грязным бельем, отправлялась на реку и проводила полдня на коленях, намыливая и работая щеткой. Если погода стояла солнечная, женщина сушила одежду на камнях, но часто ей приходилось возвращаться домой с мокрым ворохом, а потом сразу же наступала очередь крахмала и утюга. Джеймс Мортон так и не сумел добиться, чтобы жена прекратила себя истязать: Эстер не допускала и мысли, что ее ребеночек может родиться в таком жилище, и откладывала каждый цент для переезда в настоящий дом в поселке.
– Чиленито! – воскликнула жена кузнеца и приветствовала друга крепким объятием. – Давненько ты ко мне не заходил.
– Эстер, какая ты красотка! Вообще-то, у меня дело к Джеймсу, – предупредила Элиза, передавая хозяйке хлеб.
Кузнец отложил инструменты, отер тряпкой пот со лба и отвел Элизу во двор, а Эстер вынесла три стакана лимонада. Вечер был прохладный, небо хмурилось, но до зимы было еще далеко. Воздух пах свежей соломой и влажной землей.
Хоакин
Зимой 1852 года жители Северной Калифорнии лакомились персиками, абрикосами, виноградом, нежной кукурузой, арбузами и дынями, тогда как в Нью-Йорке, Вашингтоне, Бостоне и других крупных американских городах жители питались скудно, по сезону. Корабли Паулины доставляли из Чили летние деликатесы Южного полушария, и продукты не портились на ложе из синего льда. Предприятие сеньоры Родригес де Санта-Крус приносило куда больше барышей, чем золото мужа и деверя, пускай теперь никто уже и не платил по три доллара за персик и по десятке за дюжину яиц. Чилийские батраки, завезенные братьями Родригес де Санта-Крус, подверглись налету гринго. У старателей отобрали многомесячную выработку, бригадиров повесили, многих подвергли порке или лишили ушей, других просто согнали с прибыльных участков. Об этом происшествии упоминалось в прессе, но страшные подробности до братьев Родригес де Санта-Крус донес восьмилетний мальчишка, сын одного из бригадиров, наблюдавший пытки и смерть отца собственными глазами. Корабли Паулины привозили в Калифорнию и театральные труппы из Лондона, и миланскую оперу, и мадридскую сарсуэлу – артисты давали несколько спектаклей в Вальпараисо, а затем перебирались на север. Билеты раскупались на месяц вперед, и в дни представлений высшее общество Сан-Франциско, разодетое как на парад, заявлялось в театры, где новые аристократы были вынуждены сидеть бок о бок с работягами в скромной одежде. Пароходы возвращались в Чили не порожняком: они вывозили американскую муку и аргонавтов, которые излечились от несбыточных грез о золоте и возвращались домой такими же бедными, как в начале своей авантюры.
В Сан-Франциско можно было встретить все, что угодно, кроме стариков: горожане были молоды, сильны, шумливы и здоровы. Золото привело в Калифорнию полчища двадцатилетних удальцов, лихорадка закончилась, но город, как и предсказывала Паулина, не возвратился к захолустному прозябанию, а, наоборот, разрастался и стремился к изысканности и цивилизации. Здесь Паулина чувствовала себя как рыба в воде: ей нравилась непринужденность, свобода и бахвальство этого зарождающегося общества, полной противоположности ханжескому Чили. Она злорадно воображала, в какую ярость впал бы ее отец, если бы ему пришлось сидеть за одним столом с продажным выскочкой, получившим судейское кресло, и француженкой с сомнительным прошлым, расфуфыренной, как императрица. Паулина выросла среди толстых кирпичных стен и зарешеченных окон родительского дома, где все взгляды устремлены в прошлое, жизнь зависит от чужих мнений и божественных кар; в Калифорнии не имели значения ни прошлое, ни моральные принципы, эксцентричность приветствовалась, а понятия вины не существовало, если проступок удавалось скрыть. Паулина писала своим сестрам, не слишком надеясь, что письма минуют отцовскую цензуру; она рассказывала о необыкновенной стране, где запросто можно придумать себе новую жизнь и сделаться миллионером или нищим в мгновение ока. Это была земля возможностей, открытая и щедрая. Через Золотые Ворота в Калифорнию попадали тысячи людей, спасавшихся от нищеты или от насилия, готовых позабыть о прошлом и работать. Первопоселенцам приходилось туго, зато их потомки станут американцами. Вот в чем состояло чудо этой земли: все верили, что их детям уготована лучшая судьба. «Сельское хозяйство – вот истинное золото Калифорнии: взгляд теряется на безбрежных засеянных полях, все растет на этой благодатной почве. Сан-Франциско преобразился в замечательный город, но не утратил свой характер пограничного рубежа, и меня это восхищает. Это по-прежнему оплот вольнодумцев, мечтателей, героев и проходимцев. Сюда стекаются люди с самых отдаленных берегов, на улицах слышна речь на сотне языков, пахнет едой пяти континентов, здесь собраны все человеческие расы», – восторгалась Паулина. Теперь это был не лагерь одиноких мужчин: появились женщины, и общество переменилось. Эти женщины были столь же неукротимы, как и первопроходцы, искатели золота; чтобы пересечь Америку в запряженных волами фургонах, требовалась твердость духа, и новым путешественницам ее было не занимать. В Калифорнии не приживались жеманные дамочки наподобие матери и сестер Паулины: здесь властвовали такие же амазонки, как она сама. Они день за днем доказывали свою силу, упорно и неутомимо состязаясь с крутыми парнями; никто не считал их слабым полом, мужчины уважали их как равных. Женщины освоили занятия, которые в других местах были для них под запретом: мыли золото, пасли скот, водили караваны мулов, охотились за преступниками ради вознаграждения, заправляли игорными домами, ресторанами, прачечными и гостиницами… «Здесь женщины могут владеть землей, покупать и продавать имущество, разводиться с мужем, если уж им так вздумается. Фелисиано должен вести себя крайне осмотрительно: при первом же его взбрыке я готова оставить его без жены и без денег», – веселилась Паулина. И добавляла, что Калифорния богата на лучшее из худшего: крыс, блох, оружие и пороки.
«Ты перебрался на Запад, чтобы сбежать от прошлого и начать все заново, но наши слабости, как ветер, летят за нами вслед», – размышлял в своей статье Джейкоб Фримонт. И сам он служил тому прекрасным примером: ему не сильно помогли перемена имени, превращение в журналиста и американский наряд – он оставался все тем же, что несколько лет назад. Миссионерский скандал в Вальпараисо канул в прошлое, однако теперь Фримонт ввязался в новый обман – он, как и прежде, чувствовал, что его творение берет верх над ним, и безвозвратно погружался в собственные слабости. Статьи о Хоакине Мурьете заполонили калифорнийскую прессу. Каждый день из ниоткуда возникали все новые свидетельства, подтверждающие его слова; десятки людей заявляли, что видели Мурьету и описывали его ровно так же, как героя журналистских фантазий. Джейкоб Фримонт больше ни в чем не был уверен. Он мечтал, чтобы эти рассказы никогда не были им написаны, и порой его одолевало искушение публично отречься, признать свою ложь и исчезнуть, прежде чем вся эта история выйдет на свет божий и обрушится на него, как это произошло в Чили, но у него не хватало мужества. Известность ударила ему в голову, и Джейкоб Фримонт жил в дурмане своей славы.
Получившаяся у него история походила на бульварный роман. Фримонт поведал, что Хоакин Мурьета рос прямодушным благородным юношей, потом честно трудился на прииске Станислау вместе со своей невестой. Узнав, что дела его процветают, гринго напали на участок, отобрали золото, Мурьету избили, а невесту изнасиловали у него на глазах. Несчастным влюбленным не оставалось иного выхода, кроме бегства, и они избрали путь на север, подальше от мест, где моют золото. По версии Фримонта, они стали фермерами и возделывали буколический участок земли с прозрачным ручьем в окружении дубрав, но и там их мирная жизнь продлилась недолго: снова нагрянули янки, снова лишили их плодов труда, и тогда молодым людям пришлось искать иные способы себя прокормить. Вскоре Хоакин Мурьета дал о себе знать в Калаверасе: он сделался удачливым картежником, а его невеста в это время готовилась к свадебным торжествам в родительском доме в Соноре. И все-таки юноше на роду было написано нигде не знать покоя. Его обвинили в конокрадстве, без лишних проволочек кучка гринго привязала его к дереву в центре площади и подвергла немилосердной порке. Публичное унижение переполнило чашу терпения самолюбивого юноши, и отныне сердце его начало биться по-другому. Спустя недолгое время было обнаружено тело гринго, разрезанное на куски, как цыпленок для жаркого, а когда останки собрали воедино, опознали одного из тех, кто публично выпорол Мурьету на площади. В течение следующих недель один за другим погибли и остальные участники истязания – каждый был замучен и убит каким-нибудь новым способом. Джейкоб Фримонт описал это так: «Никогда еще в этом краю жестоких людей не видали такой жестокости». На протяжении двух лет имя бандита звучало то тут, то там. Его шайка угоняла коров и лошадей, нападала на дилижансы, грабила старателей на приисках и путников на дорогах, бросая вызов полицейским, убивала всякого американца, которого удавалось застать врасплох, и безнаказанно насмехалась над правосудием. Мурьете приписывали любое злодейство и преступление, которое оставалось безнаказанным. Калифорния – идеальное место для того, кто хочет спрятаться: рыбы и дичи вволю, вокруг леса и снова леса, холмы и долины, высокогорные луга, по которым всадник может часами мчаться, не оставляя следа, глубокие пещеры давали шанс схорониться, а тайные горные тропы – уйти от преследователей. Поисковые отряды, отправлявшиеся охотиться на преступников, либо возвращались с пустыми руками, либо вовсе не возвращались. Обо всем этом писал Джейкоб Фримонт, заблудившийся в собственной риторике, и никому не приходило в голову потребовать от журналиста сообщить точные имена, даты и названия населенных пунктов.
Элиза Соммерс два года работала в Сан-Франциско вместе с Тао Цянем. Дважды с наступлением лета она уезжала из города и отправлялась искать Хоакина Андьету, используя проверенный метод – присоединяясь к другим путешественникам. В первый раз девушка собиралась странствовать до тех пор, пока не отыщет Хоакина или пока не начнется зима, но через четыре месяца вернулась в город обессилевшая и больная. Летом 1852 года Элиза снова отправилась в путь, но, заново проехав тем же маршрутом, навестив Громилу Джо, которая окончательно свыклась с положением бабушки Тома-без-Племени, и Джеймса с Эстер, которые уже ждали второго ребенка, девушка вернулась через месяц, потому что нестерпимо тосковала в разлуке с Тао Цянем. Им было очень уютно в их повседневной жизни, они были и единомышленниками, и товарищами в работе – ни дать ни взять старая супружеская чета. Элиза собирала все, что печатали о Хоакине Мурьете, и заучивала газетные статьи наизусть, как стихи мисс Розы в детстве, но предпочитала не замечать упоминаний о невесте разбойника.