[19] – такой на «Эмилии» был завтрак. На корабле все, включая и аскетичного капитана Катса, поглощали это месиво беспрекословно, ругались только чилийцы, хотя у них, у самых недавних пассажиров, оставалось больше лакомств. Прочие истощили свои запасы табака, алкоголя и сладостей в первые месяцы плавания, еще до Вальпараисо. Пронесся слух, что некоторые чилийские пассажиры – аристократы, не умеющие постирать собственные подштанники и вскипятить воду для чая. Те, что ехали первым классом, везли с собой слуг, которых намеревались использовать для работы на приисках, ведь этим людям не приходила в голову мысль самим пачкать руки. Другие предпочитали платить за обслуживание матросам, поскольку женщины в один голос отказались заниматься этими делами: они могли заработать в десять раз больше, приняв мужчину на десять минут у себя в каюте, так что не было смысла тратить два часа на стирку белья. Команда и другие пассажиры насмехались над этими чванными барчуками, но никогда не делали это в открытую. Чилийцы были хорошо воспитаны, выглядели робкими, щеголяли отменной вежливостью и благородством манер, но хватало крохотной искорки, чтобы воспламенить их самодовольство. Тао Цянь старался с ними не связываться. Эти люди не скрывали своего презрения к нему и к двум черным пассажирам, севшим в Бразилии: эти двое оплатили полную стоимость билета, но оставались единственными, кто не получил коек и разрешения есть за общим столом. Тао Цянь предпочитал общество пяти бедных чилиек с их мудрой практичностью, неизменной веселостью и материнской заботливостью, которая являла себя в чрезвычайных ситуациях.
Тао Цянь выполнял свою работу как сомнамбула – в мыслях была только Элиза, но у него не выдалось ни одной свободной минутки до самого вечера. С утра матросам удалось выловить гигантскую акулу – она издыхала на палубе, колотя мощным хвостом, и ни у кого не хватало духу подойти и добить ее дубинкой. На долю кока выпало освежевать тушу, нарезать на куски, часть мяса зажарить, а остальное засолить; матросы в это время смывали кровь с палубы, а пассажиры наслаждались пугающим зрелищем, откупорив последние бутылки шампанского и предвкушая вечерний пир. Тао Цянь приберег акулье сердце, чтобы сварить суп для Элизы, а плавники – чтобы высушить, ведь на рынке афродизиаков за них можно было выручить целое состояние. Тянулись часы, китаец продолжал возиться с акулой и думать о том, что Элиза в трюме уже, возможно, умерла. Он несказанно обрадовался, когда, наконец спустившись на склад, застал девушку живой; ей даже стало лучше. Кровотечение прекратилось, кувшин для воды был пуст, и все указывало на то, что в течение этого долгого дня у больной наступали моменты просветления. Тао Цянь наскоро поблагодарил Лин за помощь. Девушка с трудом открыла глаза, губы ее пересохли, а лицо разрумянилось от лихорадки. Врач помог ей приподняться и напоил крепким настоем женьшеня, чтобы улучшить кровь. Когда Тао Цянь убедился, что больная сможет удержать лекарство в желудке, он дал ей несколько глотков свежего молока – Элиза жадно выпила все до капли. Набравшись сил, она сказала, что хочет есть, и попросила еще молока. Коровы, которых перевозила «Эмилия», из-за тягот плавания плохо доились и до крайности исхудали, их уже собирались забить. Самому китайцу мысль о питье молока внушала отвращение, но друг Эбенизер Хоббс рассказывал, что эта белая жидкость хорошо помогает при потере крови. Если Хоббс с помощью такой диеты лечил тяжелораненых, значит она и в этом случае окажет схожий эффект, решил чжунъи.
– Тао, я умру?
– Не сейчас, – улыбнулся он и погладил девушку по голове.
– А Калифорния уже скоро?
– Не скоро. Не думай об этом. Теперь ты должна помочиться.
– Нет, пожалуйста, нет! – взмолилась чилийка.
– Как это нет? Ты должна!
– При тебе?
– Я чжунъи. Ты не можешь меня стыдиться. Я уже видел в твоем теле все, что только мог увидеть.
– Я не могу пошевелиться, Тао, я не вынесу путешествия, лучше мне умереть… – всхлипывала девушка, хватаясь за китайца и садясь на горшок.
– Смелее, девочка! Лин говорит, в тебе много ци и ты забралась так далеко не затем, чтобы умереть на полдороге.
– Кто говорит?
– Не важно.
В ту ночь Тао Цянь понял, что не сможет в одиночку ухаживать за больной, ему нужна помощь. На следующий день, как только женщины вышли из каюты на корму, чтобы постирать белье, заплести косы, обшить перьями и бусинами свои профессиональные наряды, китаец сделал знак Асусене Пласерес: надо поговорить. Во время путешествия в нарядах жриц любви не было ничего предосудительного: женщины носили тяжелые черные юбки и блузки без украшений, на ногах сандалии, по вечерам кутались в покрывала, волосы собирали в две косы за спиной, макияжем не пользовались. Чилийки казались группой простых крестьянок, готовых к работе по дому. Асусена заговорщицки подмигнула товаркам и пошла за китайцем в камбуз. Тао Цянь протянул женщине большой кусок шоколада, украденный из капитанских припасов, и попробовал объяснить свою надобность, но Асусена совсем не понимала по-английски, и он уже начал терять терпение. Женщина уловила запах шоколада, и по ее индейскому лицу расплылась светлая детская улыбка. Она взяла повара за руку, положила ладонь себе на грудь и указала на женскую каюту, где в это время было пусто. Но китаец отвел свою ладонь, сам взял женщину за руку и подвел к спуску в трюм. Асусена слабо сопротивлялась со смесью удивления и любопытства, но Тао Цянь не дал ей времени отказаться, поднял крышку и подтолкнул чилийку вниз по лесенке, не прекращая улыбаться, чтобы успокоить свою гостью. Несколько мгновений они пробыли в темноте, потом Тао Цянь нашарил висящий на потолочной балке фонарь и зажег свет. Асусена захихикала: наконец-то этот странный китаец понял условия сделки. Она никогда раньше не занималась этим с азиатом, и ей было жуть до чего любопытно узнать, как выглядит его инструмент, но повар даже не попытался воспользоваться их уединением: наоборот, он потащил женщину за собой, проталкиваясь через лабиринт грузов. Асусена испугалась, что этот тип сумасшедший, и попробовала вырвать свою руку, но китаец ее не отпускал и уводил все дальше, пока фонарь не осветил каморку, в которой лежала Элиза.
– Иисус, Мария и Иосиф! – в ужасе перекрестилась Асусена.
– Скажи ей, пускай она поможет, – попросил Тао Цянь Элизу по-английски, как следует встряхнув, чтобы привести в чувство.
Элизе понадобилось не меньше четверти часа, чтобы слабым голоском перевести краткие инструкции Тао Цяня, а сам китаец достал из мешочка с драгоценностями бирюзовую брошь и покачивал ею перед лицом напуганной Асусены. Он объяснял условия договора: женщина должна дважды в день спускаться в трюм, мыть и кормить Элизу, и чтобы об этом никто не узнал. Если Асусена Пласерес выполнит свою работу, то по прибытии в Сан-Франциско получит брошь, но, если она кому-нибудь скажет хоть слово, Тао Цянь перережет ей глотку. Повар снял с пояса нож и поводил им перед носом чилийки; другой рукой он покачивал брошку, так что выбор был вполне очевиден.
– Понятно?
– Скажи этому проклятому китайцу, что мне понятно, и пусть уберет свой ножик, а не то он меня зарежет и сам не заметит.
Время тянулось для Элизы бесконечно, ее терзали приступы лихорадки; ночью за ней ухаживал Тао Цянь, а днем Асусена Пласерес. Женщина приходила рано утром и в часы сиесты, когда большая часть пассажиров спала, – она тихонько пробиралась на камбуз, и Тао Цянь передавал ей ключ. Поначалу чилийка спускалась в трюм, умирая от ужаса, но вскоре ее добросердечный нрав и бирюзовая брошка одержали победу над страхами. Для начала Асусена обтирала Элизу мыльной тряпицей, затем заставляла проглотить овсяную кашу на молоке и куриный бульон с рисом (в свои блюда Тао Цянь добавлял укрепляющий женьшень), вливала в больную прописанные доктором настои и, уже по собственной инициативе, добавляла чашку отвара из огуречной травы. Проститутка слепо верила в силу этого средства для очистки утробы после беременности; огуречная трава и фигурка Девы Марии – это было первое, что Асусена, как и все ее товарки, уложила в дорожный сундучок, потому что без этой защиты путь по дорогам Калифорнии оказался бы слишком тяжел. А больная бродила где-то на просторах смерти до самого прибытия в порт Гуаякиль – к жалкой кучке домов, наполовину затонувшей в густой экваториальной растительности, куда корабли почти никогда и не заходили, разве что разжиться свежими фруктами и кофе, однако капитан Катс взялся доставить письма семье голландских миссионеров. Он возил их с собой уже больше полугода и не собирался нарушать данное обещание. В ночь перед заходом в Гуаякиль Элиза была охвачена страшным жаром, вся влага ее тела до последней капли изошла на пол, ей снилось, что она босиком взбирается по склону вулкана во время извержения; она проснулась вся в испарине, но с ясным взглядом и прохладным лбом. Все пассажиры, включая и женщин, а также большая часть матросов сошли на берег, чтобы размять ноги, искупаться в реке и до отвала наесться фруктами, но Тао Цянь остался на корабле: он решил научить Элизу зажигать и курить трубку, которая хранилась у него в сундуке. Врач сам точно не знал, как ухаживать за своей пациенткой; сейчас Тао Цянь отдал бы все на свете за советы своего мудрого учителя. Врач понимал, как важно для девушки сохранять спокойствие, чтобы вытерпеть время заключения в трюме, но она потеряла много крови, и Тао Цянь опасался, что наркотик может разжижить и ту кровь, что в ней осталась. Чжунъи принял свое решение не без колебаний и заранее попросил Лин побыть рядом с Элизой и проследить за ее сном.
– Опиум. Он тебя усыпит, и время пролетит быстро.
– Опиум! От него же с ума сходят!
– Ты и так безумная, терять особенно нечего, – улыбнулся Тао.
– Значит, ты решил меня убить?
– Точно. У меня не получилось, когда ты истекала кровью, ну так теперь опиум тебя добьет.