Как только подошли к концу торжественные погребальные обряды, на имущество покойного мастера шакалами накинулись кредиторы. Они нарушили неприкосновенность священных текстов и лаборатории, переворошили травы, испортили лекарства, уничтожили изящные стихи, унесли с собой мебель и предметы искусства, вытоптали прекрасный сад и разрушили старинный дом. От этого нашествия Тао Цянь успел спасти золотые иголки для акупунктуры, ящик с медицинскими инструментами и самые важные лекарства, а также кое-какие деньги, которые он понемногу подкапливал в последние три года, когда хозяин начал плутать в дебрях старческого слабоумия. Тао Цянь вовсе не собирался обкрадывать досточтимого чжунъи, который был для него как дедушка: на эти деньги он рассчитывал кормить мастера, поскольку тот все больше запутывался в долгах, и Тао Цянь боялся за его будущее. Самоубийство ускорило ход событий, и Тао Цянь неожиданно оказался обладателем немалой суммы. Присвоение этих денег могло стоить парню головы, ведь это сочтут преступлением нижестоящего по отношению к вышестоящему, но Тао Цянь был уверен, что о деньгах не узнает никто, кроме духа покойника, который несомненно одобрил бы его поступок. Разве чжунъи не предпочел бы вознаградить верного слугу и ученика, вместо того чтобы выплатить один из многих долгов своим яростным кредиторам? С этими скромными сбережениями и сменой чистого белья Тао Цянь ушел из города. У него мелькнула мысль вернуться в родную деревню, но юноша сразу же ее отогнал. Для своей семьи он навсегда останется Четвертым Сыном, обязанным повиноваться и почитать старших братьев. Ему придется на них работать, принять жену, которую они для него выберут, и обречь себя на нищету. Ничто не влекло его в сторону родной деревни, даже родственные обязательства перед отцом и предками – они были возложены на старших братьев. Тао Цяню следовало уйти как можно дальше, чтобы его не достала длинная рука китайского правосудия. Ему было двадцать лет, не хватало еще года из тех десяти, которые он должен был провести в услужении, так что любой из кредиторов мог заявить права на использование его в качестве раба на целый год.
Тао Цянь
Тао Цянь сел на парусный сампан[15], который шел в Гонконг, с намерением начать новую жизнь. Теперь он чжунъи, обученный традиционной китайской медицине лучшим мастером Кантона. Тао Цянь хранил вечную благодарность духам своих досточтимых предков за то, что они столь славным образом выпрямили его карму. Для начала, решил парень, нужно обзавестись женой, ведь возраст у него вполне подходящий для брака, а целибат его слишком тяготил. Отсутствие жены – признак явной бедности. Молодой человек лелеял мечту об изящной девушке с красивыми ступнями. Ее золотые лилии не должны превышать трех-четырех дюймов в длину[16], пусть они будут округлые и нежные на ощупь, как кожа полугодовалого младенца. Тао Цянь восторгался походкой девушек с миниатюрными ступнями, когда шаги получаются коротенькие и неуверенные, как будто красавица вот-вот упадет, бедра отставлены назад и покачиваются, как тростник на берегу пруда в саду его учителя. Ему внушали отвращение большие, мускулистые, холодные ноги – ноги крестьянки. В своей деревне Четвертый Сын лишь издали видел девушек с перебинтованными ступнями – они были гордостью семьи, для таких без труда подыщут хорошего мужа, но, только завязав отношения с кантонскими проститутками, Тао Цянь получил в свои руки первую пару таких золотых лилий и смог насладиться крохотными вышитыми туфельками, которые девушки носили не снимая, ведь из исковерканных костей годами сочилась зловонная жидкость. Потрогав эти ножки, ученик чжунъи убедился, что их изящество достигается нескончаемой болью – вот почему маленькие ступни так ценятся. И тогда Тао Цянь воздал должное книгам из собрания старого мастера, целиком посвященным женским ступням, в которых золотые лилии подразделяются на пять классов и восемнадцать различных стилей. А еще супруге Тао Цяня надлежит быть совсем юной, ведь женская красота длится недолго: расцветает около двенадцати и заканчивается вскоре после двадцати. Так объяснял учитель. И не зря же самые известные героини китайской литературы всегда умирают именно на пике своего очарования; повезло тем, кто уходил прежде, чем их подтачивал возраст, и в памяти о них сохранялось только очарование свежести. Существовали и практические основания для выбора юной спутницы: она подарит мужу сыновей, ему будет проще укротить ее нрав, чтобы сформировать истинную покорность. Нет ничего отвратительнее, чем крикливая жена; Тао Цянь повидал и таких, что плюют в лицо и отвешивают мужу и сыновьям оплеухи, даже на улице, при соседях. Такое оскорбление – страшнейший позор для мужчины. И в лодке, медленно уносившей его за девяносто миль от Кантона, с каждой минутой отдалявшей его от прошлой жизни, Тао Цянь грезил о такой девушке, о наслаждениях и детях, которых она ему подарит. Тао Цянь раз за разом пересчитывал деньги в кошельке, как будто пустые подсчеты могли приумножить эту сумму, но всякий раз выходило, что этих денег не хватит на приличную жену. И однако, несмотря на все свое нетерпение, юноша не собирался довольствоваться меньшим, чтобы потом не провести остаток дней при женщине с большими ногами и крутым нравом.
Остров Гонконг появился перед глазами внезапно: его черный профиль гор и зеленые ландшафты сиреной вынырнули из темно-синих вод Китайского моря. Как только легкое суденышко достигло порта, Тао Цянь ощутил присутствие ненавистных чужеземцев. Прежде ему доводилось видеть фаньгуй издали, но теперь они были так близко, что Тао Цянь, если бы осмелился, мог бы дотронуться рукой, чтобы убедиться, что эти крупные создания, лишенные всякого изящества, на самом деле человеческие существа. Юноша с изумлением обнаружил, что у многих чужаков волосы красные или желтые, глаза выцветшие, а кожа пунцовая, под цвет вареных раков. Женщины, на взгляд Тао Цяня несообразные, носили шляпки с перьями и цветами – быть может, стараясь прикрыть свои дьявольские волосы. Одевались чужаки очень странно – во все тесное и узкое; Тао Цянь предположил, что именно поэтому они движутся как деревянные куклы и не используют вежливые поклоны: они вышагивали, прямые как палки, никого не замечая, молча страдая от летнего зноя под своими неудобными одеяниями. В порту стояла дюжина европейских кораблей, вокруг них сновали азиатские лодки самых разных цветов и размеров. На улицах города Тао Цянь увидел несколько повозок с лошадьми, которыми правили люди в форме; они почти терялись среди человеческого транспорта – носилок, паланкинов, портшезов и просто людей, несущих других людей на спине. Для начала юноша занялся поисками места, где можно поесть, – такие дома обозначаются длинными желтыми лентами.
Тао Цянь по-царски пообедал в харчевне, наполненной галдящими и смеющимися едоками, – вот безошибочные признаки довольства и хорошего пищеварения; он наслаждался изысканными блюдами, которые в доме старого чжунъи давно канули в забвение. В течение всей жизни мастер был большим гурманом и гордился, что ему готовят самые лучшие кантонские повара, однако в последние годы довольствовался зеленым чаем и рисом с кусочками овощей. К моменту бегства из Кантона Тао Цянь так исхудал, что походил на больного туберкулезом, которых в Гонконге оказалось очень много. Это была его первая достойная трапеза за долгое время, и юноша восторгался буйством вкусов, форм и ароматов еды. Тао Цянь завершил свое пиршество, с удовольствием выкурив трубку. На улицу он вышел, покачиваясь и посмеиваясь как сумасшедший: еще никогда паренек не был настолько доволен жизнью и преисполнен надежд. Тао Цянь вдохнул воздух Гонконга, так похожий на воздух Кантона, и решил, что ему несложно будет покорить этот город – так же, как девять лет назад он освоился в Кантоне. Для начала следовало отыскать рынок и квартал лекарей и травников – там его ждет радушный прием, там он предложит свои профессиональные услуги. А после можно подумать и о невесте с маленькими ступнями…
Тем же вечером Тао Цянь устроился жить на чердаке большого дома, поделенного на секции, по семье в каждой комнате, – то был настоящий муравейник. Молодому врачу достался сумрачный туннель шириной в метр и длиной в три метра, без окон; здесь было темно и жарко, от соседей доносились запахи еды и испражнений, а еще было всепроникающее зловоние от жизни в грязи. В сравнении с изящным домом старого мастера это жилище напоминало крысиную нору, но Тао Цянь вспомнил, что лачуга его родителей выглядела куда хуже. Парень решил, что, будучи холостяком, не нуждается в просторе и роскоши, – ему нужен только угол, чтобы расстелить циновку и хранить немногочисленные пожитки. Позже, когда он женится, он подыщет более подходящее жилище, где можно готовить лекарства, принимать больных и должным образом наслаждаться налаженным бытом и заботой жены. Покамест же ему надлежит обзавестись связями, необходимыми для работы, а это место по крайней мере дает крышу над головой и немного личного пространства. Тао Цянь сложил вещи и занялся собой: хорошенько вымылся, подстриг волосы и перевязал косу. Как только юноша привел себя в приличный вид, он тотчас отправился искать игорный дом, порешив как можно скорее удвоить свой капитал – таков будет его первый шаг на пути к успеху.
Меньше чем за два часа игры в фантан Тао Цянь лишился всех своих денег, а медицинских инструментов не лишился только потому, что ему не пришло в голову захватить их с собой. Галдеж в зале для игры стоял оглушительный, так что ставки делали знаками сквозь плотную табачную пелену. Фантан – очень простая игра, для нее нужно только спрятать под миской пригоршню пуговиц. Затем принимают ставки, пуговицы считают четверками, и тот, кто угадает, сколько осталось – одна, две, три или ни одной, – тот и выиграл. Тао Цянь почти не успевал следить за руками человека, который отбрасывал и пересчитывал пуговицы. Ему казалось, что тот мухлюет, но публичное обвинение в нечестной игре, не подкрепленное доказательствами, могло стоить жизни. В Кантоне неподалеку от игорных заведений каждый день находили тела проигравших спорщиков; вряд ли в Гонконге дела обстояли иначе. Тао Цянь вернулся в свой туннель, бросился на циновку и зарыдал как ребенок, вспоминая о палочных ударах, которые когда-то получал от старого мастера. Юноша был безутешен до самого утра, а потом ясно осознал всю меру своего нетерпения и самоуверенности. И тогда Тао Цянь принялся хохотать над полученным уроком: он был уверен, что в дело вмешался шкодливый дух