за спиной, другие, побежденные, влачат лишь свои разочарования и долги, но все они чувствуют себя хозяевами собственной судьбы, земли, по которой ступают их ноги, своего будущего, своего достоинства, которого уже не отнять. После знакомства с такими людьми я больше не могу быть той барышней, которую мечтала сделать из меня мисс Роза. Теперь я наконец понимаю Хоакина, который крал драгоценные часы нашей любви, чтобы говорить со мной о свободе. Так, значит, вот что это было… Он рассказывал об этом восторге, этом свете, этом счастье, таком же ярком, как и те редкие мгновения разделенной любви, которые остались в моей памяти. Тао, я скучаю по тебе. Мне не с кем поговорить обо всем, что я вижу, что чувствую. У меня нет друга на этих пустынных просторах, а в моей мужской роли мне приходится быть особенно осмотрительной в речах. Я вечно хмурю брови, чтобы меня принимали за настоящего мужчину. Быть мужчиной – та еще пытка, но гораздо мучительнее быть женщиной».
Изъездив Калифорнию вдоль и поперек, Элиза знала этот дикий край, как будто там родилась, – она научилась ориентироваться на местности и рассчитывать расстояние, отличала ядовитых змей от безвредных, распознавала во встречных отрядах друзей и врагов, умела определить погоду по форме облаков, а время по длине тени, знала, что делать при встрече с медведем и как подойти к одинокой хижине без риска нарваться на выстрелы. В пути Элизе встречались молодые новички, поднимающие на холмы мудреную горняцкую технику, с которой потом расставались из-за полной бесполезности, и партии впавших в отчаяние людей, которые спускались с гор после месяцев бесплодных трудов. Ей никогда не забыть, как птицы клевали висящий на дубе труп с табличкой-предупреждением… В своих странствиях Элиза повидала американцев, европейцев, канаков[30], мексиканцев, чилийцев, перуанцев, ей встречались длинные ряды молчаливых китайцев под началом бригадира, который, хотя и принадлежал к той же нации, обращался с ними как с рабами и платил жалкие гроши. Каждый китаец нес за плечами узелок, а в руке сапоги: эти люди с детства привыкли к сандалиям и не выносили тяжести на ногах. Экономные китайцы довольствовались малым, почти ничего не тратили и покупали большие сапоги, потому что считали, что они имеют больше ценности, а потом удивлялись, что сапоги меньших размеров стоят ровно столько же. У Элизы обострилось чувство опасности. Она научилась жить сегодняшним днем, ничего не планируя наперед, как советовал ей Тао Цянь. Элиза часто о нем думала и регулярно писала, но отправить письма могла только из поселков, у которых имелось почтовое сообщение с Сакраменто. Это было как швырять в море бутылку с запиской: Элиза не знала, остался ли Тао Цянь в этом городке, а единственным надежным адресом в Сакраменто была китайская харчевня. Если ее письма туда доберутся, их, несомненно, передадут Тао Цяню.
Элиза рассказывала другу о чудесных пейзажах, о голоде и жажде, о холмах с их сладострастными изгибами, о массивных дубах и стройных соснах, о ледяных реках с такой прозрачной водой, что можно разглядеть лежащее на дне золото, о диких гусях, гогочущих в небе, об оленях и огромных медведях, о суровой жизни старателей и о миражах легкой добычи. Элиза писала о том, что оба они знали давно: не стоит тратить жизнь на погоню за желтой пылью. И ответ Тао она тоже легко могла себе представить: ровно так же не имеет смысла тратить жизнь на погоню за призрачной любовью; но Элиза продолжала свой бег, потому что не могла остановиться. Образ Хоакина Андьеты уже начал рассеиваться, цепкая память Элизы больше не могла ясно нарисовать облик ее возлюбленного, девушке приходилось перечитывать любовные письма, чтобы удостовериться, что он на самом деле существовал, что они любили друг друга и что их ночи в гардеробной – не плод ее фантазии. Так Элиза подпитывала сладостные муки одинокой любви. Тао Цяню она писала про людей, которых встречала на дорогах, о множестве мексиканских эмигрантов, обосновавшихся в Соноре – единственном городке, где по улицам бегают дети; о бедных женщинах, которые давали Элизе пристанище в своих домах из необожженного кирпича, даже не подозревая, что она одна из них; о тысячах молодых американцев, которые стекались на прииски этой осенью, пересекая по суше весь континент от атлантического до тихоокеанского побережья. Вновь прибывших было около сорока тысяч, каждый намеревался обогатиться в мгновение ока и триумфально вернуться домой. Их называли «люди сорок девятого года», и это прозвище вскоре распространилось и на тех, кто приехал раньше или в следующем году. А на востоке целые города оставались без мужчин – теперь в них жили только женщины, дети и заключенные.
«На приисках очень мало женщин, только у единиц хватает духу разделять со своими мужьями эту собачью жизнь. Дети умирают от эпидемий и несчастных случаев, женщины их хоронят, оплакивают и продолжают работать от зари до зари, не позволяя варварству одерживать верх над последними остатками приличия. Подоткнув юбки, они лезут в воду искать золото, но некоторые уже поняли, что стирать чужое белье и продавать домашнее печенье – дело более выгодное: такие женщины за неделю зарабатывают больше, чем их товарки, гнущие спину на приисках, – в течение месяца. Одинокий мужчина будет рад заплатить вдесятеро за хлеб, замешенный женскими руками, а если я попробую проделать то же самое, переодетая в Элиаса Андьету, мне кинут всего лишь пару центов. Здешние мужчины, Тао, способны прошагать много миль, только чтобы посмотреть на женщину вблизи. Если девушка сядет перед таверной понежиться на солнышке, она за несколько минут соберет у себя на коленях немало мешочков с золотым песком – подарки от мужчин, ошалевших от пленительного зрелища дамских юбок. А цены все растут, старатели беднеют, а торговцы богатеют. В минуту слабости я заплатила доллар за куриное яйцо и выпила его сырым, с капелькой бренди, солью и перцем, как учила меня няня Фресия, – это вернейшее средство от тоски. Я встретила паренька из Джорджии – бедняга бредит наяву, но мне сказали, он не всегда был таким. В январе он наткнулся на золотую жилу и, можно сказать, ложкой соскреб со скал девять тысяч долларов, но потом все проиграл в карты за один вечер. Ты даже не представляешь, Тао, как мне хочется вымыться, заварить чай, сесть рядом с тобой и поболтать. Я бы надела чистое платье и серьги, которые мне подарила мисс Роза, чтобы ты наконец посмотрел на меня во всей красе и убедился, что я не пугало. Я записываю события в свой дневник, так что при встрече расскажу тебе все в подробностях – уж в этом, по крайней мере, я уверена: когда-нибудь мы снова будем вместе. Я часто думаю о мисс Розе, о том, как она, наверно, на меня сердита, но я не могу написать ей, прежде чем разыщу Хоакина, ведь до этого момента никто не должен знать, где я нахожусь. Если бы только мисс Роза могла представить себе то, что я видела и слышала, она бы умерла от ужаса. А мистер Соммерс наверняка скажет, что Калифорния – земля греха, здесь нет ни законов, ни нравственности, всем правят азартные игры, алкоголь и бордели, но для меня эта земля – чистый лист, здесь я могу написать свою новую жизнь, превратиться в кого пожелаю, здесь никто, кроме тебя, меня не знает, никому нет дела до моего прошлого и я могу родиться заново. Здесь нет господ и слуг – все трудятся на равных. Я видела бывших рабов, которые накопили достаточно денег, чтобы финансировать газеты, школы и церкви для своего народа, – отсюда, из Калифорнии, они борются с рабством. Я познакомилась с человеком, который выкупил из рабства свою мать; бедная женщина добралась сюда вся больная и постаревшая, теперь она хорошо зарабатывает стряпней, купила себе ранчо и по воскресеньям приезжает в церковь, в шелковом платье, в повозке, запряженной четверкой лошадей. А ты знаешь, что чернокожие матросы дезертируют с кораблей не только из-за золота, но и потому, что здесь они обретают единственно возможную для них свободу? Мне вспоминаются китайские рабыни, которых ты показывал мне через прутья решетки, я не могу их забыть, они терзают меня, как призраки. Жизнь здешних проституток тоже очень жестока, некоторые кончают с собой. Мужчины часами дожидаются возможности почтительно приветствовать новую учительницу, но с девушками в салунах обращаются очень грубо. Знаешь, как их называют? Порченые голýбки. А еще здесь кончают с собой индейцы. Тао, их изгоняют отовсюду, они вечно голодны и лишены надежды. Никто не хочет их нанимать, а потом их обвиняют в бродяжничестве, надевают кандалы и отправляют на принудительные работы. Шерифы платят по пять долларов за каждого мертвого индейца, их убивают для забавы, а иногда еще сдирают кожу с головы. Многие гринго собирают скальпы как трофеи и украшают ими свои седла. И вот что тебе понравится: некоторые китайцы уходят жить вместе с индейцами. Они забираются в далекие леса на севере, где еще можно охотиться. Говорят, что в прериях осталось совсем мало бизонов».
После битвы медведя с быком у Элизы кончились деньги, остался только голод. Она ничего не ела со вчерашнего дня и приняла решение впредь никогда не делать ставки на пустой желудок. Когда больше не осталось вещей на продажу, она несколько дней не могла придумать, как жить дальше, но, едва она начала искать работу, ей сразу стало ясно, что зарабатывать на жизнь гораздо проще, чем ей представлялось, и это во всяком случае предпочтительнее, чем искать человека, который будет платить по ее счетам. «Без мужчины, который готов защищать и содержать, женщина неминуемо пропадет», – твердила мисс Роза, но Элиза убедилась, что это не всегда так. В своей роли Элиаса Андьеты она получала такие задания, с какими вполне могла справиться и в женской одежде. Наняться в батраки или в пастухи для нее было невозможно: Элиза не умела пользоваться горняцким инструментом и лассо, ей не хватило бы сил, чтобы работать лопатой или укладывать на землю быка, однако ей были доступны другие занятия. В тот день Элиза прибегла к помощи пера – это было для нее привычное дело. Писать письма Элизе присоветовал ее друг-почтальон. Если девушке не удавалось заняться этим делом в таверне, она расстилала свое кастильское покрывало в центре площади, сверху ставила чернильницу, клала бумагу и громкими криками оповещала о своих услугах. Многие старатели с трудом умели разбирать буквы и ставить собственную подпись и не написали за всю жизнь ни единого письма, но все они с трогательным нетерпением ждали почты – это была их единственная связь с далекими семьями. Пароходы компании «Пасифик мейл» доставляли в Сан-Франциско мешки с корреспонденцией раз в две недели; как только корабль появлялся на горизонте, люди спешили встать в очередь перед почтовым отделением. Служащие разбирали содержимое мешков десять-двенадцать часов, но людям было не жалко потраченного дня. А из Сан-Франциско на прииски почта добиралась еще несколько недель. Элиза предлагала свои услуги на английском и испанском, читала письма вслух и писала ответы. Если ее клиенту приходила в голову только пара-тройка лаконичных фраз, в которых он сообщал, что жив, и передавал приветы, Элиза терпеливо расспрашивала молчуна и добавляла в послание больше интересных деталей до тех пор, пока не набиралось по меньшей мере на страницу. Она брала по два доллара за письмо вне зависимости от дли