Главные улицы, имеющие форму гигантской полуокружности, концы которых упирались в берег, перерезались прямыми дорогами, которые спускались с обрывистых холмов и заканчивались в порту; некоторые были настолько крутые и грязные, что взобраться наверх не могли даже мулы. Порой на город налетал порывистый ветер, поднимая вихри из песка и пыли, но вскоре воздух успокаивался, а небо расчищалось. В Сан-Франциско уже появилось несколько надежных зданий, еще десятки строились прямо на глазах, включая и такие, в которых планировали разместить фешенебельные отели, однако бóльшую часть города составляла масса временного жилья: лачуг, бараков, хижин из жести, дерева и картона, парусиновых палаток и сараев с соломенной крышей. Недавние зимние дожди превратили порт в болото, немногочисленный транспорт застревал в грязи, и требовались дощатые настилы, чтобы перебраться через канавы, заполненные мусором, бутылочными осколками и пищевыми отходами. В Сан-Франциско не было очистных каналов и сточных труб, вода в колодцах была непригодна для питья, люди умирали от холеры и дизентерии – все, кроме китайцев, привыкших пить чай, и чилийцев, выросших на гнилостной воде у себя на родине и потому не подверженных воздействию более слабых бактерий. Разношерстная толпа бурлила, охваченная лихорадочной деятельностью: люди толкались, спотыкались, куда-то волочили строительные инструменты, бочки, ящики, катили тачки, вели в поводу ослов. Китайские носильщики несли поклажу на двух концах шеста, в неустойчивом равновесии, и не обращали внимания, кого они задевают по пути; сильные выносливые мексиканцы брали на спину груз, равный их собственному весу, и поднимались трусцой в гору; малайцы и гавайцы пользовались любым поводом, чтобы затеять драку; янки заезжали в наспех сколоченные магазины, не слезая с лошадей, опрокидывая всех, кто попадался на дороге; урожденные калифорнийцы щеголяли расшитыми куртками, серебряными шпорами и брюками с двумя рядами золотых пуговиц по бокам, от пояса до самых сапог. Потасовки и дорожные столкновения сопровождались криками, – впрочем, в городе и так было шумно от пил, молотков и сверл. С пугающей частотой раздавались выстрелы, но никого не тревожило, что стало одним покойником больше, зато похищение ящика с гвоздями немедленно собирало толпу разъяренных горожан, готовых вершить правосудие своими руками. Собственность ценилась гораздо дороже жизни, любая кража на сумму больше сотни долларов каралась виселицей. Не было недостатка в игорных домах, барах и салунах, украшенных изображениями голых женщин – за отсутствием женщин из плоти и крови. В лавочках торговали всем на свете, в первую очередь алкоголем и оружием, и цену заламывали втридорога, потому что торговаться старателям было некогда. Покупатели чаще всего расплачивались золотом и не удосуживались собирать крупинки, которые прилипали к весам. Тао Цянь понял, что легендарная Камсань, Золотая гора, о которой он столько слышал[21], – это настоящий ад, и подсчитал, что с такими ценами его сбережений надолго не хватит. А от кошелька с драгоценностями Элизы вообще не будет никакого прока, ведь здесь единственным средством платежа был звонкий металл.
Элиза по мере сил протискивалась сквозь толчею, держась поближе к Тао Цяню и радуясь, что на ней мужская одежда, поскольку женщин нигде не было видно. Семь путешественниц с «Эмилии» на руках доставили в один из салунов, где они, очевидно, уже начали отрабатывать те двести семьдесят долларов, которые задолжали за проезд капитану Катcу. Тао Цянь выяснил у носильщиков, что город поделен на сектора и люди одной нации селятся по соседству. Ему посоветовали держаться подальше от австралийских бандитов – эти могли напасть просто для развлечения – и указали на нагромождение палаток и хибар, где обитают китайцы. Тао Цянь зашагал в ту сторону.
– Да как же я отыщу Хоакина в этой кутерьме? – спросила Элиза, чувствуя себя потерянной и слабой.
– Если есть китайский квартал, должен быть и чилийский. Найди его.
– Я не хочу расставаться с тобой, Тао.
– Вечером я возвращаюсь на корабль.
– Почему? Тебя не интересует золото?
Тао Цянь ускорил шаг, и девушке пришлось подстраиваться, чтобы не потерять его из виду. Так они добрались до китайского квартала (его прозвали Little Canton)[22] – на этих замызганных улочках Тао Цянь сразу же почувствовал себя как дома, потому что здесь не было видно ни одного фаньгуй, воздух был пропитан божественными ароматами родной кухни, а разговоры велись на нескольких диалектах, преимущественно по-кантонски. Зато Элиза, наоборот, как будто попала на другую планету: девушка не понимала ни слова, люди вокруг так бурно жестикулировали и кричали, что все до единого казались злодеями. И в этом квартале Элиза не увидела женщин, но Тао Цянь указал на два зарешеченных оконца – там виднелись лица, искаженные отчаянием. Корабельный повар два месяца не был с женщиной, и теперь его влекло к этим несчастным созданиям, но он слишком хорошо знал губительный эффект венерических болезней, чтобы рисковать здоровьем с такими низкопробными проститутками. Этих китайских крестьянок выкупили за несколько монет и доставили в Америку из самых отдаленных китайских провинций. Тао Цянь подумал о своей сестре, которую продал отец; накатила тошнота, и он перегнулся пополам.
– Что с тобой, Тао?
– Плохие воспоминания… Эти девочки – рабыни.
– А говорят, в Калифорнии нет рабов, разве не так?
Они зашли в харчевню, традиционно отмеченную желтыми лентами. Внутри стоял длинный стол, мужчины за ним сидели тесно, локоть к локтю, и в спешке расправлялись с поданной едой. Щелканье палочек о миски и шумный разговор в ушах Тао Цяня звучали как музыка. Вошедшим пришлось выстоять очередь, только потом удалось сесть. Выбирать здесь не приходилось – люди хватали ту еду, до которой успевали дотянуться. Требовалась изрядная ловкость, чтобы заполучить себе какое-нибудь блюдо, прежде чем его перехватит кто-нибудь более проворный, однако Тао Цянь сумел раздобыть по миске для себя и Элизы. Чилийка с недоверием смотрела на зеленую жижицу, в которой плавали какие-то бледные волокна и студенистые моллюски. Элиза гордилась своей способностью распознавать любой продукт по запаху, но это блюдо даже не показалось ей съедобным – оно выглядело как болото с головастиками, зато, по счастью, не требовало владения палочками, его можно было хлебать прямо через край. Голод оказался сильнее подозрительности, и Элиза отважилась попробовать, а из-за спины ее поторапливала очередь из завсегдатаев этого заведения. Оказалось, что еда очень вкусная, и Элиза охотно съела бы еще, но Тао Цянь не позволил ей рассиживаться, подхватил под руку и вывел на улицу. Девушка поплелась за своим провожатым, а тот сперва обошел местные лавки, пополнил набор лекарств в своем чемоданчике и переговорил с тремя китайскими травниками, а потом отправился в игорное заведение – таких было полно на каждом углу. Тао Цянь выбрал деревянное здание с претензией на шик, расписанное полуодетыми соблазнительными красотками. Золотой песок взвешивали и обменивали на монеты, по шестнадцать долларов за унцию, а можно было просто кинуть полный мешочек на стол. Большинство посетителей составляли американцы, французы и мексиканцы, но были здесь и искатели приключений с Гавайских островов, из Чили, Австралии и России. Играли в основном в мексиканский монте, во французское ланскне и в двадцать одно. Поскольку китайцы всем играм предпочитали фантан и не ставили больше чем по несколько центов, их за столами для игры не жаловали. Среди игроков не оказалось ни одного негра, зато в зале было несколько чернокожих музыкантов и слуг; позже Элиза и Тао Цянь узнали, что если в Сан-Франциско негр появляется в баре или игорном доме, его угощают бесплатной выпивкой, а потом он должен уйти, иначе вытолкают взашей. В зале находились три женщины: две молодые мексиканки с огромными сверкающими глазами, одетые в белое и курившие одну сигару за другой, и одна густо накрашенная француженка в тесном корсаже; она была уже в летах, но вполне миловидная. Женщины обходили столы, побуждая мужчин делать ставки и заказывать выпивку; время от времени они исчезали под руку с очередным клиентом за тяжелой шторой из алой парчи. Тао Цяню сказали, что они берут унцию золота за то, чтобы на час составить компанию в баре, и несколько сотен долларов за полную ночь с одним мужчиной, а француженка стоит еще дороже и не имеет дел с китайцами и неграми.
Элиза, незаметная в своей роли азиатского подростка, села отдохнуть в углу, а Тао Цянь беседовал то с одним, то с другим, узнавая подробности о золоте и о жизни в Калифорнии. Ему, защищенному воспоминаниями о Лин, было легче противиться искушению женщинами, нежели искушению игрой. Щелканье фишек для фантана и костей на столах манило его, как пение сирен. Китаец потел от одного вида карт в руках игроков, но сумел удержаться, укрепив себя убеждением, что, если нарушит свое слово, удача покинет его навсегда. Годы спустя, после долгих приключений, Элиза спросила друга, о какой удаче он всегда твердит, и Тао Цянь не раздумывая ответил, в чем его удача: он остался жив и познакомился с Элизой. В ту ночь китаец узнал, что россыпи золота находили в реках Сакраменто, Американ-Ривер и Сан-Хоакин, в сотнях рукавов и притоков этих рек, но все карты ненадежны, а расстояния громадны. Легкого золота на поверхности осталось уже мало. Действительно, некоторым старателям улыбалась удача наткнуться на самородок размером с ботинок, но большинство довольствовалось горсткой золотого песка, добытого ценой неимоверных усилий. О золоте много болтают, объясняли китайцу, но почти ничего не говорят о том, чего стоит его добыча. Чтобы не работать себе в убыток, нужно намывать унцию в день, и это притом, что ты соглашаешься на собачью жизнь, ведь цены здесь непомерные и золото уплывает от тебя в мгновение ока. Кто богатеет – так это торговцы и ростовщики; вот один китаец начал со стирки белья, уже через несколько месяцев смог построить дом из прочных материалов, а теперь думает вернуться в Китай, купить себе несколько жен и заняться производством сыновей; другой его земляк сидит в хибаре и выдает займы под десять процентов в час – то бишь больше чем под восемьдесят семь тысяч процентов в год. Собеседники Тао Цяня подтвердили слухи о гигантских самородках, о россыпях золота пополам с песком, о жилах в кварцевых скалах, о мулах, что случайно скидывают валун с уступа, а под камнем лежит целое состояние; однако, чтобы разбогатеть, всегда нужны труд и удача. Янки слишком нетерпеливы, не умеют работать, и в конце концов их побеждают разгильдяйство и жадность. Мексиканцы и чилийцы разбираются в горном деле, но чересчур много тратят; орегонцы и русские теряют время на потасовки и пьянство. Зато китайцы умеют извлечь выгоду из самого скудного участка: они неприхотливы, не напиваются и работают, как муравьи, по восемнадцать часов без отдыха и жалоб. Тао Цяня предупредили, что