гнев граждан, взыскующих защиты?» А граждане предпочитали решать проблему именно судом Линча. Охранители ревностно взялись за дело: малейшего подозрения хватало, чтобы отправить человека на виселицу. С каждым днем комитет пополнялся новыми стражами порядка, и они принимались за исполнение обязанностей с таким рвением, что вскоре бандиты уже опасались вершить свои злые дела при свете дня. Насилие порождало насилие, и в этих обстоятельствах фигура Хоакина Мурьеты начинала приобретать символический характер. Джейкоб Фримонт как мог разжигал огонь его популярности: его сенсационные статьи создавали героя для латиноамериканцев и демона для янки. Он приписывал Мурьете организацию большой банды и талант полководца, который заключался в его тактике ведения войны путем мелких стычек, против чего власти оказывались бессильны. Мурьета нападал изобретательно и молниеносно, его налеты были как проклятие – Мурьета исчезал, не оставляя следов, а вскоре наносил новый удар в сотне миль от предыдущего, и такую невиданную дерзость можно было объяснить только магией. Фримонт подозревал, что под именем Мурьеты скрываются сразу несколько разбойников, но остерегался об этом писать, чтобы не разрушить красивую легенду. Зато в порыве вдохновения он назвал Мурьету «калифорнийским Робин Гудом», что сразу же всколыхнуло волну расовой ненависти. Янки единодушно воспринимали Мурьету как самого отвратительного из черненьких, при этом предполагалось, что мексиканцы его покрывают, снабжают оружием и провизией, – ведь этот злодей грабит янки и помогает людям своей расы. Война лишила мексиканцев Техаса, Аризоны, Нью-Мексико, Невады, Юты, половины Калифорнии и Колорадо, и теперь для них любое нападение на гринго воспринималось как акт патриотизма. Губернатор штата предупредил газету о недопустимости таких публикаций, они превращают преступника в героя, но звучное имя уже воспламенило воображение читателей. Джейкоб Фримонт получал десятки писем – ему написала даже девица из Вашингтона, готовая проехать пол-Америки ради того, чтобы выйти замуж за разбойника, а на улице Джейкоба останавливали, чтобы узнать подробности о жизни знаменитого Хоакина Мурьеты. Журналист, ни разу его не видевший, описывал разбойника как молодого человека мужественной наружности, с внешностью испанского аристократа и храбростью тореро. Фримонт, сам того не подозревая, наткнулся на самую богатую жилу в краю старателей. Он задался целью взять у Хоакина интервью, если такой парень и правда существует, он мечтал написать его биографию, а если Мурьета только вымысел, тема тянула на роман. Его писательская задача – всего лишь изложить жизнь Мурьеты в характерном тоне на потребу толпы. Калифорния, этот штат, едва рожденный для американцев, которые намерены одним движением пера зачеркнуть всю предыдущую историю индейцев и калифорнийцев, нуждается в собственных мифах и легендах, рассуждал Фримонт. Для этой земли бесконечных просторов, открытой завоеванию и насилию, не подобрать героя лучше, чем разбойник. Джейкоб Фримонт уложил пожитки в чемоданчик, вооружился достаточным количеством блокнотов и карандашей и отправился на поиски своего персонажа. Мысль о рискованности этой затеи вовсе не приходила ему в голову, удвоенная дерзость (в силу того, что Фримонт был англичанином и журналистом) заставляла его верить, что ничего плохого с ним не случится. К тому же путешествие уже можно было организовать с определенными удобствами, в Калифорнии появились дороги, а регулярная служба дилижансов соединяла поселки, где он собирался проводить свои расследования; условия были не то что прежде, когда Фримонт только начинал и ездил верхом на муле, прокладывая путь через призрачные леса и холмы, не имея иного руководства, кроме неточных карт, что заставляли путешественников бесконечно бродить по кругу и сводили с ума. Отправившись в путь, Джейкоб Фримонт наблюдал, как переменилась Калифорния. Местное золото мало кого обогатило, но благодаря тысячам аргонавтов край приобрел цивилизованный облик. «Не будь золотой лихорадки, покорение Запада задержалось бы еще на два века», – записал репортер в своем блокноте.
Тем для сообщений хватало: взять, к примеру, историю молодого старателя, восемнадцатилетнего мальчишки, которому после целого года злоключений удалось скопить десять тысяч долларов, необходимых для возвращения в Оклахому и покупки фермы для родителей. Паренек спускался к Сакраменто по отрогам Сьерра-Невады, стоял яркий солнечный день, сумка с золотом висела на боку, и тут на него напала шайка безжалостных мексиканцев или чилийцев – этого он точно не знал. Доподлинно известно было лишь одно: бандиты говорили по-испански и имели наглость оставить записку, нацарапанную ножом на куске дерева, которая гласила: «Смерть янки». Им показалось недостаточным избить и ограбить, поэтому они привязали парня голым к дереву и намазали медом. Два дня спустя, когда беднягу обнаружил патруль, он уже был без сознания. Москиты съели его кожу.
Фримонт использовал весь свой талант скандального журналиста, чтобы описать трагическую гибель Хосефы, красавицы-мексиканки, которая работала в танцевальном салоне. Репортер въехал в городок Даунивилл в День независимости, в самый разгар праздника, возглавляемого кандидатом на пост сенатора и обильно политого алкоголем. Пьяный старатель без приглашения вломился в комнату Хосефы, и девушка вонзила ему в сердце охотничий нож. Когда Джейкоб Фримонт оказался на месте происшествия, тело насильника покоилось на столе, покрытое американским флагом, а двухтысячная толпа, воспламененная расовой ненавистью, требовала отправить Хосефу на виселицу. Женщина в белой блузке, запачканной кровью, невозмутимо покуривала сигарку, как будто весь этот гвалт не имел к ней никакого отношения, и рассматривала лица мужчин с полнейшим презрением, понимая, какую взрывоопасную смесь агрессии и похоти она вызывает в этих фанатиках. Местный врач осмелился выступить в защиту женщины, объясняя, что она действовала в порядке самозащиты и что казнь Хосефы убьет еще и ребенка в ее чреве, но толпа заткнула доктору рот, пригрозив повесить и его. Силой притащили еще трех перепуганных докторов, им велели осмотреть Хосефу, и все трое единодушно заключили, что она не беременна, вследствие чего самозваный трибунал приговорил мексиканку в считаные минуты. «Неправильно тратить на этих черненьких пули, с ними нужно поступать по справедливости и вешать по всей строгости закона» – так выразился один из присяжных. Фримонту прежде не доводилось присутствовать на суде Линча; он красноречиво описал, как в четыре часа пополудни Хосефу собрались волочить на мост, где устроили виселицу, но женщина горделивым жестом отстранила от себя палачей и сама проделала путь к месту казни. Красавица без посторонней помощи поднялась на эшафот, подвязала юбки на щиколотках, пристроила петлю на шею, поправила черные косы и храбро произнесла: «Прощайте, господа». Эта фраза поразила репортера и пристыдила остальных. «Хосефа умерла не потому, что была виновна, а потому, что была мексиканкой. Это первый случай, когда в Калифорнии линчевали женщину. Не слишком ли это расточительно – ведь их и без того мало!» – восклицал Фримонт в конце статьи.
Двигаясь по следам Хоакина Мурьеты, Фримонт попадал в обустроенные поселки со школой, библиотекой, церковью и кладбищем; другие не были отмечены иными признаками цивилизации, помимо борделя и тюрьмы. Салуны имелись в каждом поселке – это были центры общественной жизни. Именно туда Джейкоб Фримонт отправлялся наводить справки, и так, понемногу, из редких крупиц правды и большого количества лжи, у журналиста складывалась история жизни – или легенда – Хоакина Мурьеты. В салунах его описывали как распроклятого испанца, одетого в кожу и черный бархат, с большими шпорами и кинжалом на поясе, верхом на самом ретивом скакуне, какие только есть на свете. Рассказывали, как Мурьета беспрепятственно входит в зал под звон серебряных шпор и с компанией головорезов за спиной, выкладывает на стойку серебряные доллары и заказывает выпивку на всех. Никто не осмеливается отказаться от угощения, даже записные храбрецы молча пьют под пылающим взглядом злодея. А вот судя по рассказам полицейских, в этом типе не было никакой элегантности: просто заурядный убийца, которому удается ускользнуть от правосудия, потому что его покрывают черненькие. Чилийцы считали Мурьету одним из своих, утверждали, что он родился в местечке под названием Кильота, рассказывали о его безусловной верности друзьям и о том, что Мурьета никогда не забывает благодарить за добро, вот почему помогать ему – это полезная тактика; мексиканцы же клялись, что Мурьета родом из штата Сонора, из почтенного старинного семейства, и в юности получил хорошее воспитание, а в душегуба превратился из мести. Шулеры почитали Мурьету великим мастером метать банк, но остерегались иметь с ним дело, потому что он обладал редкостной удачей в картах и лихим ножом, который молниеносно появлялся у него в руке, стоило лишь показаться малейшему поводу. Белые проститутки умирали от любопытства, ибо ходили слухи, что этот красивый щедрый удалец наделен неутомимым членом жеребца, но латиноамериканки ничего такого не ждали: Хоакин Мурьета расплачивался с ними по-царски, однако никогда не пользовался их услугами – он, как утверждалось, хранит верность своей невесте. Говорили, что Хоакин Мурьета среднего роста, черноволос, глаза сверкают как угли, сообщники его боготворят, он несгибаем перед лицом опасности, беспощаден с врагами и благороден с женщинами. Другие нашептывали, что Мурьета выглядит как прирожденный преступник, а лицо его пересекает страшный шрам; на доброго малого, рыцаря и франта, он ничуть не похож. Джейкоб Фримонт отбирал услышанные мнения таким образом, чтобы они лучше подходили к образу разбойника, и в своих очерках всегда оставлял место двоякому прочтению, как будто оставляя себе возможность отвертеться, если ему однажды доведется встретиться со своим героем лицом к лицу. Репортер потратил на разъезды четыре летних месяца, так нигде и не встретил Мурьету, зато создал его фантастическую и героическую биографию на основе самых разных свидетельств. Фримонт не желал признавать поражение и поэтому выдумал несколько кратких встреч ночной порой, в горных пещерах и на лесных полянах. Кто мог бы поймать его на лжи? Люди в масках куда-то возили его верхом, с завязанными глазами, так что узнать их было невозможно, но они говорили по-испански, сообщал Фримонт. То же пламенное красноречие, с которым он несколько лет назад живописал патагонских индейцев с Огненной Земли, где сам никогда не бывал, теперь послужило ему, чтобы вытащить из рукава воображаемого бандита. Постепенно Фримонт влюблялся в своего персонажа и сам себя убедил, что они знакомы, что тайные встречи в пещерах имели место на самом деле и что разбойник лично поручил журналисту описывать его подвиги, поскольку считал себя мстителем и защитником всех угнетенных латиноамериканцев и кто-то должен был взять на себя труд предоставить ему и его делу место на страницах зарождающейся истории Калифорнии. На журналистику все это не тянуло, но в литературном плане материала вполне хватало на роман, который Джейкоб Фримонт собирался