сюда военную полицию?
— Безусловно. Я надеюсь, они ее и не найдут.
— Тогда сматываемся.
— Минуточку! — Я вытащил один за другим остальные три ящика комода, где обнаружились еще разнообразные сексуальные игрушки, панталончики, пояса для чулок, плетка, ремень и нечто такое, назначение чего я определить не смог.
— Ну, что еще тебе не терпится посмотреть? — поинтересовалась наблюдающая за мной Синтия.
— Я ищу веревку.
— Веревку? Любопытно…
И веревка нашлась-таки! Это был целый моток нейлонового шнура, засунутый в самый нижний ящик. Я вынул его и осмотрел.
— Точно такой же? — спросила Синтия.
— Не исключено. Очень похож на шнур, найденный на месте преступления — стандартный зеленый палаточный шнур армейского образца. Это следует проверить. — Я посмотрел на кровать с четырьмя набалдашниками по краям и подумал, что к ним очень удобно привязывать. Я не большой знаток половых извращений, мои познания ограничиваются соответствующим разделом учебника криминалистики, но я знаю, что шутки с веревками опасны. Здоровая, сильная женщина вроде Энн Кэмпбелл, хочу я сказать, могла бы, конечно, защититься, если бы процесс вышел из-под ее контроля, но только не с привязанными к колышкам или набалдашникам кровати руками и ногами. В таких случаях лучше не рисковать с малознакомым партнером, иначе возможен печальный исход. Что и имело место на самом деле.
Я потушил свет и мы вышли из комнаты. Синтия захлопнула фальшивую дверь-плакат. Я взял с верстака тюбик клея для дерева, приоткрыл дверь и выдавил немного клея на торец рамы плаката. Если только никому из полицейских не придет в голову то же, что и мне, насчет разницы площадей пола вверху и внизу, никто и не догадается, что плакат служит дверью в потайную комнату.
— Я едва не купился на этот фокус, — удовлетворенно оглядев еще раз плакат, обратился я к Синтии. — Эти военные полицейские сообразительные ребята?
— Это, скорее, вопрос пространственного восприятия, а не умственных способностей, — ответила она. — Они не обнаружат — могут обнаружить ребята из городского управления. Кому-то может приглянуться плакат. Нам нужно либо сказать военной полиции, чтобы все барахло отсюда увезли на хранение в гарнизон, либо как-то договориться с гражданской полицией, пока они не повесили на дверях амбарный замок.
— Мне думается, нам не стоит делать ни того ни другого, — сказал я. — Попробуем рискнуть. Пусть эта комната останется нашей тайной. О’кей?
— О’кей, — кивнула головой она. — Может быть, внутреннее чувство тебя не подведет.
Мы выбрались из подвала, погасили свет и заперли дверь.
В прихожей Синтия сказала:
— Похоже, ты был прав насчет Энн Кэмпбелл.
— Я надеялся найти здесь хотя бы дневник или какие-нибудь любовные письма. Но уж никак не потайную дверь в будуар мадам Бовари, обставленный маркизом де Садом. Мне кажется, нам всем нужна подобная отдушина. Мир только улучшится, если у каждого будет место, чтобы дать волю фантазии и выпустить пар, устроив хорошенький спектакль.
— Смотря по какому сценарию, Пол!
— Тоже верно.
Мы покинули дом через парадную дверь, сели в «мустанг» Синтии и поехали в обратном направлении по Виктори-драйв, почти у самого въезда в гарнизон разминувшись с колонной армейских грузовиков.
По дороге я погрузился в размышления, уставившись невидящим взором в окно. Сплошная мистика, думал я. Просто жуть какая-то. Немыслимые вещи творились прямо за ура-патриотическим плакатом. Это могло бы стать метафорой для всего расследуемого дела: с фасада — парадный блеск, отутюженные мундиры, военная дисциплина и порядочность, люди безупречного поведения, но стоит лишь копнуть поглубже, открыть нужную дверь — и вы непременно обнаружите сплошную гниль, мерзкую, как постель Энн Кэмпбелл.
Глава 7
Внимание сидящей за рулем «мустанга» Синтии разделилось между полотном шоссе и записной книжкой Энн Кэмпбелл, в основном за счет дороги. Поэтому я велел ей отдать книжку мне.
Она с плохо скрываемым недовольством кинула мне ее на колени.
Книжка была в толстом кожаном переплете, изрядно потрепанная и заполненная аккуратным почерком: фамилии, адреса, многие зачеркнуты и заменены новыми по мере того, как люди меняли места жительства, службы, жен, мужей и переходили из разряда живых в категорию мертвых. Я отметил напротив некоторых имен пометки УВБ — «убит в бою». Записная книжка солдата, свидетельство его странствий по всему миру за многие годы, и, хотя я знал, что это, скорее, была записная книжка, обычно лежащая на письменном столе у всех на виду, а не маленький блокнотик, которого мы пока не нашли, я все же не терял надежды, что кто-нибудь из упомянутых в ней сможет быть нам полезен. Имей я в своем распоряжении два года, я бы опросил их всех. Несомненно, мне следовало переслать книжку в Фоллс-Черч, где мой шеф, полковник Карл Густав Хелльманн, размножит ее и разошлет по всему свету, получив в скором времени в ответ гору протоколов допросов выше его собственной головы. И, может быть, этому могучему тевтонцу по прозвищу Зануда придет в голову идея прочитать их, и тогда он не будет совать нос в это дело.
Кстати, несколько слов о моем непосредственном руководителе. Карл Хелльманн родился немецким гражданином в предместье Франкфурта, где неподалеку располагалась американская военная база, и, подобно многим голодным детям из разрушенных войной семей, боготворил американскую армию и в конце концов вступил в нее, чтобы помогать семье. В ту пору в вооруженных силах США появилось немало новоиспеченных янки немецкого происхождения, многие из которых впоследствии стали офицерами и служат до сих пор. В целом это отличные офицеры, цвет армии, и армия довольна ими, в отличие от тех несчастных, которым выпало служить под их началом. Но довольно скулить. Карл на самом деле опытный, преданный службе, надежный и корректный в полном смысле этого слова офицер. Он заблуждался лишь в одном: почему-то решил, что я его люблю. В этом он ошибался. Но я его уважал и полностью мог на него положиться. Я даже мог доверить ему свою жизнь, что фактически уже и сделал.
Требовалось немедленно совершить прорыв, решительный ход, который обеспечил бы завершение этого расследования, пока не полетели ко всем чертям карьеры и репутации всех запачкавшихся. Солдат призывают убивать в соответствующей обстановке, убийство же в мирное время в своем кругу однозначно расценивается как дерзкий вызов порядку и дисциплине. Оно вызывает слишком много вопросов о хрупкой грани между леденящим душу боевым криком идущих в штыковую атаку: «Убей! Убей!» и несением гарнизонной службы в мирное время. Хороший солдат обязан уважать чин, пол и возраст, говорится в «Памятке солдата».
Для меня лучшим вариантом было бы, если бы убийцей оказалось гражданское лицо из низов общества, привлекавшееся к уголовной ответственности в течение последних десяти лет. О худшем раскладе мне не хотелось и думать, хотя некоторые поводы для мрачных предчувствий имелись.
— У нее была уйма друзей и знакомых, — сказала Синтия.
— А разве у тебя их нет? — спросил я.
— При такой-то работе?
— Это верно, — согласился я.
Действительно, мы были несколько в стороне от основного русла армейской жизни, так что и коллег, и приятелей у нас было не много. Если полицейские всего мира склонны сплачиваться между собой, то у военного полицейского, постоянно находящегося в разъездах, неоткуда взяться друзьям, а отношения с противоположным полом весьма коротки и натянуты, как и все служебные отношения вообще.
Официально считается, что Мидленд находится от Форт-Хадли в шести милях, но, как я уже говорил, город разросся в южном направлении вдоль Виктори-драйв за счет торговых заведений, дач, коттеджей и автостоянок, так что главные ворота напоминают Бранденбургские, отделяющие хаос частного предпринимательства и пошлости от спартанской стерильности. Посторонним вход в это царство порядка был запрещен.
Взглянув на гостевой пропуск на лобовом стекле «мустанга» Синтии, постовой сделал нам знак проезжать, и спустя несколько минут мы уже оказались в центре гарнизона, который по интенсивности движения и перегруженности автомобилями мало чем отличался от центра Мидленда.
Синтия подкатила к штаб-квартире военной полиции — старинному кирпичному строению, возведенному еще в Первую мировую войну, когда Форт-Хадли назывался Кэмп-Хадли. Для того чтобы появилась военная база, требуется в первую очередь причина, а уже потом жилье, тюрьма, больница, церковь и тому подобное, причем в любой последовательности. Так же обстоит дело и с городами.
Мы ожидали, что нас встретят, но проникнуть в резиденцию его величества в том виде, в котором мы были — я в мундире сержанта, Синтия в гражданской одежде, — нам с ходу не удалось. Подобная постановка дела и непредусмотрительность со стороны Кента меня не радовала. На курсах подготовки командного состава нас учили, что без предварительного планирования все последующие действия не будут слаженными и эффективными. Теперь говорят, что следует упреждать удар противника, а не готовиться к контрудару. К счастью, я учился всем этим премудростям еще в добрые старые времена, так что мне не нужно ничего объяснять. Вот почему, едва войдя в кабинет Кента, я спросил его:
— Вы взяли расследование под свой полный контроль, полковник?
— Откровенно говоря, нет, — последовал ответ.
— Почему? — задал я очередной вопрос.
— Потому что всю инициативу захватили вы, оставив мне только снабжение и техническое обеспечение.
— Беритесь за дело сами.
— Не пытайтесь запугать меня, Пол.
Последовала двухминутная пикировка между честным полицейским в мундире и шкодливым тайным агентом, выдержанная в банальном, но классическом духе.
Синтии все это быстро надоело, и она сказала:
— Послушайте, полковник Кент и мистер Бреннер! На стрельбище лежит тело убитой женщины. Ее убийца и, возможно, насильник, на свободе.
Это нас отрезвило, и мы Кентом мысленно пожали друг другу руки. Хотя в действительности только чертыхнулись.