– Эту девушку выдумали, чтобы газеты лучше продавались: ты ведь знаешь, публика охоча до любовных историй, – объясняла она Тао Цяню.
Элиза с энтузиазмом мореплавателя отмечала на измятой карте следы Мурьеты, но они были запутанны и противоречивы, маршруты переплетались, как скомканная паутина, и никуда не приводили. Поначалу Элиза отказывалась верить, что ее Хоакин – тот самый безжалостный налетчик, но вскоре убедила себя, что персонаж из газетной хроники в точности совпадает с образом юноши из ее воспоминаний. А может быть, это вовсе и не Хоакин Мурьета пытает своих пленников, может быть, это один из его приспешников, например тот самый Трехпалый Джек, от такого можно ждать любого варварства.
Элиза продолжала носить мужскую одежду – это помогало ей сохранять невидимость, столь необходимую для выполнения нелепой миссии по спасению sing-song girls, которую взвалил на нее Тао Цянь. Вот уже три с половиной года Элиза не надевала платья и ничего не знала о мисс Розе, няне Фресии и дяде Джоне; ей казалось, что она уже тысячу лет гоняется за химерой, вера в которую таяла на глазах. Время тайных встреч с возлюбленным осталось далеко позади, Элиза не была уверена в своих чувствах, не знала, почему до сих пор ждет встречи с Андьетой – из любви или из гордости. Бывало, занятая работой, Элиза не вспоминала о нем по целым неделям, а потом память неожиданно ставила ей подножку, и девушку бросало в дрожь. И тогда Элиза растерянно оглядывалась по сторонам, не находя для себя места в мире, где она очутилась. Почему она в штанах, почему вокруг китайцы? Элизе требовалось время, чтобы сделать над собой усилие, стряхнуть наваждение и вспомнить, что она попала сюда из-за неумолимой власти любви. Ее задача вовсе не в том, чтобы служить на побегушках у Тао Цяня, а в том, чтобы искать Хоакина, – вот для чего она приехала сюда из дальних далей, и она будет искать, хотя бы только для того, чтобы сказать ему в глаза, что своим подлым побегом он лишил ее юности. Вот из-за чего Элиза уже три раза уезжала от Тао Цяня, а теперь ей хватит силы воли и на четвертое путешествие! Девушка собиралась с духом, чтобы объявить китайцу, что намерена продолжать свои странствия, но слова, как песок, застревали в горле. Она больше не могла покинуть странного товарища, которого ей подарила судьба.
– Что ты будешь делать, если его встретишь? – спросил однажды Тао Цянь.
– Когда я его увижу, я пойму, люблю я его как прежде или нет.
– А если ты никогда его не встретишь?
– Наверно, всю жизнь проведу с этим сомнением.
Элиза заметила преждевременную седину на висках своего друга. Порой ее одолевало непреодолимое искушение запустить пальцы в эти жесткие темные волосы или зарыться носом в его шею, чтобы почувствовать вблизи его морской запах, но у них больше не было предлога, чтобы спать на полу, завернувшись в одно одеяло, исчезла и возможность друг к другу прикоснуться. Тао слишком много работал и учился; Элиза понимала, как он изнурен, но китаец всегда выглядел безупречно и сохранял спокойствие даже в самые опасные моменты. Тао Цянь выдавал себя, только когда возвращался после завершения дела, ведя за руку очередную перепуганную девушку. Чжунъи осматривал спасенную, чтобы понять, в каком она состоянии, а затем препоручал девушку заботам Элизы, снабжал помощницу необходимыми инструкциями, а сам на долгие часы закрывался в своей комнате. «Он сейчас с Лин», – догадывалась Элиза, и необъяснимая боль пронзала тайный уголок ее сердца. Тао Цянь действительно уходил к Лин. В тихие часы медитации он восстанавливал утраченное спокойствие и боролся с искушениями гнева и ненависти. Постепенно он освобождался от воспоминаний, желаний и мыслей, тело его растворялось в пустоте. На какое-то время он переставал существовать, а затем вновь возникал – в теле орла, парящего высоко-высоко без всяких усилий, и холодный прозрачный воздух поднимал его над вершинами гор. Из этих высей он видел широкие луга, бескрайние леса и реки из чистого серебра. И тогда он достигал совершенной гармонии и вступал в резонанс с небом и землей, как хорошо настроенный инструмент. Тао Цянь парил меж белесых облаков, горделиво раскинув крылья, а потом неожиданно ощущал близкое присутствие Лин. Лин возникала рядом с ним – еще один прекрасный орел в бесконечном небе.
– Где твоя радость, Тао? – вопрошала Лин.
– Мир полон страданий, Лин.
– Страдания несут в себе духовную цель.
– Это лишь бесполезная боль.
– Вспомни, ведь мудрый человек всегда весел, потому что он принимает реальность.
– А как же зло – его тоже следует принять?
– Единственное противоядие – это любовь. Да, кстати, когда ты снова женишься?
– Я женат на тебе.
– Я призрак, Тао, я не смогу приходить к тебе всю жизнь. Я должна делать гигантское усилие, чтобы являться по каждому твоему зову, ведь я не принадлежу твоему миру. Женись – или до срока превратишься в старика. К тому же, если ты не будешь практиковать двести двадцать две позы любви, ты их забудешь, – подшучивала Лин, заливаясь своим незабываемым хрустальным смехом.
Выкуп проститутки на торгах угнетал Тао Цяня гораздо сильнее, чем его походы в «госпиталь». Шансы помочь умирающим девушкам сводились к минимуму, и если больная все-таки выживала, это воспринималось как чудо; при этом Тао Цянь понимал, что на каждую выкупленную им на аукционе девушку приходились дюжины, обреченные на унижение. Чжунъи мучил себя, представляя, скольких девушек он мог бы выкупить, будь он богат, так что Элизе приходилось ему напоминать обо всех спасенных. Этих двоих связывала хитросплетенная сеть общих дел, но в то же время разделяли навязчивые идеи. Призрак Хоакина Андьеты уходил все дальше, а вот призрак Лин присутствовал как легкий ветерок или шум прибрежных волн. Тао Цяню было достаточно воззвать к покойной супруге, и она тотчас приходила – такая же улыбчивая, как при жизни. И все-таки, вместо того чтобы соперничать с Элизой, Лин превратилась в ее союзницу, хотя чилийка об этом пока не догадывалась. Лин первой поняла, что подобная дружба слишком схожа с любовью, а когда ее муж возразил, что ни в Китае, ни в Чили, ни где бы то ни было еще не сыщется места для такой пары, Лин снова рассмеялась:
– Не говори ерунды: мир такой большой, а жизнь такая долгая. Важно только решиться.
– Лин, ты и представить себе не можешь, что такое расизм, – ты всегда жила среди своих. Здесь никому нет дела до моих поступков и моих знаний; для американцев я навсегда останусь мерзким китайским язычником, а Элиза – черненькой. Ну а в Чайна-тауне я отступник без косички, одетый как янки. Я не принадлежу ни одному из миров.
– В расизме нет ничего нового: когда мы жили в Китае, мы всех фаньгуй считали варварами.
– Здесь с уважением относятся только к деньгам, а мне, как видно, никогда не стать достаточно богатым.
– Ты ошибаешься. Здесь уважают еще и тех, кто заставляет себя уважать. Смотри им в глаза.
– Если я последую твоему совету, меня пристрелят на первом же углу.
– Попробовать все-таки стоит. Каким же ты стал нытиком, Тао, я тебя не узнаю. Где тот отважный мужчина, которого я люблю?
Тао Цянь не мог не признать, что их с Элизой соединяли бесчисленные тонкие нити, каждую из которых несложно разорвать, но они успели так переплестись, что теперь стали крепкими веревками. Китаец и чилийка познакомились всего несколько лет назад, но уже могли оглянуться и увидеть долгий путь, полный препятствий, который они преодолели вместе. Сходства постепенно стирали расовые различия между ними.
– У тебя лицо хорошенькой китаянки, – вырвалось как-то у Тао Цяня.
– У тебя лицо симпатичного чилийца, – тут же ответила она.
В Чайна-тауне они смотрелись странно: высокий элегантный китаец и неприметный латиноамериканский юнец. А вот за пределами квартала они совершенно терялись в многоликой калифорнийской толпе.
– Элиза, ты не можешь вечно ждать этого мужчину. Это такая форма безумия, сродни золотой лихорадке. Ты должна определить для себя конкретный срок, – сказал однажды Тао Цянь.
– И что мне делать с моей жизнью, когда срок закончится?
– Ты можешь вернуться в свою страну.
– В Чили к женщинам вроде меня относятся хуже, чем к любой из твоих sing-song girls. Вот ты бы вернулся в Китай?
– Раньше это было моей единственной целью, но мне начинает нравиться Америка. Дома я снова стану Четвертым Сыном, здесь мое положение лучше.
– И мое. Если я не встречу Хоакина – останусь и открою ресторанчик. У меня есть все, что для этого нужно: хорошая память на рецепты, тонкое чувство пропорций, вкус и осязание и врожденная способность правильно подобрать приправы…
– И скромность, – рассмеялся Тао Цянь.
– Зачем мне скромничать со своим талантом? К тому же у меня собачий нюх. Должен же мой чуткий нос на что-то сгодиться: мне достаточно однажды понюхать новое блюдо, чтобы распознать все ингредиенты и понять, как его улучшить.
– С китайской едой у тебя ничего не получается…
– Тао, вы едите странные вещи! Я открою французский ресторан, самый лучший в городе.
– Элиза, давай договоримся. Если по прошествии года ты не встретишь своего Хоакина, мы с тобой поженимся, – сказал Тао Цянь, и теперь рассмеялись оба.
После этого разговора что-то в их отношениях переменилось. Оставаясь наедине, Тао Цянь и Элиза ощущали неловкость, и, хотя обоим хотелось быть вместе, они начали избегать таких ситуаций. Иногда Тао Цяня мучило желание последовать за Элизой, когда девушка уходила в свою комнату, но его останавливали смешанные чувства робости и уважения. Китаец решил, что, пока Элизу не отпускает воспоминание о ее пропавшем любовнике, он не должен к ней приближаться, но он не мог бесконечно удерживать равновесие на провисшей веревке, не зная, сколько еще это продлится. Тао Цянь представлял, как Элиза лежит в своей постели, считает часы в тишине ночи, наполненной ожиданием, и тоже не спит – только не из-за него, а из-за другого мужчины.