Чжунъи так хорошо знал ее тело, что мог бы нарисовать его во всех деталях, вплоть до родинки в тайном месте, – впрочем, он не видел Элизу голой с тех пор, как ухаживал за ней на «Эмилии». Тао Цянь думал и о том, что, если Элиза заболеет, он снова получит предлог к ней прикоснуться, но от таких мыслей ему сразу же становилось стыдно.
Беспричинный смех и осторожная нежность, прежде такие привычные для обоих, сменились напряженной неловкостью. Если тела Элизы и Тао Цяня случайно соприкасались, они в смущении отскакивали друг от друга; каждый чувствовал присутствие и отсутствие другого; казалось, даже воздух был наполнен предчувствием и предвкушением. Вместо того чтобы по-дружески сесть рядом и почитать в свое удовольствие, они торопились попрощаться, как только заканчивалась работа в консультации. Тао Цянь отправлялся обходить лежачих больных, встречался с другими чжунъи, чтобы обсудить диагнозы и методы лечения, или закрывался у себя и штудировал книги по западной медицине. Доктор мечтал когда-нибудь получить разрешение на легальную медицинскую практику в Калифорнии – этими честолюбивыми планами он делился только с Элизой, с призраками Лин и старого учителя. В Китае чжунъи начинает работу в качестве ученика, а потом продолжает в одиночку, вот почему медицина остается на одном и том же месте в течение веков: всегда применяются те же методы и лекарственные средства. Разница между хорошим и посредственным врачом в том, что первый обладает интуицией для определения диагноза и целительным даром в руках. А вот на Западе врачи проводят серьезные исследования, поддерживают научные контакты, следят за новейшими открытиями, имеют в своем распоряжении лаборатории и морги для экспериментов и конкурируют между собой. Тао Цянь восторгался современной наукой, однако его энтузиазм не находил отклика в общине, живущей в плену традиции. Тао Цянь интересовался новинками медицины и покупал все книги и журналы, которые только мог достать. Любопытство ко всему новому настолько распаляло Тао, что он был вынужден написать на стене предостережение своего досточтимого учителя: «Не бывает мудрости без духовной основы». «Не всякое новшество – наука», – повторял он про себя, чтобы не забыть. И все-таки Тао Цянь нуждался в американском гражданстве, которое человеку его национальности было очень сложно получить, – только таким образом он мог остаться в этой стране и перестать быть изгоем; а еще он нуждался в дипломе – с его помощью он мог бы совершить много добрых дел. Вот о чем размышлял Тао Цянь. Фаньгуй не имели никакого представления об иглоукалывании и о травах, веками применяемых в Азии, а Тао Цяня до сих пор воспринимали как знахаря и колдуна; презрение к другим расам было в порядке вещей: если на плантациях Юга негру случалось заболеть, хозяева отправляли к нему ветеринара. Точно так же относились и к китайцам, но некоторые прозорливые врачи – путешественники или усердные книгочеи – проявляли интерес к методам и лекарствам восточной медицины. Тао Цянь продолжал переписываться с Эбенизером Хоббсом, и оба сетовали на разделяющее их расстояние. «Доктор Цянь, приезжайте в Лондон, проведите сеанс акупунктуры в Royal Medical Society[33], и, уверяю вас, все будут поражены», – приглашал Хоббс. По словам англичанина, если они с Тао Цянем объединят свои познания, то смогут воскрешать мертвых.
Необыкновенная пара
Зимние холода принесли пневмонию нескольким sing-song girls из китайского квартала, и Тао Цяню не удалось их спасти. Дважды его вызывали, когда девушки еще были живы, и чжунъи забирал их к себе, но уже через несколько часов они умирали у него на руках в бреду. К этому времени осторожные щупальца его милосердия протянулись уже по всей длине и ширине Северной Америки – от Сан-Франциско до Нью-Йорка, от Рио-Гранде до Канады, – но его титанические усилия были лишь крупицей соли в этом океане несчастий. Врачебная практика приносила хороший доход, и все то, что Тао Цяню удавалось скопить или получить от богатых клиентов в виде пожертвований, он тратил на покупку самых юных девочек на аукционах. В этом подпольном мире Тао Цяня уже знали и считали извращенцем. Никто не догадывался, что некоторые из девчонок, которых он приобретал «для экспериментов», все-таки выживают, но никому и не было дела до того, что происходит у китайца за закрытыми дверями. В качестве чжунъи ему не было равных – до тех пор, пока китаец не устраивал скандала и ограничивался этими созданиями, которые мало чем отличались от животных, ему все сходило с рук. А на вопросы любопытных отвечал верный помощник Тао Цяня, единственный, кто мог бы поделиться хоть какой-нибудь информацией: помощник, не вдаваясь в подробности, объяснял, что удивительные познания хозяина, столь ценимые его пациентами, достигаются путем этих загадочных экспериментов. К тому времени Тао Цянь перебрался в хороший дом на границе Чайна-тауна, в нескольких кварталах от площади Юнион, – в этом доме размещалась его клиника, там китаец торговал своими снадобьями, и там же он прятал девушек до тех пор, пока они не вставали на ноги. Элиза овладела зачатками китайского, чтобы общаться с проститутками на простейшие темы, а остальное изображала с помощью пантомимы, рисунков и нескольких английских слов. Элиза старалась не зря: это было гораздо лучше, чем выдавать себя за глухонемого брата доктора. Она не умела читать и писать по-китайски, но опознавала лекарства по запаху, а для пущей надежности помечала склянки системой значков собственного изобретения. В пациентах, ждущих своей очереди на золотые иголки, чудодейственные травы и успокаивающий голос Тао Цяня, недостатка не было. Многие задавались вопросом, как может этот премудрый и любезный человек заниматься собиранием трупов и малолетних наложниц, но, поскольку никто в точности не знал, в чем состоят пороки Тао Цяня, в общине он пользовался уважением. У чжунъи не было друзей, это верно, но верно и то, что у него не было и врагов. Его репутация вышла за пределы Чайна-тауна, и некоторые врачи-американцы обращались к китайцу за помощью, когда их собственных познаний не хватало, чтобы излечить больного, – консультации всегда происходили тайно, ведь признать, что «поднебесный» может чему-то научить американского врача, означало опозорить свое доброе имя. Вот как Тао Цяню довелось поработать с представителями городской элиты и познакомиться со знаменитой Ах Той.
Китаянка призвала его к себе, когда узнала, что Тао Цянь сумел помочь жене судьи. У Ах Той что-то пронзительно хрипело в легких, она боялась задохнуться. Тао Цянь сначала хотел отказаться, но любопытство пересилило: это был шанс увидеть загадочную женщину вблизи и проверить справедливость легенд, которые ее окружали. Для спасителя sing-song girls Ах Той была гадюка, его личный враг. Узнав об отношении Тао Цяня к китаянке, Элиза положила в его докторский чемоданчик столько мышьяка, что хватило бы и для отравления пары быков.
– На всякий случай, – пояснила девушка.
– На какой такой случай?
– А вдруг она тяжко больна. Ты ведь не захочешь, чтоб она страдала, верно? Иногда нужно помочь человеку умереть…
Тао Цянь весело засмеялся, но пузырек с ядом выкладывать не стал. Ах Той назначила доктору встречу в одном из своих фешенебельных «пансионов», где клиенты платили по тысяче за сеанс, но всегда уходили удовлетворенными. Хозяйка описывала свое заведение так: «Если вам нужно спрашивать о цене, значит это место не для вас». Китайцу открыла дверь чернокожая служанка в накрахмаленной униформе, и его провели через несколько залов, по которым расхаживали красивые девушки в шелковых платьях. В сравнении со своими менее удачливыми товарками они жили как принцессы: ели три раза в день и ежедневно принимали ванну. Дом был подлинным музеем восточных древностей и американских безделушек; здесь пахло табаком, терпкими духами и пылью. Было три часа дня, но толстые шторы оставались задернутыми: в эти комнаты никогда не проникал свежий ветерок. Ах Той приняла доктора в маленьком кабинете, уставленном мебелью и птичьими клетками. Женщина оказалась миниатюрнее, моложе и красивее, чем предполагал Тао Цянь. Ах Той использовала изящный макияж, но не носила драгоценностей, одевалась просто, и ногти у нее были короткие (длинные ногти – знак состоятельности и праздности). Тао Цянь обратил внимание на ее малюсенькие ступни, спрятанные в белые туфельки. Взгляд у китаянки был цепкий, а голос такой ласковый, что Тао Цяню вспомнилась Лин. «Вот проклятье», – вздохнул чжунъи, побежденный с первого же слова. Он изучал женщину бесстрастным взглядом, чтобы не выдавать своей ненависти и волнения, и не знал, что ей сказать: обвинять хозяйку борделя в ее деятельности было бы не только бессмысленно, но и опасно – такие упреки могли бы привлечь внимание к его собственным делам. Тао Цянь прописал отвар эфедры от астмы и средство для успокоения печени и сухо предупредил, что, если Ах Той будет по-прежнему жить взаперти за толстыми шторами и продолжит курить табак и опиум, ее легкие и дальше будут стонать. Искушение оставить пациентке яд и прописать по ложке в день прикоснулось к Тао Цяню ночным мотыльком, и в этот миг сомнения чжунъи вздрогнул – прежде он полагал, что ему недостанет ненависти, чтобы убить человека. Тао Цянь быстро вышел из кабинета, уверенный, что из-за грубости его манер эта женщина никогда больше к нему не обратится.
– Ну что? – спросила Элиза дома.
– Ничего.
– Как это ничего? У нее даже крохотного туберкулеза нет? Она не умрет?
– Все мы умрем. Она умрет от старости. Силы в ней – как в буйволе.
– У плохих людей всегда так.
Элиза, со своей стороны, понимала, что находится на решающей развилке своего пути и выбор направления определит всю ее дальнейшую жизнь. Тао Цянь прав: она должна поставить себе срок. Девушка больше не могла отмахиваться от подозрения, что она больна любовью и поймана в ловушку мифической страсти, не имеющей никакого отношения к реальности. Элиза пыталась вспомнить чувства, заставившие ее броситься в эту лихую авантюру, но ничего не получалось. Женщина, в которую она превратилась, имела мало общего с той обезумевшей девчонкой. Вальпараисо и темная гардеробная комната существовали в другом времени, в мире, который исчезал в тумане. Элиза тысячу раз спрашивала, отчего ей так захотелось принадлежать Хоакину Андьете телом и душой, если – честно и откровенно – она не чувствовала себя совершенно счастливой в его объятиях; все это можно было объяснить только первой любовью. Девушка уже созрела для любви, когда Андьета появился в их д