– Я беременна, – призналась она чуть слышно.
Тао Цянь обхватил голову руками и запричитал на диалекте своей родной деревни, на котором не говорил вот уже пятнадцать лет: знай он заранее, ни за что бы не стал ей помогать, да как ей взбрело в голову отправляться в Калифорнию с пузом, да она с ума сошла, чего ему только не хватало – так это аборта, и если она умрет, то и он пропал, в хорошенькую историю она его впутала, держала за дурачка, да как он мог сразу не догадаться, почему ей так не терпится сбежать из Чили! К этому Тао Цянь добавил английские проклятья и брань, но Элиза снова лишилась сознания, и никакие упреки не достигали ее ушей. Китаец держал ее на руках, укачивая как ребенка, и постепенно гнев его стих, уступая место безудержной жалости. У него мелькнула мысль обратиться к капитану Катсу и признаться во всем, но повар не мог предсказать реакцию капитана. Этот голландский лютеранин, обращавшийся с женщинами на борту как с зачумленными, скорее всего, впадет в ярость, узнав, что у него на корабле спряталась еще одна, да к тому же беременная и полумертвая. А каким будет наказание для пособника? Нет, никому нельзя открывать эту тайну. Оставалась единственная возможность: дождаться смерти Элизы, если уж такова ее карма, а потом выбросить тело за борт вместе с мусорными мешками с камбуза. Если Элиза будет слишком тяжко страдать, Тао Цянь может разве что помочь ей умереть с достоинством.
Тао Цянь уже шел к лестнице наверх, как вдруг кожей ощутил, что в трюме есть кто-то еще. Напуганный повар поднял фонарь повыше и ясно увидел в дрожащем круге света свою дорогую Лин: женщина была совсем близко, она смотрела на мужа с тем насмешливым выражением на полупрозрачном лице, которое он так любил при жизни супруги. На Лин был наряд из зеленого шелка, расшитый золотыми нитями, – она надевала его по особо важным случаям, – волосы собраны в простой пучок, закрепленный палочками из слоновой кости, над ушами два свежих пиона. Такой он видел Лин в последний раз, когда соседки обрядили ее перед похоронами. В корабельном трюме его жена выглядела настолько реальной, что Тао Цяня охватила паника: ведь духи, какими бы хорошими они ни были при жизни, бывают очень жестоки к смертным. Парень хотел спастись бегством, но жена преградила ему путь. Дрожащий Тао Цянь рухнул на колени, не выпуская фонаря, – только свет связывал его с реальностью. Он хотел произнести молитву, изгоняющую демонов, на случай если они коварно приняли обличье Лин, но не мог вспомнить слов, и с губ его слетал только протяжный стон – в нем была вся любовь к Лин и тоска по прошлому. И тогда Лин с незабываемой грацией склонилась к нему – она была так близко, что, если бы Тао Цянь осмелился, он мог бы ее поцеловать, – и прошептала, что проделала такой далекий путь не чтобы его пугать, а чтобы напомнить ему о долге достойного врача. Лин, как и эта девушка, когда-то тоже истекала кровью, произведя на свет дочь, и в тот раз Тао Цянь сумел ее спасти. Так почему он не спасет эту бедняжку? Что случилось с ее любимым Тао? Неужели он лишился своего доброго сердца и превратился в таракана? Преждевременная смерть – вовсе не карма Элизы, заверила Лин. Если женщина готова пересечь весь мир внутри кошмарной могилы, чтобы отыскать своего мужчину, это значит, в ней много ци.
– Ты должен помочь ей, Тао. Если она умрет, не увидев любимого, она не обретет мира и ее призрак будет преследовать тебя вечно, – пригрозила Лин, прежде чем растаять в воздухе.
– Подожди! – взмолился муж, простирая руку, но его пальцы ухватили лишь пустоту.
Тао Цянь долго лежал, распростершись на полу, стараясь вернуть себе здравомыслие, и вот наконец его безумное сердце перестало скакать, а нежный аромат Лин выветрился из трюма. «Не уходи, не уходи», – повторил он тысячу раз, побежденный своей любовью. Только потом ему удалось подняться, открыть дверь и выбраться на свежий воздух.
Ночь была теплая. Тихий океан блестел, как серебряное блюдо, в отраженном свете луны, легкий бриз раздувал старые паруса «Эмилии». Многие пассажиры уже разошлись по каютам спать или играть в карты, другие повесили гамаки, чтобы провести ночь среди горняцких инструментов, конской сбруи и ящиков, в беспорядке заполнявших палубу, а некоторые собрались на корме посмотреть на игры дельфинов, резвящихся в пенном шлейфе корабля. Тао Цянь поднял благодарный взор к величественному своду неба. Лин посетила его не таясь – впервые после смерти. До того как стать моряком, Тао Цянь несколько раз ощущал ее присутствие, особенно во время глубоких медитаций, но тогда легкую рябь призрака было легко спутать с его тоской вдовца. Обычно Лин проходила совсем рядом, касаясь его тонкими пальцами, но Тао Цянь пребывал в сомнениях, действительно ли это она или только порождение его страждущей души. Однако в этот раз в трюме Тао Цянь ни в чем не сомневался: лицо Лин возникло перед ним такое же ясное и четкое, как луна над морем. Тао Цянь больше не был одинок, он был всем доволен, как в те далекие ночи, когда после любовной игры Лин спала в его объятиях, свернувшись калачиком.
Китаец пошел в отсек, где спала команда: там у него была узкая деревянная койка, до которой никогда не доходил сочившийся из-под двери свежий воздух. Спать в этом спертом помещении, пропахшем мужчинами, было невозможно, но повар там никогда и не спал с самого выхода из Вальпараисо: теплое лето позволяло растянуться на палубе. Тао Цянь отыскал свой рундук, прибитый к палубе для защиты от качки, снял с шеи ключ, открыл замок и вытащил докторский чемоданчик и склянку с лауданумом. Затем он тайком нацедил двойную порцию пресной воды и разжился на камбузе тряпками – они подойдут за неимением лучшего.
Тао Цянь уже возвращался в трюм, когда чья-то рука схватила его за плечо. Удивленный доктор увидел перед собой одну из чилиек, которая, в нарушение сурового приказа капитана запираться в каюте с заходом солнца, вышла поискать себе клиентов. Тао Цянь тотчас ее узнал. Из всех женщин на корабле Асусена Пласерес была самой добродушной и самой отважной. В первые дни плавания лишь она помогала страждущим пассажирам справляться с морской болезнью, она же прилежно ухаживала за молодым матросом, который упал с мачты и сломал руку. Таким образом, она завоевала уважение даже строгого капитана Катcа, и после этого случая он смотрел на ее ночные прогулки сквозь пальцы. Услуги медсестры Асусена Пласерес предоставляла бесплатно, но тот, кто осмеливался возложить руку на ее крепкие телеса, должен был платить звонкой монетой, ибо не стоит путать добросердечие с глупостью, – вот как говорила Асусена. «Это ведь мой единственный капитал, и если я не буду его беречь, тут мне и крышка», – объясняла она, жизнерадостно хлопая себя по заднице. Асусена Пласерес обратилась к Тао Цяню с речью из четырех слов, понятных на любом языке: шоколад, кофе, табак, бренди. Как и всегда при встречах с китайцем, женщина недвусмысленными жестами выразила желание предоставить свои прелести в его распоряжение в обмен на любое из этих сокровищ, но чжунъи оттолкнул проститутку и пошел дальше.
Тао Цянь провел рядом с больной Элизой бóльшую часть ночи. Он работал над ее изможденным телом с помощью ограниченных ресурсов своего чемоданчика, своего многолетнего опыта и осторожной нежности, пока Элиза не извергла окровавленного моллюска. Тао Цянь осмотрел его в свете фонаря и безошибочно определил, что зародышу несколько недель и он вполне сформировался. Чтобы вычистить чрево изнутри, Тао Цянь поставил иголки на руки и ноги девушки, и это вызвало сильные спазмы. Когда Тао Цянь убедился, что результат достигнут, он вздохнул с облегчением: теперь остается только просить Лин о помощи, чтобы не случилось заражения. До той ночи Тао Цянь воспринимал Элизу как участницу делового соглашения, скрепленного жемчужным ожерельем, лежащим на дне его рундука. Она была просто незнакомка, к которой он как будто не испытывал никаких личных чувств, фаньгуй с большими ступнями и воинственным духом, которой сложно будет заполучить себе мужа, поскольку она совершенно не собиралась ублажать и обслуживать своего мужчину, это было очевидно. Теперь же ей, испорченной абортом, и вовсе не выйти замуж. Даже любовник Элизы, однажды уже ее бросивший на произвол судьбы, не пожелает взять ее в жены в том маловероятном случае, если девушка вообще сумеет его отыскать. Тао Цянь допускал, что для чужеземки Элиза не совсем безобразна, в ее раскосых глазах есть что-то восточное, а волосы длинные, черные и блестящие, как хвост горделивого императорского коня. Будь у нее эта дьявольская шевелюра желтого или красного цвета, как у многих женщин, которых он видел, покинув Китай, Тао Цянь к ней бы, наверно, и не подошел, но ей не помогут ни милая внешность, ни твердость характера, ее несчастный жребий предначертан, и нет никакой надежды: в Калифорнии ей суждено стать проституткой. В Кантоне и Гонконге Тао Цянь часто навещал таких женщин. Значительную часть своих познаний чжунъи получил, практикуясь на телах этих несчастных созданий, исковерканных побоями, болезнями и наркотиками. Несколько раз в ту ночь Тао Цянь раздумывал, не будет ли благородным делом позволить девушке умереть, несмотря на повеление Лин, и таким образом спасти ее от страшной участи, однако Элиза заплатила вперед, и он должен был выполнить свою часть договора. Но нет, это не единственная причина, наконец заключил китаец, – ведь он с самого начала задавался вопросом, что заставило его переправить на борт «Эмилии» эту пассажирку без билета. Риск был огромен, и Тао Цянь сомневался, что совершил такой опрометчивый поступок только ради жемчуга. Его чем-то тронула отважная решимость Элизы, хрупкость ее тела и ее дерзкая речь чем-то напомнили его жену…
Кровотечение остановилось только под утро. Лихорадка еще не отступила, и Элиза дрожала, несмотря на удушающую жару в трюме, но пульс улучшился, и дыхание во сне стало ровным. И все-таки опасность еще не миновала. Тао Цяню хотелось остаться внизу и следить за состоянием больной, но, по его подсчетам, близился рассвет, и скоро зазвонит колокол, призывающий его на вахту. Обессилевший врач кое-как выбрался на палубу, повалился на дощатый настил и уснул как младенец, а потом его разбудил дружеский пинок товарища, напомнившего об исполнении корабельной службы. Тао Цянь окунул голову в ведро с морской водой, чтобы поскорее очухаться, и, все еще полусонный, поплелся на кухню варить овсяную масаморру