Однажды, подавая Джеку тарелку супа, Элиза наконец-то решилась спросить о Хоакине Андьете.
– Мурьета? – недоверчиво переспросил мексиканец.
– Андьета.
– Не знаю такого.
– А может быть, это и был Мурьета?
– Что тебе от него надо?
– Это мой брат. Я приехал из Чили, чтобы его отыскать.
– Какой из себя твой брат?
– Не слишком высокий, темноволосый и черноглазый, кожа белая, как у меня, но мы не слишком похожи. Он худощавый, мускулистый, отважный и пылкий. Когда он говорит, все замолкают.
– Похоже на Хоакина Мурьету, только он не чилиец, а мексиканец.
– Вы уверены?
– Я вообще ни в чем не уверен, но, если встречу Мурьету, передам, что ты его ищешь.
На следующую ночь Джек ушел, и больше о нем ничего не слыхали, но еще две недели спустя у двери барака нашли двухфунтовый мешок из-под кофе. Чуть позже, открыв мешок, чтобы приготовить завтрак, Элиза увидела, что внутри не кофе, а золотой песок. Громила Джо посчитала, что это мог быть дар любого из больных старателей, которых они поставили на ноги, но Элизе сердце подсказывало, что таким образом с ними расплатился Джек. Этот человек не собирался быть в долгу ни перед кем. В воскресенье они узнали, что шериф собирает отряд для поисков убийцы старателя: беднягу нашли в хижине, где он зимовал в одиночку, – в груди зияло девять ножевых ран, глаза вырваны. Золото исчезло бесследно, а из-за жестокости преступления в первую очередь заподозрили индейцев. Громила Джо решила не впутываться в это дело, зарыла два фунта золота под дубом и решительно велела всем держать рот на замке и даже в шутку не упоминать о мексиканце с отрезанными пальцами и о мешке из-под кофе. В течение двух следующих месяцев люди шерифа убили с полдюжины индейцев и позабыли о смерти старателя: у них нашлись более насущные дела, а когда вождь племени сам пришел в поселок за объяснениями, его тоже прикончили. Индейцы, китайцы, негры и мулаты не могли выступать в суде против белого человека. Только Джеймс Мортон и трое других квакеров осмелились противостоять толпе, затеявшей суд Линча. Безоружные квакеры своими телами окружили приговоренного и возглашали библейские цитаты, запрещающие убивать ближнего, но толпа растолкала их и прорвалась к вождю.
Никто не узнал о дне рождения Элизы, поэтому никакого праздника не было, но тот вечер 15 марта все равно запомнился и ей, и всем остальным. Клиенты вернулись в барак, девушки были все время заняты, Чиленито задорно колотил по фортепиано, а Джо вела многообещающие подсчеты. В конце концов, зима прошла не так уж и скверно, пик эпидемии миновал, на тюфяках не осталось больных. В тот вечер у них засиделась дюжина старателей, усердно занятых выпивкой, а снаружи ветер обрывал ветки с сосен. Ад разразился около одиннадцати. Никто потом не мог объяснить, как возник пожар; Джо подозревала мадам из конкурирующего борделя. Деревянные стенки вспыхнули, как петарды, огонь тотчас же перекинулся на занавески, шелковые шали и балдахины на кроватях. Все выбежали из дома невредимые, даже успели накинуть на плечи одеяла, а Элиза на бегу подхватила жестянку с драгоценными письмами Хоакина Андьеты. Барак стремительно заволокло пламенем и дымом, меньше чем через десять минут он пылал как факел, а полуодетые женщины и их нетрезвые кавалеры взирали на происходящее, бессильные что-либо предпринять. И тогда Элиза пересчитала взглядом всех своих и с ужасом обнаружила, что не хватает Тома-без-Племени. Мальчик уснул на их общей койке. Элиза сама не помнила, как сорвала одеяло с плеч Эстер, как прикрыла им голову, как рванулась к пылающей двери в барак, а вслед за ней побежал и истошно вопящий Бабалу – великан не понял, отчего Чиленито бросился в огонь, и пытался его остановить. Элиза застала индейца стоящим посреди густого дыма, с вытаращенными глазами, но при этом совершенно неподвижного. Элиза накинула одеяло мальчику на голову и попробовала подхватить на руки, но тот был слишком тяжел, и на Элизу напал приступ кашля. Девушка рухнула на колени, она толкала Тома наружу, но мальчишка не двигался с места, и оба они так бы и превратились в пепел, если бы не Бабалу: великан появился как раз вовремя, чтобы вскинуть обоих на плечи, точно мешки, и выскочить из горящего дома под ликующие крики тех, кто ждал снаружи.
– Проклятый дикарь! Что ты там забыл внутри?! – набросилась Джо на Тома, при этом целуя и обнимая мальчика, а заодно и осыпая оплеухами, чтобы тот продышался.
Благодаря тому, что барак стоял на отшибе, они не спалили половину поселка, как заявил позже шериф, имевший опыт в подобного рода делах, поскольку пожары случались слишком часто. Завидев всполохи, на помощь сбежалось с дюжину жителей под началом кузнеца, но было уже поздно: удалось спасти только коня Элизы, о котором в суматохе позабыли, и он все это время простоял на привязи в конюшне, полумертвый от ужаса. В ту ночь Громила Джо лишилась всего, чем владела, и впервые на глазах у всех дала слабину. Она наблюдала разрушение барака с мальчиком на руках, не в силах сдержать слез, а когда от дома остались лишь тлеющие угли, спрятала лицо на огромной груди Бабалу, у которого от жара истлели брови и ресницы. Четыре голубки, увидев слабость этой сильной женщины, которую они всегда считали несгибаемой, хором завыли – они стояли на улице, в нижних юбках, с растрепанными прическами и дрожащими от рыданий телесами.
Но механизмы взаимовыручки включились еще прежде, чем угасло пламя, и меньше чем за час для всех погорельцев нашлось пристанище в домах поселка, а один из старателей, спасенный Громилой от дизентерии, организовал сбор пожертвований. Чиленито, Бабалу и индейский мальчик (то есть мужская часть каравана) провели ночь в кузнице. Джеймс Мортон положил два тюфяка и толстые одеяла возле незатухающего горна и устроил гостям роскошный завтрак, с любовью приготовленный супругой проповедника, который по воскресеньям громогласно обличал бесстыдное служение пороку – так священник именовал деятельность борделей.
– Не время сейчас злобствовать, когда эти бедные христиане дрожат от холода, – объявила супруга его преподобия, явившись в кузницу с жарким из зайца, кувшином шоколада и коричным печеньем.
А еще эта женщина обошла поселок, собирая одежду для голубок, которые лишились всего гардероба, кроме нижнего белья, и местные дамы проявили щедрость, ведь им, избегавшим даже проходить рядом с заведением второй мадам, поневоле приходилось сталкиваться с Громилой Джо во время эпидемии, и Джо завоевала их уважение. Вот так вышло, что четыре профурсетки долгое время ходили как скромницы, прикрытые от лодыжек до шеи, – до тех пор, пока не нашли возможность снова раздобыть себе кричащие наряды. В ночь пожара жена священника хотела отвести Тома к себе домой, но мальчишка вцепился в шею Бабалу, и оторвать его от великана было не в человеческих силах. Бабалу много часов пролежал без сна – под левой рукой у него пристроился Чиленито, под правой спал Том-без-Племени, и он чувствовал себя неловко под озадаченными взглядами кузнеца.
– Выкиньте эти мысли из головы, дружище, я не голубой, – негодующе фыркнул Бабалу, но не выпустил из объятий спящих друзей.
Поселковой складчины и мешка из-под кофе, закопанного под дубом, хватило, чтобы погорельцы разместились в таком удобном и благопристойном доме, что Громила Джо задумалась, не покончить ли с бродячей жизнью, не остаться ли здесь насовсем. В то время как другие городки исчезали, когда старатели перебирались на новые места, этот поселок рос и упрочивал свое положение; жители даже собирались переменить его название на более благозвучное. Когда пройдет зима, в предгорья нахлынут новые золотоискатели, и вторая мадам уже подготовилась к их приему. В распоряжении Громилы оставалось всего три девушки, ведь было очевидно, что кузнец намерен отобрать у нее Эстер, но она как-нибудь да выкрутится. Благодаря своему деятельному милосердию Джо обрела в поселке определенное положение и не собиралась его терять: впервые за свою бурную жизнь она чувствовала себя принятой обществом. Здесь Джо получала гораздо больше, чем среди голландцев в Пенсильвании, и в ее возрасте мысль пустить корни представлялась не такой уж вздорной. Узнав об этих планах, Элиза решила, что, если Хоакин Андьета – или Мурьета – не объявится и весной, для нее настанет пора проститься с друзьями и продолжить поиски.
Время разочарований
В конце осени Тао Цянь получил от Элизы последнее письмо – оно несколько месяцев переходило из рук в руки, путешествуя по следу китайца до самого Сан-Франциско. Тао Цянь уехал из Сакраменто в апреле. Зима в городке показалась ему вечностью, парня поддерживали только письма Элизы, приходившие всегда неожиданно, надежда, что его отыщет призрак Лин, и дружба с другим чжунъи. Тао Цянь выписал книги по западной медицине и с наслаждением взялся переводить их строчку за строчкой для своего китайского друга – таким образом они одновременно впитывали эти познания, столь отличные от их собственных. Так товарищи узнали, что на Западе мало что известно о главнейших растениях, о предупреждении болезни и о ци – энергия тела вовсе не упоминалась в этих текстах, зато европейцы сильно продвинулись в других областях. Врачи проводили целые дни в опытах и спорах, однако учеба не приносила Тао Цяню утешения; его настолько тяготили изоляция и одиночество, что он оставил свою дощатую хижину и огород с лекарственными растениями и перебрался в китайскую гостиницу, где, по крайней мере, слышал родную речь и вкусно ел. Несмотря на крайнюю бедность клиентов, которых Тао Цянь часто лечил бесплатно, ему удалось подкопить денег. Если Элиза вернется, они поселятся в хорошем доме, но пока он один, хватало и гостиницы. Второй чжунъи планировал выписать себе молодую жену из Китая и окончательно обосноваться в Соединенных Штатах, поскольку, даже будучи иностранцем, здесь он мог наладить жизнь гораздо лучше, чем на родине. Тао Цянь предостерег друга от тщеславного стремления к золотым лилиям, особенно здесь, в Америке, где ходят много, а