ни меньше, и просит, чтобы он ей помог! В ее тело вселился демон, никак иначе. Элиза снова опустила руку в кошелек, вытащила золотую брошь с бирюзой и положила на ногу мужчине, рядом с ожерельем.
– Вы когда-нибудь любили другого человека больше, чем собственную жизнь, сэр? – осведомилась девушка.
Тао Цянь впервые с момента знакомства посмотрел ей в глаза и, должно быть, что-то в них разглядел: он принял ожерелье, спрятал под рубашкой, а брошь вернул хозяйке. Китаец встал, разгладил складки на штанах, поправил мясницкий нож на поясе и еще раз церемонно поклонился:
– Я больше не работаю на капитана Соммерса. Завтра в Калифорнию отправляется бриг «Эмилия». Приходите сегодня вечером, в десять, и я проведу вас на борт.
– Как?
– Я не знаю. Мы разберемся.
После ряда прощальных поклонов Тао Цянь скрылся так поспешно и незаметно, как будто растворился в воздухе. Элиза и няня Фресия подошли к танцевальной академии и успели застать кучера, который дожидался их уже полчаса, что-то потягивая из фляжки.
«Эмилия» когда-то была французским кораблем, быстроходным и изящным, но прошла через множество морей и давным-давно утратила юную стремительность. Корпус ее избороздили старые морские шрамы, к пышным бедрам присосались моллюски, утомленные суставы кряхтели под напором волн, а грязные штопаные паруса походили на лохмотья, оставшиеся от белоснежных юбок. «Эмилия» вышла из Вальпараисо ясным утром 18 февраля 1849 года, приняв на борт восемьдесят семь пассажиров мужского пола, пять женщин, шесть коров, восемь свиней, трех котов, восемнадцать матросов, голландского капитана, чилийского лоцмана и китайского повара. А еще на корабле находилась Элиза, но о ее присутствии знал только Тао Цянь.
Пассажиры первого класса размещались на носовом мостике – не слишком вольготно, но гораздо комфортнее, чем остальные, теснившиеся в крошечных каютах на четыре койки или прямо на палубах, а места для размещения багажа распределялись по жребию. Одна из кают ниже ватерлинии предназначалась для пяти чилиек, решивших попытать счастья в Калифорнии. В порту Кальяо к ним присоединятся еще две перуанки, так что женщинам придется спать по двое на одной койке. Капитан Винсент Катс предупредил команду и пассажиров о запрете любых сношений с дамами – он не собирался допускать на своем судне никакой незаконной коммерции, ведь было очевидно, что путешественницы не являют собой образчик добродетели, – но во время рейса эти правила, что вполне естественно, не раз предавались поруганию. Мужчинам не хватало женского общества, а несчастные проститутки отправились на поиски приключений без гроша за душой. Коровы и свиньи, накрепко привязанные в маленьких стойлах на втором мостике, должны были послужить для мореплавателей источником молока и свежего мяса, но обычный рацион состоял из фасоли, твердых черных галет, сухой солонины и того, что попадется на крючок. Чтобы компенсировать эту скудость рациона, состоятельные пассажиры взяли с собой и собственные припасы, в первую очередь вино и сигары, но большинству приходилось голодать. Два кота свободно разгуливали по кораблю и ловили крыс, иначе за два месяца плавания грызуны расплодились бы катастрофически. Третий кот путешествовал вместе с Элизой.
В брюхе «Эмилии» громоздился скарб пассажиров и самые разные товары, предназначенные для продажи в Калифорнии; погрузку производили так, чтобы извлечь максимальную выгоду из ограниченного пространства. К этим грузам никто не имел права притрагиваться вплоть до прибытия в порт назначения, никто не имел права спускаться в трюм – кроме повара, имевшего доступ к сухим продуктам, запас которых был рассчитан на все время путешествия. Тао Цянь хранил ключи у себя на поясе и отвечал за содержимое складов лично перед капитаном. Вот там, в самой глубине трюма, в нише размером два на два метра, и жила Элиза. Стенами и потолком ее каморки служили ящики и сундуки с товарами, постелью был мешок, а единственным источником света – огарок свечи. У девушки имелась миска для еды, кувшин с водой и ночной горшок. Она могла сделать два шага в одну сторону, могла растянуться на полу между тюками, могла плакать и кричать сколько пожелает, поскольку голос ее заглушался плеском волн. Единственной ее связью с внешним миром был Тао Цянь: он по мере возможности спускался в трюм под самыми разными предлогами, чтобы принести еды и вынести горшок. Компанию Элизе составлял только кот, запертый в трюме для защиты складов от крыс, но из-за ужасов этого морского путешествия несчастное животное сошло с ума, и в конце концов сердобольный Тао Цянь перерезал ему глотку мясницким ножом.
Элиза попала на корабль в мешке на плече грузчика, одного из тех, что в Вальпараисо носили на «Эмилию» товары и багаж. Беглянка так и не узнала, каким образом Тао Цянь сумел заручиться поддержкой этого парня, как обманул бдительность капитана и помощника, отмечавших в журнале сведения о каждом тюке. За несколько часов до этого Элиза убежала из дома с помощью хитроумного плана, включавшего подделку письма от семьи дель Валье, якобы пригласившей ее несколько дней погостить в поместье. Идея была вполне здравая. Дочери Агустина дель Валье и прежде приглашали воспитанницу Соммерсов за город, и тогда мисс Роза ее отпускала, обязательно в сопровождении няни Фресии. Девушка с притворной веселостью попрощалась с Джереми, мисс Розой и дядей Джоном, но на сердце у нее лежал тяжелый камень. Элиза смотрела на своих близких, сидящих за завтраком, читающих английские газеты, совершенно не подозревающих о ее плане, и мучительная неуверенность в собственной правоте едва не заставила ее отступиться. То была ее единственная семья, эти люди олицетворяли надежность и достаток, но Элиза уже переступила грань приличия, и дороги назад не было. Соммерсы воспитывали ее в жестких рамках благопристойного поведения, и ее поступок бросал тень на весь дом. Ее бегство запятнает семейную репутацию, но ведь всегда останется место для сомнений: всегда можно сказать, что она умерла. Какое бы объяснение ни выбрали ее близкие, она уже будет далеко и не увидит, как Соммерсы принимают свое бесчестье. Долгое странствие в поисках возлюбленного казалось Элизе единственным возможным выходом, но в минуту молчаливого прощания ее охватила такая тоска, что девушка чуть было не разрыдалась и не призналась во всем. И тогда на помощь ей пришло последнее воспоминание о Хоакине Андьете: она ясно увидела возлюбленного таким, каким он был в ночь перед отъездом, и этот образ напомнил ей о долге любви. Элиза поправила выбившиеся локоны, надела шляпку из итальянской соломки и вышла, на прощанье помахав рукой.
В чемодане, который приготовила в дорогу мисс Роза, лежали ее лучшие летние платья, несколько реалов, прихваченных из комнаты Джереми Соммерса, и украшения из приданого. У Элизы возникло искушение забрать с собой и драгоценности мисс Розы, но в последний момент верх одержало уважение к этой женщине, которая заменила ей мать. У себя в комнате девушка положила в опустевшую шкатулку короткую записку, в которой благодарила за все, что получила от семьи, и запоздало сообщала, как сильно всех любит. Беглянка добавила список вещей, которые собирается взять с собой, чтобы избавить от подозрений слуг. Няня Фресия уложила в чемодан самую прочную обувь Элизы, не забыла и про тетрадки, и про связку любовных писем Хоакина Андьеты. А еще девушка увозила с собой плотное покрывало из кастильской шерсти – подарок дяди Джона. Женщины уехали из дому, не возбудив подозрений. Кучер высадил их на улице перед домом дель Валье и скрылся из виду, не дожидаясь, пока откроется дверь. Няня Фресия и Элиза двинулись к порту, чтобы в условленный час в условленном месте встретиться с Тао Цянем.
Китаец их уже ждал. Он принял чемодан из рук няни Фресии и сделал Элизе знак следовать за ним. Девушка и няня крепко обнялись. Обе были уверены, что больше никогда не увидятся, но ни одна не пролила ни слезинки.
– Что ты скажешь мисс Розе, нянюшка?
– Ничего не скажу. Я прямо отсюда отправлюсь к своим, на юг, и там меня никто никогда не отыщет.
– Спасибо, нянюшка. Я всегда буду тебя помнить…
– А я буду молиться, чтобы все у тебя было хорошо, моя девочка.
Это были последние слова, которые Элиза услышала от няни Фресии, прежде чем войти в рыбацкую хижину вслед за китайским поваром.
Они оказались в темной деревянной комнате без окон, пахнущей мокрыми сетями, единственным источником вентиляции была входная дверь; здесь китаец протянул Элизе мужские штаны и заношенную рубашку и велел переодеться. Тао Цянь даже не попытался выйти или отвернуться из вежливости. Элиза колебалась – она никогда не раздевалась перед мужчиной, исключая лишь Хоакина Андьету, – однако Тао Цянь не почувствовал ее неловкости, поскольку не имел представления о праве на частную жизнь: тело и его отправления казались ему делом естественным, а стыдливость он считал скорее помехой, нежели добродетелью. Элиза поняла, что жеманничать не время, ведь корабль отправляется уже на рассвете, а сейчас последние шлюпки доставляют на борт припозднившийся багаж. Девушка сняла соломенную шляпку, расшнуровала сафьяновые сапожки и тесемки платья, развязала ленты на нижних юбках и, сгорая от стыда, сделала китайцу знак помочь ей с корсетом. По мере того как наряды английской барышни падали на пол, Элиза теряла последние нити, связывавшие ее со знакомой реальностью, и бесповоротно погружалась в странную иллюзию, которая сделается ее жизнью на долгие годы. И тут она ясно почувствовала, что стоит на пороге совсем другой истории, в которой ей суждено стать и главной героиней, и рассказчицей.