чжунъи, решивший обучить зазнайку очередной премудрости. Тао Цянь проснулся в кромешной темноте, а вокруг него в доме и на улице бурлила жизнь: стояло позднее утро, но в его каморку не пробивался ни один лучик солнца. Тао Цянь на ощупь переоделся в единственную чистую смену белья, подхватил сундучок доктора и отправился на рынок. В рядах, где работали татуировщики, палатки были сверху донизу покрыты кусками ткани и бумаги с образцами работ, и можно было сделать выбор из тысяч рисунков – от скромных синих цветочков до фантастических пятицветных драконов, чьи распростертые крылья и огненное дыхание целиком покрыли бы спину крупного мужчины. Тао Цянь полчаса торговался и наконец сговорился с художником, готовым поменять простенькую татуировку на настойку для очистки печени. Не прошло и десяти минут, как на тыльной стороне правой ладони (ведь ставки делают правой рукой) у Тао Цяня появилось слово «нет», прочерченное простыми элегантными штрихами.
– Если настойка поможет, порекомендуйте меня своим друзьям, – попросил Тао Цянь.
– Если татуировка понравится, порекомендуйте меня своим, – ответил художник.
Тао Цянь всегда говорил, что эта татуировка принесла ему удачу. Он шагнул из палатки в рыночную толчею, локтями и плечами прокладывая себе дорогу по узким проулкам, где яблоку было негде упасть. Здесь иностранцев не водилось, рынок выглядел точно так же, как и в Кантоне. Шумно было как возле большого водопада: продавцы расхваливали свои товары, покупатели яростно торговались посреди оглушительной трескотни птиц и воя животных, ожидающих очереди пойти под нож. Здесь так густо разило потом, живым и мертвым зверьем, мусором и дерьмом, специями, опиумом, жареными блюдами из всевозможных продуктов и тварей, обитавших на земле, в воде и в воздухе, что вонь чувствовалась даже на ощупь. Тао Цянь смотрел на продавщицу раков. Женщина доставала живых раков из мешка, несколько минут варила в котле, где вода была илистая, как морское дно, потом доставала с помощью сита, сбрызгивала соевым соусом и передавала покупателю на клочке бумаги. Руки ее были покрыты бородавками. Тао Цянь сторговался с ней на ежедневный обед в течение месяца в обмен на выведение этих бородавок.
– Ага, вижу, вы очень любите раков! – воскликнула женщина.
– Я их ненавижу, но буду поедать в качестве наказания, чтобы не забыть урок, который я должен запомнить навсегда.
– А если я за месяц не излечусь, кто вернет мне съеденный товар?
– Если бородавки за месяц не сойдут, я потеряю свое доброе имя. И кто тогда станет покупать мои лекарства? – улыбнулся Тао Цянь.
– Договорились.
Так началась новая жизнь – жизнь свободного человека в Гонконге. Через несколько дней воспаление на руке прошло, татуировка выглядела как ажурное сплетение голубых жилок. В течение первого месяца, когда Тао Цянь обегал рыночные палатки, предлагая свои услуги, он питался только раз в день, всегда вареными раками, и исхудал настолько, что мог бы удерживать монетку во впадине между ребрами. Каждый рачок, которого парень закидывал в рот, борясь с отвращением, заставлял его улыбаться и вспоминать своего учителя, которому тоже не нравилось это блюдо. Бородавки у торговки сошли за двадцать шесть дней, и она радостно разнесла эту весть по всей округе. Женщина предлагала молодому врачу кормить его еще месяц, если тот излечит катаракты у нее на глазах, но Тао Цянь решил, что настрадался достаточно и теперь может себе позволить не есть эту гадость до конца своих дней. Вечерами изнуренный доктор возвращался в свою каморку, при свете свечи пересчитывал монетки, прятал их под одной из досок и кипятил воду, чтобы чаем победить голод. Порой, когда начинали слабеть ноги или сила воли, Тао Цянь покупал себе плошку риса, кусочек сахара или трубку опиума; он медленно наслаждался лакомствами, радуясь, что в мире есть такие потрясающие вещи, как надежность риса, сладость сахара и чудесные опиумные сны. Деньги он тратил только на оплату жилья, уроки английского, бритье и стирку белья – ведь чжунъи не может выглядеть как попрошайка. Его учитель всегда одевался как богатей. «Изящная внешность есть знак цивилизованности, чжунъи – это не то же самое, что сельский лекарь. Чем беднее твой больной, тем богаче должны быть твои одежды, это знак уважения», – настаивал старец. Постепенно Тао Цянь приобрел известность – сначала среди торговцев и членов их семей, потом и в районе порта, где он лечил моряков от полученных в потасовках ран, от цинги, отравлений и венерических хворей.
Полгода спустя Тао Цянь обзавелся надежной клиентурой и больше не бедствовал. Он перебрался в комнату с окном, меблировал ее большой кроватью, которая пригодится после свадьбы, креслом и английской конторкой. Еще Тао Цянь прикупил себе кое-что из одежды: он уже много лет мечтал о хороших нарядах. Молодой человек принял решение учиться английскому, потому что быстро понял, за кем в городе власть. Горстка британцев контролировала весь Гонконг, устанавливала и применяла законы, заправляла торговлей и политикой. Фаньгуй жили в отдельных кварталах и общались только с богатыми китайцами; дела всегда велись по-английски. А великого множества прочих китайцев, населявших то же время и пространство, для англичан как будто не существовало. Самые изысканные китайские товары через Гонконг отправлялись в модные салоны Европы, очарованной этой далекой древней культурой. «Китайщина» вошла в моду. Шелк произвел переворот в моде, не обошлось и без изящных мостиков с фонарями и ивами – то была имитация закрытых садов Пекина; крыши пагод теперь украшали беседки, декоративные драконы и цветы черешни пестрели на любых поверхностях. Не было ни одного английского особняка без гостиной в восточном стиле: с коромандельской ширмой[17], с коллекцией фарфора, с веерами, которые детские ручки вышили «запретными стежками»[18], и с императорскими канарейками в резных клетках. Корабли, увозившие эти сокровища в Европу, возвращались не порожняком: они доставляли из Индии опиум для контрабандной торговли и дешевые безделушки, отнимавшие рынок у мелких китайских производителей. Чтобы вести торговлю в собственной стране, китайцы были вынуждены конкурировать с англичанами, голландцами, французами и американцами. Но главной бедой был опиум. В Китае он с незапамятных времен использовался для развлечения и в медицинских целях, однако, когда рынок наводнили англичане, он превратился в не поддающийся контролю порок. Наркотик проник во все слои общества, которое размягчалось и крошилось на части, как подгнивший хлеб.
Поначалу китайцы смотрели на чужаков с презрением, отвращением и чувством превосходства людей, считающих себя единственными представителями цивилизованного мира, но за несколько лет иностранцы заставили себя уважать и бояться. Европейцы же, в свою очередь, тоже держались, исходя из постулата о своем расовом превосходстве и выдавая себя за провозвестников цивилизации в стране, где обитают грязные, некрасивые, слабые, шумливые, продажные, дикие люди, поедающие кошек и змей, убивающие собственных новорожденных дочерей. Мало кому было известно, что эти китайцы начали пользоваться письменностью на тысячу лет раньше европейцев. Пока коммерсанты продвигали в стране культуру наркотика и насилия, миссионеры пытались проповедовать Слово Божье. Христианство следовало насаждать любой ценой, это была единственная истинная вера, и то обстоятельство, что Конфуций жил на пятьсот лет раньше Христа, ничего не меняло. Европейцы едва считали китайцев людьми, но все равно стремились спасти их души и платили за обращение рисом. Новые христиане съедали свою порцию божественной взятки и отправлялись в соседнюю церковь за новым обращением, немало дивясь обычаю фаньгуй проповедовать свои верования так, будто это единственная истина. Для практичных терпимых китайцев духовность ближе к философии, нежели к религии; это вопрос этики, но ни в коем случае не догмы.
Тао Цянь брал уроки у своего соотечественника – тот говорил на студенистом английском языке, лишенном согласных, зато писал исключительно грамотно. Европейский алфавит в сравнении с китайскими иероглифами поражал своей простотой, и уже спустя месяц Тао Цянь мог читать британские газеты, не путаясь в буквах, но на каждом пятом слове ему приходилось лезть в словарь. Вечера он проводил за учебой. Ему не хватало мудрого чжунъи, который навсегда привил мальчику тягу к знанию, такую же упорную, как тяга к алкоголю у пьяницы и жажда власти у честолюбца. Теперь в распоряжении Тао Цяня не было библиотеки старого мастера, не было и неиссякаемого источника его опыта. Молодой врач не мог обратиться к учителю за советом или обсудить симптомы болезни, ему не хватало поводыря, он чувствовал себя осиротевшим. После смерти наставника Тао Цянь больше не читал и не писал стихов, не давал себе времени насладиться красотой природы, не занимался медитацией, не соблюдал ежедневные ритуалы и церемонии, которые прежде обогащали его жизнь. Тао Цянь чувствовал, что переполнен шумом изнутри, он тосковал по пустоте тишины и одиночеству, которое мастер обучал его взращивать как величайшее сокровище. Тао Цянь на практике изучал сложность человеческой природы, различия в эмоциональном устройстве мужчин и женщин, разницу между болезнями, которые лечатся исключительно снадобьями, и теми, где также потребна магия верного слова, но молодому врачу было не с кем обсудить эти открытия. Мечта о покупке жены и обзаведении семьей не покинула его, но теперь она сделалась размытой и неяркой, словно красивый пейзаж, написанный на шелке; напротив, желание покупать книги, учиться и искать новых учителей, которые помогут ему на пути познания, постепенно превращалось в навязчивую идею.
Так обстояли дела, когда Тао Цянь познакомился с доктором Эбенизером Хоббсом, английским аристократом, который не выглядел снобом и, в отличие от других европейцев, интересовался жизнью города. Впервые Тао Цянь встретил чужеземца на рынке: тот копался в травках и корешках в лавке для лекарей. Англичанин знал на мандаринском наречии лишь десяток слов, но повторял их так оглушительно и с такой неколебимой уверенностью, что собрал вокруг себя небольшую толпу; на чужака поглядывали кто с насмешкой, а кто с робким интересом. Его было несложно заметить издали: голова возвышалась над скопищем китайцев. Тао Цянь никогда не видел иностранцев в этих кварталах, так далеко от мест их обычного обитания, поэтому подошел, чтобы рассмотреть его поближе. Оказалось, что это не старый еще мужчина, высокий и худощавый, с благородными чертами лица и большими голубыми глазами. Тао Цянь с удивлением обнаружил, что способен понять все десять слов этого