написать за зиму.
Приехав в Сан-Франциско за год до этих событий, Тао Цянь несколько месяцев налаживал связи, необходимые для занятий ремеслом чжунъи. Сбережения у него были, но Тао Цянь намеревался в кратчайшее время утроить свой капитал. Китайская община в Сакраменто насчитывала семьсот мужчин и то ли девять, то ли десять проституток, а в Сан-Франциско проживали тысячи потенциальных клиентов. К тому же Тихий океан бороздило такое количество судов, что некоторые джентльмены отправляли стирать свои рубашки на Гавайи или в Китай, потому что в городе не было водопровода, и это позволяло чжунъи без проблем заказывать свои травы и лекарства в Кантоне. В Сан-Франциско Тао Цяню не было так одиноко, как в Сакраменто: здесь практиковали несколько китайских врачей, с которыми приезжий собирался обмениваться пациентами и опытом. Тао Цянь не хотел открывать собственную консультацию – его целью была экономия, – но он мог бы работать в партнерстве с другим чжунъи, давно обосновавшимся в городе. Заселившись в гостиницу, Тао Цянь отправился побродить по кварталу, который разросся во все стороны, точно осьминог. Теперь это был город в городе с прочными домами, гостиницами, ресторанами, прачечными, опиумными курильнями, борделями, рынками и фабриками. Там, где прежде торговали только безделушками, теперь выросли магазины с восточными древностями, фарфором, эмалями, драгоценными камнями, шелком и слоновой костью. На эти улицы стекались самые богатые коммерсанты – не только китайцы, но и американцы, покупавшие здешние сокровища, чтобы перепродать в других городах. Товары были выставлены в живописном беспорядке, но лучшие вещи, достойные знатоков и коллекционеров, не лежали на виду – их демонстрировали в задних комнатах только серьезным клиентам. В некоторых домах, в тайных притонах, предоставлялась возможность для встреч самым рисковым игрокам. За этими подпольными столами, вдали от любопытных глаз и надзора властей, играли на невероятные суммы, заключали сомнительные сделки и делили власть. Американское правительство не вмешивалось в дела китайцев, живших в своем собственном мире, со своим языком, своими обычаями, по своим древнейшим законам. На «поднебесных» везде смотрели свысока, гринго считали их самыми отвратительными из всех нежелательных иностранцев, наводнявших Калифорнию, и не прощали китайцам успеха и процветания. Их эксплуатировали как могли, грабили, на них нападали на улицах, сжигали их лавочки и дома, безнаказанно убивали, однако китайцев ничто не устрашало. В городе действовало пять тонгов, деливших между собой все население; каждый вновь прибывший китаец вступал в одно из этих братств, что было единственным способом защитить себя, получить работу и гарантию, что после смерти тело переправят в Китай. Тао Цянь, который всегда держался подальше от тонгов, теперь был вынужден вступить в один из них: он выбрал самый многочисленный, куда входило большинство кантонцев. Вскоре новичка познакомили с другими чжунъи и объяснили правила игры. Прежде всего – молчание и верность: то, что происходит в квартале, остается в пределах квартала. Никаких обращений в полицию, даже если дело касается жизни и смерти; все конфликты разрешаются внутри общины, для этого и существуют тонги. Общий враг – это всегда фаньгуй. Тао Цянь вновь оказался пленником обычаев, иерархий и ограничений, которые сопровождали его в Китае. Уже через два дня всякий знал имя нового чжунъи, и пациентов к нему приходило больше, чем он мог принять. Поэтому Тао Цянь решил не искать компаньона – он мог открыть собственную консультацию и заработать деньги даже быстрее, чем рассчитывал поначалу. Он снял две комнаты над китайской харчевней – одну для житья, другую для работы, – повесил в окне вывеску и нанял молодого помощника, чтобы тот кричал об услугах врача на улицах и встречал пациентов. Тао Цянь впервые применил систему доктора Эбенизера Хоббса, чтобы упорядочить информацию о многочисленных приемах. До сих пор чжунъи полагался на собственную память и интуицию, однако теперь, учитывая возросшее число клиентов, завел архив и записывал, как проходит излечение каждого больного.
Однажды вечером в начале осени помощник принес Тао Цяню записанный на бумаге адрес и предписание явиться как можно скорее. Врач закончил принимать дневных больных и отправился по указанному адресу. Двухэтажное деревянное здание, украшенное драконами и бумажными фонарями, стояло в самом центре квартала. Тао Цянь с первого взгляда определил, что это бордель. По обе стороны от двери помещались зарешеченные окошки, из них высовывались детские личики, и проститутки по-кантонски зазывали:
– Заходите-заходите, делайте что захотите с девчонкой-китаянкой редкой красоты. – А на кошмарном английском, стараясь ради белых клиентов и моряков всех мастей, девушки повторяли: – Два за посмотреть, четыре за потрогать, шесть за все-превсе.
Одновременно они демонстрировали щуплые груди и соблазняли прохожих непристойными жестами, которые в исполнении девочек смотрелись как трагическая пантомима. Тао Цянь видел этих несчастных много раз, он каждый день проходил по этой улице, и его каждый день преследовало мяуканье этих sing-song girls — оно напоминало ему о сестре. «Что с нею сталось? Теперь ей, наверное, года двадцать три – в том невозможном случае, если она до сих пор жива», – размышлял Тао Цянь. Самые бедные из беднейших проституток начинали очень рано и редко достигали восемнадцати лет; к двадцати, если они имели несчастье остаться в живых, они уже старухи. Воспоминание о потерянной сестре не позволяло Тао Цяню ходить в китайские заведения; если парня одолевало желание, он искал женщин другой расы. Дверь в бордель открыла мрачная старуха с волосами, крашенными в черный цвет, с бровями, нарисованными двумя росчерками угля; старуха поздоровалась по-кантонски. Выяснив, что посетитель принадлежит к тому же тонгу, она провела его внутрь. Вдоль зловонного коридора тянулись клетушки с девочками – некоторые были прикованы к кроватям за щиколотки. В полумраке коридора Тао Цянь заметил двух мужчин: они выходили от проституток, на ходу подтягивая штаны. Женщина вела Тао Цяня по лабиринту коридоров и лестниц, они прошагали, наверно, целый квартал, а потом спустились в темноте по истертым ступеням. Старуха сделала доктору знак обождать, и на неопределенное время, показавшееся ему вечностью, Тао Цянь остался один в этой черной норе, слушая приглушенный шум близкой улицы. Раздался слабый писк, что-то скользнуло по его ноге, Тао Цянь пнул не глядя и, кажется, попал по мелкому животному, вроде крысы. Старуха вернулась со свечой и снова повела его по извилистым коридорам до запертой на замок двери. Женщина вытащила из кармана ключ, с нажимом провернула и открыла дверь. Подняв свечу, она осветила комнату без окон, единственной мебелью в которой была деревянная койка высотой примерно в фут. В лицо вошедшим ударила волна зловония, и, чтобы войти, им пришлось прикрыть нос и рот. На койке сжалось в комок маленькое тело, рядом стояла пустая миска и потухшая масляная лампа.
– Осмотрите ее, – велела старуха.
Тао Цянь перевернул тело – оно уже окоченело. Это была девочка лет тринадцати, с кругами румян на щеках, со шрамами на руках и ногах. Из одежды на ней была только тоненькая рубашка. Девочка страшно исхудала, но было очевидно, что умерла она не от голода или болезни.
– Это яд, – уверенно объявил чжунъи.
– Да что вы говорите! – рассмеялась старуха, точно услышала веселую шутку.
Тао Цянь был вынужден подписать заключение о смерти по естественным причинам. Старуха выглянула в коридор, два раза ударила в маленький гонг, на зов появился мужчина, положил труп в мешок, закинул на плечо и унес, не проронив ни слова, а старуха вложила в руку чжунъи двадцать долларов. Затем она провела доктора по новым лабиринтам и остановилась возле какой-то двери. Тао Цянь оказался на улице, и ему понадобилось немало времени, чтобы понять, где он находится, и найти дорогу домой.
На следующий день Тао Цянь пришел к тому же дому. В окнах он снова увидел размалеванных девочек с безумными глазами – они зазывали мужчин на двух языках. Десять лет назад в Кантоне Тао Цянь начинал свою врачебную практику именно с проститутками; они были для него как подопытные кролики, на них он учился обращаться с золотыми иголками своего учителя, но никогда не задумывался об их душах. Тао Цянь считал проституток неизбежной неприятностью этого мира, еще одной из ошибок Творения, позорными существами, которые страдают, чтобы платить за прегрешения своих прошлых жизней и очищать свою карму. Чжунъи жалел этих девочек, но ему не приходило в голову, что их судьбы можно изменить. У них не было выбора, они дожидались печального исхода в своих каморках – как куры в клетках на рынке, таков их жребий. И это же было нарушение порядка в мире. Тао Цянь проходил мимо по улице тысячу раз, не приглядываясь к лицам за прутьями решетки, к протянутым рукам. Он смутно понимал, что эти девочки – рабыни, однако в Китае примерно таково было положение всех женщин: самые удачливые жили в рабстве у своих родителей, мужей или любовников, другие – у хозяев, на которых приходилось гнуть спину с утра до вечера, а многие жили так же, как эти проститутки. Однако этим утром он уже не мог смотреть на них с тем же безразличием – что-то в нем изменилось.
Ночью накануне Тао Цянь даже не пытался заснуть. Выйдя из борделя, он направился в общественную баню и долго отмокал, чтобы избавиться от темной энергии своих больных и от одолевшего его отвращения. Вернувшись к себе, чжунъи отпустил помощника и приготовил жасминовый чай, чтобы очиститься. Тао Цянь не ел уже много часов, но и теперь время было неподходящее. Он разделся, зажег благовония и свечу, опустился на колени головой в пол и помолился за душу умершей девочки. Следующие несколько часов он провел, медитируя в полной неподвижности; наконец ему удалось отрешиться от уличного шума и запахов пищи, Тао Цянь погрузился в пустоту и тишину собственной души. Он не знал, как долго он оставался сам по себе, взывая к Лин, но в конце концов нежный призрак услышал его из своей таинственной безбрежности и медленно принялся искать дорогу, приближаясь с легкостью вздоха; поначалу Лин была почти неощутима, но постепенно обретала плотность – до тех пор, пока Тао Цянь отчетливо не ощутил ее присутствие. Он чувствовал Лин не в стенах своей комнаты, а внутри собственной груди – она расположилась в центре его успокоившегося сердца. Тао Цянь не открывал глаза и не двигался. Он несколько часов пребывал в той же позе, отделенный от своего тела, паря в наполненном светом пространстве, и единение их все это время было совершенным. Утром, когда оба уверились, что больше не потеряют друг друга из виду, Лин ласково попрощалась. И тогда к Тао Цяню пришел мастер акупунктуры, улыбчивый и ироничный, как в свои лучшие времена, до того как старость обратила его речь в поток бреда, и учитель остался с учеником и отвечал на его вопросы, пока не взошло солнце, не пробудился квартал и не послышался деликатный стук в дверь: это был помощник Тао Цяня.