Чжунъи, свежий и обновленный, как после безмятежного сна, встал, оделся и открыл дверь.
– Закройте консультацию. Сегодня я не буду принимать пациентов, у меня появились другие дела, – объявил он помощнику.
В тот день расспросы Тао Цяня переменили ход его судьбы. Девочки за оконными прутьями приехали из Китая: их вылавливали на улице или покупали у родителей с обещанием выдать замуж на Золотой Горе. Агенты отбирали пленниц из числа самых сильных и дешевых, не из числа красавиц – только если не поступало специальных заказов от богатых клиентов, покупавших себе наложниц. Ах Той, хитрая китаянка, придумавшая шоу с дырками в стене, через которые за ней подглядывали, превратилась в главного поставщика свежей плоти в Сан-Франциско. Для сети своих заведений она покупала в Китае девочек-подростков потому, что их было легче подчинить, и потому, что проститутки все равно долго не жили. Ах Той становилась знаменитой и очень богатой, ее сундуки наполнялись золотом, и она уже купила роскошную усадьбу в Китае, чтобы жить там на старости лет. Эта мадам с Востока хвасталась, что у нее налажены самые серьезные связи не только среди китайцев, но и среди влиятельных американцев. Ах Той специально натаскивала своих девочек, они умели вытягивать информацию из клиентов, и, таким образом, китаянка была в курсе личных тайн, слабостей и политических маневров власть имущих. Если Ах Той не добивалась своего с помощью подкупа, она переходила к шантажу. Никто не осмеливался встать на пути у китаянки, потому что все, от губернатора и ниже, были у нее под колпаком. Корабли с грузом рабынь входили в залив Сан-Франциско при свете дня, без всяких проблем с законом. И все-таки Ах Той была не единственной перевозчицей: проституция являлась одним из самых прибыльных и надежных дел в Калифорнии наравне с золотодобычей. Расходы сводились к минимуму, девочки стоили дешево, их переправляли в корабельных трюмах в больших ящиках, простеганных изнутри ватными одеялами. В таких условиях китаянки жили неделями, не ведая, куда и зачем их везут; они видели солнечный свет только в часы, когда их обучали ремеслу. На корабле роль их учителей брали на себя матросы, так что ко времени высадки в Сан-Франциско девушки уже были лишены последних остатков невинности. Некоторые умирали от дизентерии, холеры или обезвоживания, другим удавалось выпрыгнуть за борт в те моменты, когда их всех выводили на палубу, чтобы окатить морской водой. Прочие оказывались в безвыходном положении: они не говорили по-английски, не знали этой новой земли, не имели никаких знакомых. Подкупленные сотрудники иммиграционной службы закрывали глаза на состояние девочек и не читая подписывали фальшивые свидетельства об удочерении или о браке. В порту груз поджидала бывшая проститутка, у которой после долгих занятий ремеслом сердце превратилось в черный камень. Старуха гнала их палкой, точно скот, через самый центр города, на глазах у всех зевак. Как только девочки пересекали границу китайского квартала, она навсегда исчезали в подземном лабиринте спрятанных комнат, глухих коридоров, вьющихся лестниц, потайных дверей и двойных стенок, куда полиция никогда не заглядывала: все, что там происходит, – это «дела косоглазых», расы извращенцев, куда не имеет смысла вмешиваться, – так считали полицейские.
В громадном подземном помещении, иронично именуемом «королевский зал», девочки встречали свою судьбу. Им разрешалось отдохнуть с дороги одну ночь, их мыли, кормили и частенько заставляли выпить чашку крепкой настойки, чтобы одурманить. А в час аукциона голых китаянок заводили в комнату, заполненную покупателями всех мастей; девочек щупали, заглядывали им в зубы, засовывали пальцы во все щели, а потом начинались торги. Некоторых приобретали для дорогих борделей или для гаремов богачей; самые сильные попадали в руки китайских фабрикантов, старателей и крестьян – этим было суждено трудиться до конца своих кратких жизней; но большинство так и оставалось в клетушках Чайна-тауна. Старые проститутки обучали новеньких ремеслу: девочка должна уметь отличать золото от бронзы, чтобы ее не обманули при расчете, завлекать клиентов и удовлетворять их без жалоб, какими бы унизительными или болезненными ни были их требования. Чтобы придать работорговле вид законности, девочки подписывали контракт, который не могли прочитать: они продавали себя на пять лет, однако документ был составлен таким образом, чтобы они не освободились никогда. За каждый день болезни к сроку договора добавлялось по две недели, а если девушка пыталась бежать, рабство становилось бессрочным. Жили они в тесных клетушках без вентиляции, вместо стенок были толстые занавески, и в таких условиях они до самой смерти трудились как на галерах. Именно в такое место Тао Цянь и направился в то утро, сопровождаемый духами Лин и старого мастера. Девочка-подросток, одетая лишь в легкую рубашонку, отвела его за штору в каморку с замызганным тюфяком, протянула худую ладошку и потребовала оплаты вперед. Получив шесть долларов, девочка повалилась на спину, раскинула ноги и уперлась взглядом в потолок. Зрачки у нее были неподвижные, дыхание тяжелое; Тао Цянь понял, что она одурманена. Он присел рядом на тюфяк, одернул рубашку и попытался погладить ее по голове, но девочка взвизгнула, свернулась клубком и сверкнула зубами, готовясь укусить. Тао Цянь отодвинулся и долго говорил с ней по-кантонски, не прикасаясь, так чтобы ее успокаивал мягкий тон его голоса, а сам в это время рассматривал следы недавних побоев. В конце концов девочка начала отвечать на его вопросы – больше жестами, чем словами, как будто успела позабыть человеческий язык, и так Тао Цянь понемногу узнавал детали ее подневольной жизни. Девочка не могла ответить, сколько времени провела в этом месте, – считать дни было занятие бессмысленное, – но, скорее всего, недолго, поскольку она с горестной точностью вспоминала свою китайскую семью.
Когда Тао Цянь подсчитал, что истекли минуты срока, отпущенного ему за шторой, он ушел. В дверях его ждала та самая старуха, которая встречала в прошлый вечер, но она ничем не выдала, что они знакомы. После борделя Тао Цянь отправился расспрашивать китайцев в харчевнях, в игорных домах, опиумных курильнях, а под вечер нанес визиты нескольким врачам, и так из маленьких кусочков у него сложилась вся картина происходящего. Когда маленькие sing-song girls заболевали настолько, что больше не могли работать, их отводили в «госпиталь», как называли тайные комнаты, в одной из которых чжунъи побывал накануне; там их и оставляли с чашкой воды, порцией риса и масляной лампой, которой хватало на пару часов. Дверь снова открывали через несколько дней, уже чтобы засвидетельствовать смерть. Если девушку заставали живой, ее добивали: никто из них больше не видел солнечного света. К Тао Цяню обратились потому, что их штатный чжунъи куда-то отлучился.
Мысль о помощи sing-song girls пришла в голову не Тао Цяню – как он признался Элизе девять месяцев спустя, ее подсказали Лин и старый учитель.
– Калифорния – свободный штат, Тао. Здесь нет рабов. Обратись к американским властям.
– Свободы на всех не хватает, Элиза. Американцы слепы и глухи. Эти девочки – они невидимы, как сумасшедшие, нищие и собаки.
– И китайцам тоже все равно?
– Не всем, есть и такие, как я, но никто не готов рисковать жизнью и бросать вызов преступной организации. Большинство полагает, что если в Китае веками дела обстояли точно так же, нет смысла нападать на то, что происходит здесь.
– Какие жестокие люди!
– Это не жестокость. Просто в моей стране человеческая жизнь не является ценностью. Людей много, и детей всегда рождается больше, чем возможно прокормить.
– Но для тебя, Тао, эти девочки – не одноразовый товар…
– Нет. Вы с Лин помогли мне многое узнать о женщинах.
– Что ты собираешься делать?
– Надо было тебя слушать, когда ты советовала мне искать золото, помнишь? Будь я богат, я бы их выкупил.
– Но ты не богат. К тому же всего калифорнийского золота не хватит, чтобы выкупить всех. Нужно запретить сам процесс.
– Это невозможно, но с твоей помощью я смогу спасти хотя бы некоторых…
Тао Цянь рассказал, что за последние месяцы ему удалось выкупить одиннадцать девушек, но выжить смогли только две. Его тактика была рискованна и малоэффективна, но ничего другого он придумать не мог. В публичных домах Тао Цянь предлагал бесплатно ухаживать за заболевшими и беременными, чтобы взамен ему отдавали умирающих. Он подкупал старух, которые вызывали чжунъи, когда наступал момент отправить очередную sing-song girl в «госпиталь». Тао Цянь приходил вместе с помощником, они укладывали умирающую на носилки и уносили. «Для опытов», – пояснял доктор; впрочем, ему крайне редко задавали вопросы. Девушка уже ничего не стоила, а необычная извращенность доктора только помогала избавиться от тела. Такая сделка была выгодна обеим сторонам. Прежде чем забрать больную, Тао Цянь выдавал свидетельство о смерти, а взамен требовал подписанный девушкой контракт – чтобы потом его невозможно было опротестовать. В девяти случаях девушки уже находились за гранью, и чжунъи не мог спасти их жизни, его работа сводилась к облегчению их последних часов – но две все-таки выжили.
– Как ты с ними поступил? – спросила Элиза.
– Держу у себя дома. Девушки до сих пор слабы, а одна полубезумна, но они восстановятся. За ними остался присматривать мой помощник, а я поехал искать тебя.
– Понятно.
– Я больше не могу держать их взаперти.
– Возможно, нам удастся отправить их обратно, к китайским семьям…
– Нет! Это будет новое рабство. А в этой стране они могут спастись – вот только я не знаю как.
– Если не вмешаются власти, помогут добрые люди. Давай обратимся в церкви, к миссионерам.
– Не думаю, что христианам есть дело до китайских девочек.
– Как мало ты доверяешь человеческому сердцу, Тао!
Элиза оставила своего друга распивать чаи с Громилой, а сама взяла каравай свежеиспеченного хлеба и отправилась в гости к кузнецу. Она застала Джеймса Мортона перед горном – потного, полуодетого, в кожаном фартуке и с тряпицей на голове. Внутри стоял невыносимый жар, пахло дымом и раскаленным металлом. Кузница представляла собой деревянный барак с земляным полом и двухстворчатой дверью, которая в часы работы летом и зимой была открыта настежь. Перед дверью стоял большой стол для приема заказчиков, а за ним горн. Со стен и потолочных балок свисали кузнечные инструменты, выкованная Джеймсом железная утварь и подковы. У задней стены стояла приставная лесенка, ведущая на чердак, который служил спальней; проем был прикрыт от посторонних глаз плотным брезентовым занавесом. Внизу вся меблировка состояла из лохани для мытья и двух стульев у стола; единственными украшениями были американский флаг на стене и три полевых цветка в стакане на столе. Эстер гладила ворох белья, покачивая огромным животом и обливаясь потом; женщина орудовала чугунными утюгами с углем, но при этом что-то напевала. Любовь и беременность сделали из нее красавицу, вокруг нее светился ореол безмятежности. Эстер стирала чужое белье – это был столь же тяжелый труд, как и мужнины упражнения с молотом и наковальней. Трижды в неделю Эстер загружала тележку