Четвертый Сын
Тао Цянь не всегда носил это имя. По правде сказать, до одиннадцати лет у него вообще не было имени: родители были слишком бедны, чтобы заниматься такими мелочами, его называли просто Четвертый Сын. Он родился девятью годами раньше Элизы, в одной из деревень провинции Гуандун, в полутора днях пешего пути от города Кантон. Мальчик происходил из семьи лекарей. На протяжении бесчисленных поколений мужчины его крови передавали от отца к сыну знание лечебных трав, искусство выпускать дурные жидкости, магию для отпугивания демонов и умение контролировать энергию ци. В год, когда родился Четвертый Сын, семья жила в крайней бедности – родители постепенно теряли землю, уходившую к шулерам и ростовщикам. Чиновники Империи взимали налоги, присваивали деньги себе, а потом вводили новые подати, чтобы покрыть растраты, – и это помимо требования незаконных процентов и взяток. Как и большинству крестьян, семье Четвертого Сына платить было нечем. Если им удавалось утаить от чиновников несколько монеток из скудных заработков, они тотчас их проигрывали – азартные игры были одним из немногочисленных развлечений, доступных беднякам. Можно было сделать ставку на бегах жаб или сверчков, на тараканьих боях, на фантане, на множестве других всем известных игр.
Четвертый Сын рос веселым мальчуганом – он смеялся без всякого повода, а еще его отличала потрясающая внимательность и желание учиться. В семь лет мальчик усвоил, что талант хорошего лекаря состоит в поддержании равновесия между инь и ян; в девять он знал особенности всех местных растений и мог помогать отцу и старшим братьям в трудоемком деле приготовления бальзамов, настоек, порошков и пилюль, что составляло основу крестьянской медицины. Отец и Первый Сын пешком обходили деревни, продавая лекарства и снадобья, пока Второй Сын и Третий Сын возделывали жалкий клочок земли – это был их единственный семейный капитал. Четвертому Сыну вменялось в обязанность собирать растения, и это занятие ему нравилось, поскольку позволяло без присмотра бродить по окрестностям, выдумывать игры и подражать голосам птиц. Иногда, если оставались силы после нескончаемых дел по дому, вместе с мальчиком отправлялась и мать – женщине нельзя было работать на земле, иначе соседи принимались зубоскалить. Семье с трудом удавалось выживать, все больше залезая в долги, до рокового 1834 года, когда на них ополчились худшие из демонов. Сначала кастрюля с кипящей водой опрокинулась на младшую дочь-двухлетку, и ее ошпарило с головы до ног. К ожогам прикладывали яичный белок, девочку пользовали потребными в таких случаях травами, но через три дня малышка устала страдать и умерла. Мать не смогла оправиться от этой утраты. Ее дети умирали и прежде, и каждая смерть оставляла в ее душе рану, но трагическая гибель младшей дочери стала последней рисинкой, переполнившей чашку. Женщина чахла прямо на глазах, с каждым днем становясь все худее, кожа ее покрылась зеленым налетом, кости сделались ломкими, и мужнины отвары не могли замедлить неотвратимый ход этой загадочной болезни, так что однажды утром матушку нашли окоченевшей, с улыбкой облегчения и миром в глазах – она наконец-то отправлялась на встречу со своими мертвыми детьми. Поскольку речь шла о женщине, погребальные обряды были очень просты. Семья не могла нанять монаха и не имела риса, чтобы угостить на похоронах родственников и соседей, но они, по крайней мере, удостоверились, что дух покойницы не спрятался на крыше, в колодце или в крысиных ходах и не вернется, чтобы им докучать. Без матери, которая своим трудом и терпеливым принятием любых невзгод поддерживала семейное единство, катастрофа стала неизбежна. Стоял год тайфунов, неурожая и голода, обширная территория Китая была наводнена попрошайками и бандитами. В семье оставалась девочка семи лет – ее продали перекупщику, и больше от нее не было известий. Первого Сына, которому предстояло со временем заменить отца в ремесле странствующего лекаря, укусила больная собака, и он вскорости умер; тело его напряглось как тетива, изо рта летели клочья пены. Второй Сын и Третий Сын уже выросли и могли работать, на них перешла обязанность заботиться об отце при жизни, по его смерти совершить погребальные обряды, а в дальнейшем чтить его память и память еще пяти поколений их предков по мужской линии. Четвертый Сын не приносил ощутимой пользы семье, да и кормить его было нечем, посему отец на десять лет продал его в услужение торговцам, караван которых проезжал мимо деревни. Мальчику было одиннадцать лет.
Благодаря одному из тех удачных стечений обстоятельств, которые не раз переменяли судьбу Тао Цяня, годы рабства, которые могли стать для него адом, на самом деле прошли гораздо лучше, чем годы, проведенные под родительским кровом. Два мула везли телегу с тяжелыми грузами торговцев. Каждый поворот колес сопровождался противным скрипом: оси не смазывали специально, чтобы отпугнуть демонов. А чтобы Четвертый Сын не сбежал, мальчика, который безутешно рыдал с тех пор, как разлучился с отцом и братьями, привязали веревкой к одному из мулов. Четвертому Сыну хотелось пить, он был бос, за спиной висела сумка с его скудными пожитками, а крыши деревни и знакомый пейзаж исчезали за спиной. Жизнь в родной хижине – это все, что он знал, и жизнь эта вовсе не была плоха: родители обращались с ним ласково, матушка рассказывала всякие истории, и любой повод был хорош, чтобы посмеяться и порадоваться даже в самые бедные времена. Мальчик рысил за мулом, понимая, что каждый шаг уводит его все дальше на территорию враждебных демонов, и боялся, что колесного скрипа и звона колокольчиков на телеге не хватит, чтобы его защитить. Мальчик едва разбирал наречие чужестранцев, но и те немногие слова, которые он улавливал на лету, наполняли его тело ужасом. Путники говорили про недовольных духов, которые бродят по здешним землям, о заблудших душах мертвецов, которых не похоронили должным образом. Голод, тиф и холера усеяли эти места трупами, и живых было недостаточно, чтобы воздать почести всем покойникам. По счастью, привидения и демоны считались существами туповатыми: они не умели заворачивать за угол и легко отвлекались, если им предлагали еду или подарочки, сделанные из бумаги. И все-таки иногда их никак не получалось отогнать – духи могли материализоваться и ради обретения свободы убить чужаков или вселиться в их тела, побуждая к неописуемым деяниям. Четвертый Сын брел уже несколько часов, его донимали летний зной и жажда, мальчик спотыкался через два шага на третий, а нетерпеливые новые хозяева беззлобно хлестали его прутьями по ногам. На закате солнца было решено остановиться и разбить лагерь. Путники освободили животных от поклажи, разожгли костер, заварили чай и разделились на небольшие компании, чтобы поиграть в фантан и маджонг. В конце концов кто-то вспомнил и о Четвертом Сыне; ему передали миску риса и чашку чая, и мальчик набросился на еду с жадностью человека, не евшего досыта многие месяцы. И вдруг все вокруг огласилось воем, лагерь окутался облаком пыли. Крики напавших на лагерь слились с криками караванщиков, а мальчик в ужасе заполз под телегу – насколько хватало держащей его веревки. Вскоре стало ясно, что их осаждает не армия бесов, а банда грабителей – из тех, что, пользуясь нерадивостью солдат Империи, наводнили дороги в эти времена всеобщего отчаяния. Как только торговцы пришли в себя после первой атаки, они похватали оружие и вступили в бой со злодеями. Неразбериха, полная выкриков, угроз и стрельбы, продолжалась всего несколько минут. Когда пыль улеглась, стало видно, что один из разбойников убежал, а еще двое тяжело ранены и лежат на земле. Когда с их лиц сорвали повязки, победители увидели, что это юнцы в лохмотьях, вооруженные палками и самодельными копьями. Торговцы поспешили их обезглавить, чтобы этим унизить разбойников – ведь теперь те покидали этот мир по кускам; затем две головы насадили на пики по обе стороны дороги. Когда страсти поутихли, все заметили, что один из караванщиков извивается на земле с зияющей раной от копья в бедре. Четвертый Сын, который до сих пор неподвижно лежал под телегой, выполз из своего убежища и почтеннейше испросил у достойных купцов дозволения помочь раненому; поскольку выбора у торговцев не было, ему разрешили действовать. Мальчик попросил чаю, чтобы смыть кровь, затем достал из своей сумки баночку с пастой байяо[13]. Он приложил белую массу к ране, туго перебинтовал ногу и без колебаний объявил, что меньше чем через три дня порез зарубцуется. Так оно и вышло. Это происшествие спасло мальчика от десяти лет рабского труда и скотского обращения: отметив способность мальчугана, торговцы продали его в Кантоне прославленному врачу и чжунъи[14], который искал ученика. У этого мудрого целителя Четвертый Сын обучился такому, чему никогда бы не обучился у своего отца, деревенского лекаря.
Старый учитель был человек благодушный, с ровным, как луна, лицом, певучим голосом, с костистыми чувствительными руками – то был его лучший инструмент. Первое, что он сделал с новым слугой, – дал ему имя. Старик обратился к книгам по астрологии и гаданию и определил, что мальчику подходит имя Тао. Это слово имело несколько значений: дорога, направление, смысл, гармония, но в первую очередь оно олицетворяло путь жизни. А фамилию учитель дал свою.
– Ты будешь Тао Цянь. Под этим именем ты начнешь свой путь в медицину. Твоя судьба – облегчать чужую боль и стремиться к мудрости. Ты станешь чжунъи, как и я.
Тао Цянь… Юный ученик принял это имя с благодарностью. Он поцеловал учителю руки и улыбнулся впервые после того, как покинул дом. Бурливая радость, прежде заставлявшая мальчика танцевать от удовольствия без всякой причины, снова клокотала в его груди, а улыбка не сходила с лица неделями. Тао Цянь ходил по дому вприпрыжку, с упоением смакуя свое имя, как карамель во рту, повторяя его громким голосом и видя его во сне, – пока наконец совершенно с ним не освоился. Учитель был последователем Конфуция в практических делах и Будды – в делах духовных; он наставлял Тао Цяня твердой, но заботливой рукой: дисциплина должна была сделать из мальчика хорошего врача.