– Так, значит, у нее нет иных заслуг, кроме скверной репутации, – рассудил Тао Цянь.
Восторженные ирландцы выпрягли лошадей из экипажа Лолы и сами протащили его до гостиницы по улицам, усыпанным лепестками роз. Элиза и Тао Цянь наблюдали за торжественной процессией.
– Вот только этого и не хватало в нашей стране безумцев, – вздохнул китаец, не удостоив красавицу вторым взглядом.
Изумленная и завороженная, Элиза проследовала за карнавалом; вокруг нее запускали фейерверки и палили в воздух. Лола Монтес держала шляпку в руке, волосы у нее были черные, с пробором посередине, над ушами завивались локоны, чарующие глаза отливали синевой; куртизанка была одета в юбку из черного бархата, в блузу с кружевами на воротничке и на манжетах, в короткий жакет тореро, расшитый бусинками. Держалась она насмешливо и самоуверенно, прекрасно сознавая, что вызывает в мужчинах самые примитивные, потаенные желания и воплощает все то, чего так страшатся ревнители морали; Лола Монтес была воплощением порочности, и эта роль ей очень нравилась. В какой-то момент восторженный поклонник осыпал красавицу пригоршней золотого песка, который окутал ее волосы и одежду сияющей аурой. Элиза была потрясена обликом этой молодой женщины – такой бесстрашной и победительной. Элиза подумала о мисс Розе – подобные мысли приходили к ней все чаще – и почувствовала прилив нежности и сочувствия. В воспоминаниях приемная мать приходила к Элизе в удушающем корсете, с прямой спиной, с перетянутой талией, потеющая под бременем пяти юбок: «Сдвинь ноги, когда садишься, не сутулься, не бегай, говори потише, улыбайся, не гримасничай – иначе покроешься морщинами, молчи и притворяйся, что тебе интересно, – ведь мужчинам льстит, когда женщины их слушают». Мисс Роза с ее ванильным запахом, всегда такая любезная… Но еще Элиза вспоминала мисс Розу в ванне, прикрытую только мокрой рубашкой, с блестящими от смеха глазами, с растрепанной прической, красными щеками, свободную и жизнерадостную, поверяющую девочке женские тайны: «Элиза, женщина вольна делать все, что угодно, – главное, чтобы никто об этом не узнал». А вот Лола Монтес делала все, что угодно, и совсем не думала об осторожности; она прожила больше жизней, чем самый отъявленный авантюрист, и смотрела на мужчин с высокомерием роскошной самки. В тот вечер Элиза вернулась в свою комнату в задумчивости и тайком открыла чемодан со своими платьями – она чувствовала себя злоумышленницей. Девушка оставила свой багаж в Сакраменто, когда впервые отправилась на поиски возлюбленного, а Тао Цянь его сохранил, подумав, что однажды содержимое еще пригодится его подруге. Когда Элиза подняла крышку, что-то выпало на пол, и девушка с изумлением узнала свое жемчужное ожерелье – драгоценность, которой она когда-то расплатилась с Тао Цянем за место на «Эмилии». Растроганная Элиза надолго застыла с жемчугом в руках. А потом встряхнула платья и разложила на кровати – вся одежда измялась и пахла подвалом. На следующий день Элиза отнесла платья в лучшую прачечную Чайна-тауна.
– Тао, я напишу письмо мисс Розе, – объявила Элиза.
– Зачем?
– Она мне как мать. Если я так сильно ее люблю, она, безусловно, любит меня точно так же. От меня не было вестей четыре года, мисс Роза наверняка думает, что я умерла…
– Ты хочешь с ней встретиться?
– Ну конечно, но это невозможно. Я напишу, только чтобы ее успокоить, но было бы здорово, если бы она смогла мне ответить. Ты не против, если я укажу наш адрес?
– Ты хочешь, чтобы твоя семья тебя отыскала, – произнес Тао Цянь дрогнувшим голосом.
Элиза посмотрела на него и вдруг поняла, что ни с кем в мире она не была так близка, как в этот момент с Тао Цянем. Этот мужчина присутствовал в каждой капле ее крови – она знала это наверняка и давно, и было даже удивительно, как она прожила с ним так долго бок о бок, ничего не замечая. Элиза по нему скучала, хотя они виделись каждый день. Она тосковала по тем беззаботным дням, когда они были добрыми друзьями; тогда все казалось намного проще, но и возвращаться назад Элиза не хотела. Теперь их связывало нечто иное, нечто куда сложнее и волшебнее, чем давняя дружба.
Платья и юбки Элизы вернулись из прачечной и лежали на кровати, завернутые в бумагу. Девушка открыла чемодан, достала белые чулки и туфельки, а вот корсет вынимать не стала. Элиза улыбнулась при мысли, что никогда еще не наряжалась в женское без посторонней помощи, а потом надела нижние юбки и перемерила все платья, желая выбрать самое подходящее к случаю. Элиза чувствовала себя чужой в этой одежде, путалась в лентах, кружевах и пуговках, ей потребовалось несколько минут, чтобы застегнуть пряжки на туфлях и поймать равновесие под слоями юбок, но каждая новая деталь одежды побеждала сомнения Элизы и утверждала ее в решении снова стать женщиной. Няня Фресия когда-то предупреждала ее об опасностях женского естества: «У тебя все тело переменяется, и в голове у тебя будет туман, и любой мужчина сможет сделать с тобой все, что ему заблагорассудится», – но Элиза больше не боялась рисковать.
Тао Цянь закончил прием больных и проводил последнего пациента. Доктор был в жилете, он уже снял пиджак и галстук, которым никогда не пренебрегал из уважения к пациентам (так посоветовал ему старый чжунъи). Тао Цянь вспотел: солнце еще не зашло, а день выдался редкостно жаркий, один из немногих знойных дней в июле. Китаец подумал, что ему никогда не привыкнуть к капризам погоды в Сан-Франциско, где лето больше похоже на зиму. Восход, как правило, был безоблачный, а через несколько часов от Золотых Ворот наползала густая дымка или задувал ветер с моря. Тао Цянь укладывал иголки в склянку со спиртом и расставлял по местам пузырьки с лекарствами, когда вошла Элиза. Помощник Тао Цяня уехал по делам, в эти дни на их попечении не было никого из sing-song girls; они были в доме одни.
– У меня для тебя что-то есть, Тао, – сказала она.
А когда Тао Цянь посмотрел на Элизу, он от неожиданности выронил пузырек. Девушка нарядилась в элегантное темное платье с белым кружевным воротником. Китаец видел ее в женской одежде только в Вальпараисо, когда они познакомились, но не забыл, как она тогда выглядела.
– Тебе нравится?
– Ты мне всегда нравишься, – улыбнулся он, снимая очки, чтобы осмотреть девушку издали.
– Это мое воскресное платье. Я его надела, потому что хочу заказать свой портрет. Возьми, это тебе. – И она протянула ему кошелек.
– Что это?
– Мои сбережения… Ты сможешь выкупить на них еще одну девушку, Тао. Этим летом я снова собиралась искать Хоакина, но я не поеду. Я знаю, мне никогда его не найти.
– Кажется, мы все что-то искали, а нашли совсем другое.
– Что ты искал?
– Знания, мудрость – я уже не помню. Взамен я нашел sing-song girls, и теперь полюбуйся, во что я ввязался.
– Господи, в тебе нет никакой романтики! Да ты из одной вежливости должен был сказать, что нашел еще и меня.
– Тебя я нашел бы в любом случае, это было предначертано.
– Брось мне заливать про переселение душ.
– Именно об этом и речь. В каждом перерождении мы снова встретимся, пока не исчерпаем нашу карму.
– Звучит страшновато. Как бы то ни было, Тао, в Чили я не вернусь, но и прятаться больше не стану. Теперь я хочу быть собой.
– Ты всегда была собой.
– Моя жизнь – здесь. То есть если ты хочешь, чтобы я тебе помогала…
– А как же Хоакин Андьета?
– Может быть, звезда во лбу означает, что он умер. Только представь! Я проделала свое огромное путешествие впустую.
– Ничто не бывает впустую, Элиза. Жизнь – это не путь до определенной точки, ты просто идешь, и все.
– Путь, который мы преодолели вместе, был не так уж и плох. Пойдем со мной, я хочу сделать фотографию и послать ее мисс Розе.
– А можешь сделать вторую для меня?
Они пошли пешком, держась за руки, на площадь Юнион, где находилось несколько фотоателье, и выбрали самое шикарное. В витрине красовалась коллекция фотоснимков героев сорок девятого года: решительный светлобородый парень с киркой и лопатой в руках; группа старателей в жилетах – напряженные взгляды устремлены прямо в камеру; китайцы на берегу реки; индейцы, моющие золото с помощью тонких плетеных корзин; семьи переселенцев, позирующие перед своими фургонами. Дагеротипные снимки успели войти в моду, они служили связующим звеном с далекими семьями, доказательством, что люди на портретах пережили золотое приключение. Говорили, что в городах на Восточном побережье многие мужчины, никогда не бывавшие в Калифорнии, тоже фотографируются со старательскими инструментами в руках. Элиза была уверена, что необычайное изобретение фотографии решительно победило художников, которым редко удавалось достичь сходства.
– Тао, у мисс Розы есть ее портрет с тремя руками. Его написал какой-то известный художник – вот только имени не могу вспомнить.
– С тремя руками?
– Ну, сам художник написал две, а мисс Роза добавила еще и третью. Дядя Джереми прямо трясется, когда его видит.
Элиза хотела заключить дагеротип в золотистого цвета рамку и красный бархат – тогда мисс Роза сможет держать его на столе. Письма Хоакина Андьеты девушка принесла с собой, чтобы навсегда запечатлеть их на снимке, а потом уничтожить. Внутри ателье выглядело как закулисье маленького театра: там были декорации с цветочными беседками и цаплями на озере, картонные греческие колонны, гирлянды из роз и даже чучело медведя. Фотограф оказался суетливым человечком, запинался на каждом слове и перемещался по студии лягушачьими скачками, огибая весь этот театральный хлам. Обговорив детали, фотограф расположил Элизу перед столом, с любовными письмами в руке, а к спине приладил металлическую рейку с поддержкой для головы – устройство напомнило Элизе прут, который мисс Роза крепила девочке на спину во время фортепианных уроков.
– Это чтобы вы стояли неподвижно. Смотрите в камеру и не дышите.
Человечек исчез под черной тряпкой, а в следующий миг Элизу ослепила белая вспышка, и она чихнула от запаха гари. Для второго снимка Элиза отложила пачку писем и попросила Тао Цяня помочь ей с жемчужным ожерельем.