— Что именно вас интересует?
— Во-первых, за что она возненавидела своего отца.
Он пристально посмотрел на меня и заметил:
— Я вижу, вы не теряли времени даром после нашей первой встречи.
— Да, сэр. Мы с мисс Санхилл опрашиваем различных людей, и все нам что-то рассказывают, потом мы перепроверяем эти сведения, и так рано или поздно мы все-таки найдем убийцу и арестуем его. По сравнению с психологической войной это сущие пустяки.
— Вы слишком скромничаете.
— Так почему она ненавидела своего отца?
Полковник Мур глубоко вздохнул, откинулся на спинку стула и сказал:
— Тогда позвольте мне начать с того, что генерал Кэмпбелл страдает так называемым навязчиво-одержимым расстройством личности: он самолюбив, стремится во всем быть первым, не терпит критики, перфекционист, испытывает трудности с выражением своих чувств к другим людям, хотя при этом и вполне ориентирован и дееспособен.
— Вы описали мне типичного генерала американской армии. И что дальше?
— Ничего, кроме того, что Энн Кэмпбелл мало чем от него отличалась. Впрочем, это и неудивительно, учитывая, что они родственники. Таким образом, мы имеем две личности с одинаковым типом характера под одной крышей: отца и дочь. Вот вам и источник всех проблем.
— Значит, все началось еще с ее несчастливого детства.
— Нет, все было на самом деле не так. Сперва у них все шло хорошо. Энн видела себя в отце и была довольна тем, что видит, равно как и ее отец видел в дочери свое повторение и был счастлив. Энн рассказывала мне, что у нее было счастливое детство и отличные отношения с отцом.
— Когда же они испортились?
— Не торопите события. Верно, их отношения изменились. Иначе и быть не могло. Пока ребенок еще маленький, он стремится заслужить одобрение отца. Отец не видит угрозы своему главенствующему положению в семье и думает, что сын или дочь характером пошли в него. Но со временем, с вступлением отпрыска в пору юности, оба уже начинают подмечать друг у друга какие-то неприятные черты. Весь комизм ситуации в том, что это их общие дурные черты, но люди не могут объективно оценивать сами себя. Они начинают уже соперничать за роль семейного лидера, начинают друг друга критиковать. Но так как оба они критики не переносят и по натуре люди упорные и деятельные, то порой между ними вспыхивают первые искры.
— Мы говорим в общем смысле, — уточнил я, — или же в узком, конкретно о генерале и капитане Кэмпбелл, отце и дочери?
Он поколебался, следуя укоренившейся в нем привычке скрывать секретную информацию, и ответил:
— Я могу рассуждать и в общем смысле, но вы делайте из этого свои выводы.
— Видите ли, — возразил я, — если вы будете отвечать общими фразами на наши с мисс Санхилл конкретные вопросы, это может ввести нас в заблуждение. Мы люди недогадливые.
— Я так не думаю, и не пытайтесь меня разыгрывать в этом смысле, я все равно вам не поверю.
— Ладно, шутки в сторону. Ближе к делу. Нам сказали, будто Энн чувствовала, что ей не миновать соперничества с отцом, сознавала, что ей никогда не одержать над ним верх, и поэтому, не желая уступать, начала против него диверсионную войну.
— Кто вам это сказал?
— Один человек, которому это сказал психоаналитик.
— Этот психоаналитик заблуждается. Люди подобного склада характера уверены, что могут соперничать на равных и не отступятся перед главенствующей личностью.
— Значит, это и не являлось истинной причиной ненависти Энн Кэмпбелл к собственному отцу? Они были не прочь столкнуться лбами?
— Вот именно. Истинной причиной ее глубочайшей ненависти к отцу стало предательство.
— Предательство?
— Да. Энн Кэмпбелл не начала бы испытывать неестественной ненависти к отцу из чувства соперничества, ревности или своей ущемленности. Несмотря на то что они стали соперниками, в чем еще нет ничего плохого, собственно говоря, она продолжала любить отца, пока тот ее не предал. И предательство это столь глубоко и сильно ранило ее, настолько сильно потрясло, что она с трудом перенесла эту коварную измену. Ей очень трудно было пережить удар в спину, нанесенный ей человеком, которого она любила, обожала и которому доверяла более, чем кому-либо еще на свете. Его предательство разбило ее сердце. Вам этого достаточно?
— Но в чем именно выражалось его предательство? — спросила Синтия, подаваясь всем телом вперед.
Мур ничего не ответил, только выразительно взглянул на нас.
— Он изнасиловал ее?
Мур покачал головой.
— Но тогда что же он такого сделал?
— Это даже и не играет особой роли, в чем именно заключалось его предательство. Главное, вам следует уяснить, что она не могла этого ни простить, ни забыть.
— Полковник, не пудрите нам мозги. Что он ей сделал? — прямо спросил я.
Мур оторопело уставился на меня, но быстро взял себя в руки и сказал:
— Я не знаю.
— Но вы же знаете наверняка, что он не насиловал ее и не совращал.
— Да. Она мне сама об этом рассказывала. Но не более того. Когда мы обсуждали с ней причину ее ненависти к отцу, она предпочитала говорить просто о предательстве с его стороны, не углубляясь в детали.
— Но, согласитесь, полковник, — саркастически заметил я, — он мог всего-навсего забыть сделать ей подарок ко дню рождения.
Полковник Мур уже явно нервничал, чего я и добивался, откровенно говоря, своим сарказмом.
— Нет, мистер Бреннер, — сказал он, наморщив лоб, — речь идет не о подобных тривиальных вещах. Я надеюсь, вы можете понять чувства человека, которого обманули, и обманули подло, обдуманно, обманули люди, которым он всецело доверял и которых любил. Причем обман этот не был результатом случайной забывчивости или легкомыслия, его совершили из личных соображений, во имя эгоистических интересов. Такой обман никогда не прощают и не забывают. Вот вам один классический пример: преданная и любящая супруга вдруг обнаруживает, что ее обожаемый муж ей давно уже изменяет с другой женщиной.
Мы с Синтией на мгновение задумались над этим примером, видимо, соотнося его со своим собственным опытом, но промолчали.
— Вот вам иной, более близкий, случай, — сказал полковник, выждав паузу. — Девушка или молодая женщина обожает и боготворит своего отца. Но однажды она совершенно случайно слышит, как тот говорит своим друзьям или коллегам примерно следующее: «Знаете, моя Джейн очень странная девушка, она почти не выходит из дому и все время крутится вокруг меня. Она строит воздушные замки о мальчиках, но, по-моему, никогда не решится завести себе парня, потому что слишком застенчива и наивна. Лучше бы ей хоть изредка выбираться на люди, а еще лучше — поселиться где-нибудь отдельно и самой наладить собственную жизнь». — Он выразительно посмотрел на нас обоих: — Разве подобное не разбило бы сердце юной женщины, обожествляющей своего отца? Разве это не ввергло бы ее в отчаяние?
Несомненно, так бы оно и случилось, подумалось мне. У меня у самого сердце обливалось кровью, когда я слушал эту историю, хотя Синтия и считает меня совершенно бесчувственным.
— Вы полагаете, что произошло нечто подобное? — спросил я.
— Возможно.
— Но почему она вам не рассказала, как все было с ней на самом деле?
— Проблема в том, что обычно пациент не хочет обсуждать истинную причину своего расстройства, поскольку ее раскрытие предполагает последующую оценку случившегося, а это не совсем то, что пациенту на самом деле нужно. Пациент понимает, что объективному слушателю это предательство может и не показаться настолько ужасным. Хотя порой оно действительно потрясает воображение любого нормального человека: возьмите, к примеру, совращение отцом собственной дочери. В данном случае этого не было, но было нечто иное, не менее отвратительное и жуткое.
Я кивнул, словно бы полностью был согласен с ним, хотя занимал меня совсем другой вопрос, и я его задал:
— Так не могли бы вы все-таки предположить, что же случилось в данном случае?
— Нет, да мне и не требовалось знать, что именно сделал ей ее отец. Мне достаточно было знать, что он нанес ей серьезную душевную травму, после которой о прежнем доверии и любви с ее стороны не могло быть и речи.
Меня бы это вряд ли могло удовлетворить, подумалось мне. Моя профессия обязывала меня получить точные ответы на вопросы: кто, что, где, когда, как и почему. Я решил не сдаваться так просто и спросил Мура:
— Но когда? Когда все это случилось?
— Примерно лет десять тому назад, — ответил он.
— В это время она училась в Уэст-Пойнте.
— Верно. Это произошло, когда она была на втором курсе.
— Понятно.
— А когда она начала ему мстить? Ведь не тотчас же после случившегося? — спросила Синтия.
— Нет, не сразу. Она прошла через все обычные в таких случаях стадии: потрясение, отчуждение, подавленность, ярость. Лишь шесть лет назад она решила приступить к систематическому отмщению, потеряв всякую надежду смириться с прошлым. Фактически она была одержима своей теорией о реванше как единственном способе как-то исправить положение.
— И кто же натолкнул ее на эту мысль? Вы или Фридрих Ницше?
— Я снимаю с себя всякую ответственность за ее кампанию против отца, мистер Бреннер. Я делал свою работу, я просто молча ее слушал.
— В таком случае, она могла бы изливать душу и канарейке. Вы не предупреждали ее, что это пагубная идея? — спросила Синтия.
— Да, конечно же. С клинической точки зрения, она допускала ошибку, и я ей об этом говорил. Но я никогда не поощрял этой затеи, как только что предположил мистер Бреннер.
— Начни она войну против вас, вы, вероятно, не остались бы сторонним наблюдателем, — заметил я.
— Да поймите же вы, ради Бога, — вытаращился он на меня, — что иногда пациент хочет начать процесс исцеления не с медицинского лечения, а с отмщения в прямом смысле этого слова: ты предал меня, я предам тебя, ты соблазнил мою жену, я соблазню твою. Иногда это удается, но чаще — нет. Порой это граничит с преступлением или является таковым. С точки зрения современной психотерапевтической науки месть не полезна для здоровья больного, нормальный же обыватель скажет, что она приносит облегчение. Люди не понимают, какой вред наносят своей психике, стремясь взять реванш любой ценой.