— Вы правы. Я не мог более терпеть ее возмутительное поведение, поэтому и поставил ее перед выбором: либо она начнет вести себя подобающим офицеру образом, либо пусть убирается ко всем чертям.
— Значит, когда вы услышали в столь поздний час в трубке телефона горячей линии ее голос, вы отдавали себе отчет в том, что это был не очередной истерический припадок, но звонок, связанный с вашим предстоящим важным разговором.
— Полагаю, что я понимал это.
— А зачем, вы думаете, ее сообщение было записано на магнитную пленку?
— Я думаю, это было сделано во избежание споров. Я не шел ей на уступки, но поскольку с записью спорить невозможно, то вынужден был поступить так, как поступил бы на моем месте любой отец: отправился на место встречи.
— Мне все ясно, сэр, — сказал я. — Таким образом получается, что ваша дочь в это время уже находилась на стрельбище и звонила вам оттуда по переносному телефону. Следовательно, она выехала из штаба приблизительно в час ночи. Вас не удивило, что она выбрала для разговора с вами столь отдаленное место? Почему она не захотела дать ответ на ваш ультиматум за предстоящим завтраком? Ведь так было бы намного проще.
— Понятия не имею, — покачал он головой.
Возможно, он действительно сперва этого не знал, но наверняка все понял, увидев ее обнаженной на стрельбище. Я заметил, что он сильно подавлен и плохо соображает. Тем не менее у меня не возникло сомнений, что он попытается более-менее правдоподобно ответить на мои вопросы, подкрепленные неопровержимыми фактами и уликами, но ни за что добровольно не раскроет главную тайну: почему его дочь решила предстать перед ним в таком виде.
— Она сказала, что покончит с собой, если вы не придете. А не приходило ли вам в голову, что она замышляет убить вас, когда вы там появитесь? — спросил я.
Генерал ничего не ответил.
— Вы взяли с собой оружие?
Он кивнул и сказал:
— Я не знал, с чем мне придется столкнуться там ночью.
Тут он говорил правду. Именно поэтому он и не взял с собой на стрельбище жену.
— Итак, вы надели гражданский костюм, взяли пистолет, сели в автомобиль своей жены и поехали на стрельбище номер шесть с включенными фарами. Когда вы прибыли на место?
— Приблизительно в два часа пятнадцать минут. Точно в назначенное время.
— Ясно. Вы выключили фары и… И что же было потом?
Генерал Кэмпбелл долго молчал, обдумывая свой ответ на этот вопрос, пытаясь угадать, к чему я клоню.
— Я вышел из машины и подошел к ее джипу, — наконец сказал он. — Но ее в нем не было. Я заволновался и стал звать ее громко по имени, но ответа не последовало. Я снова окликнул ее, она отозвалась, и я пошел на ее голос по стрельбищу и там увидел… Я увидел ее лежащей на земле, вернее, я сперва увидел чью-то фигуру, но подумал, что это она и что она ранена. Я побежал к этой распростертой на земле фигуре… Она была совершенно голой, и тогда я… Мне думается, это повергло меня в шок. Я растерялся… Я не знал, что и думать об этом, но она была жива, и это было главное. Я спросил, все ли с ней в порядке, и она сказала, что да. Я подошел к ней и… Знаете, мне трудно говорить о таких вещах…
— Понимаю вас, сэр, — кивнул я. — Нам тоже нелегко. Я не хочу сравнивать ваши чувства с нашими, но, как я уже говорил мисс Санхилл ранее, ваша дочь мне симпатична. Когда расследуешь дело об убийстве, нередко проникаешься симпатией к жертве преступления. Но в данном случае мы просмотрели много видеозаписей лекций вашей дочери. И у меня возникло ощущение, что с таким человеком, как она, я рад был бы познакомиться. Но прошу вас извинить меня за это отступление и продолжить ваш рассказ, сэр.
С минуту генерал собирался с мыслями, наконец судорожно вздохнул несколько раз, прочистил горло и произнес:
— Я попытался развязать ее, испытывая чрезвычайную неловкость… Ей тоже было не по себе, конечно, но мне не удалось развязать узлы, как не удалось и вытянуть из земли колышки. Я пытался… Но они были так глубоко забиты, что у меня ничего не выходило. И узлы были завязаны прочно… Поэтому я сказал ей, что скоро вернусь, и пошел назад к машине, но не нашел там ничего, чем можно было бы обрезать веревку. И тогда я вернулся к ней и сказал… Я сказал ей, что поеду домой к полковнику Фоулеру и попрошу у него нож. До Бетани-Хилл от того места не более десяти минут езды. Теперь я, конечно же, понимаю, что мне следовало бы поступить как-то иначе. Но я и сейчас, честно говоря, не знаю, что мне нужно было бы сделать.
Я снова кивнул и спросил генерала:
— Но пока вы развязывали веревки, вы же не молчали. О чем вы разговаривали с дочерью?
— Мы обменялись лишь несколькими словами.
— Но ведь вы спросили, кто ее связал в таком виде?
— Нет…
— Генерал, неужели вы действительно ее об этом не спросили?
— Ну, в общем-то спросил, но она сказала, что не знает.
— Она просто не хотела вам этого говорить, — уточнил я.
— Вы правы, — взглянул мне в глаза генерал. — Она не хотела мне этого сказать. Вы сами, видимо, все знаете.
— Итак, вы поехали вдоль стрельбищ в направлении Бетани-Хилл. Так?
— Так. И обратился к полковнику Фоулеру за помощью.
— А вы знали, что в километре от стрельбища дежурит часовой на складе боеприпасов?
— Я не в состоянии упомнить все охраняемые объекты в гарнизоне, — поморщился генерал. — В любом случае я бы не поехал туда. Не хватало еще, чтобы мою дочь видели в таком виде солдаты…
— Собственно говоря, в ту ночь на посту стояла женщина. Но это уже не имеет значения. Меня больше интересует, почему вы выключили фары, прежде чем развернуться, сэр, и почему проехали несколько сотен метров без света.
Он явно удивился моей осведомленности, но потом, вероятно, решил, что я допросил часового, и сказал:
— Честно говоря, мне не хотелось привлекать внимание посторонних.
— Чего же вы боялись?
— А как бы вы себя чувствовали на моем месте? Вы бы стали впутывать кого-нибудь в подобную историю? Представьте, что это ваша дочь лежала бы в голом виде на стрельбище, привязанная по рукам и ногам к палаточным колышкам. Я решил обратиться за помощью к полковнику и миссис Фоулер. Я не хотел огласки этого происшествия.
— Почему? Ведь в отношении вашей дочери было совершено преступление! Вам не приходило в голову, что она стала жертвой маньяка, а может быть, даже нескольких маньяков? Почему вы хотели замолчать это преступление?
— Я не хотел ставить ее в неудобное положение.
— Нет ничего позорного для жертвы в том, что над ней надругались, не должно быть, — заметила Синтия.
— Но в жизни все обстоит иначе, — возразил генерал.
— Она каким-то образом дала вам понять, что согласна лежать там на земле и ждать, пока вы вернетесь с полковником Фоулером и его женой? — спросила Синтия.
— Нет, но я решил, что это лучший выход из положения.
— Но разве она не боялась, что, пока вас не будет, насильник или насильники могут вернуться?
— Нет… то есть да, она просила меня поторопиться. Послушайте, мисс Санхилл и мистер Бреннер, если вы думаете, что я поступил не лучшим образом, вы, скорее всего, правы. Возможно, мне следовало бы все же попытаться развязать веревку. Может быть, мне нужно было оставить ей пистолет, чтобы она могла защитить себя в случае повторного нападения. Или лучше было бы привлечь выстрелами внимание часовых на посту или патруля военной полиции, или же остаться возле нее и дождаться случайной машины. Я сам уже измучил себя подобными упреками. Вас интересует мое мнение или же то, насколько я огорчен случившимся?
— Генерал, — вдруг вмешалась Синтия, — меня не интересует ни то ни другое. Мне важно знать, что в действительности там происходило.
Он раскрыл было рот, чтобы ответить ей, но передумал.
— Итак, вы поехали к Фоулерам, — сказал я, — объяснили им ситуацию, и они помчались к вашей дочери на помощь. Верно?
— Именно так, мистер Бреннер. Миссис Фоулер прихватила с собой халат и нож, чтобы разрезать веревки.
— Вы что же, не видели на месте преступления ничего из одежды вашей дочери?
— Ровным счетом ничего, — подтвердил генерал.
— И вам не пришло в голову хотя бы прикрыть ее своей рубашкой?
— Нет… Я не очень-то хорошо соображал в тот момент.
И это говорил генерал-лейтенант, освобождавший с батальоном мотопехоты роту американских стрелков, оказавшуюся в западне в старинной французской крепости во Вьетнаме. Он, видите ли, не мог сообразить, как помочь собственной дочери! Да он и не собирался этого делать! Он просто капитально разозлился на нее, вот и все.
— Почему же вы не поехали вместе с Фоулерами? — спросил его я.
— Я там уже был не нужен. Миссис Фоулер сама бы все сделала, но полковник Фоулер решил на всякий случай сопроводить жену.
— А чего он опасался?
— Того же насильника, например. Ведь он вполне мог оказаться поблизости.
— В таком случае, почему же вы, генерал, оставили там свою дочь голой, связанной и беззащитной, если допускали, что такое может случиться?
— Мне это сперва даже не пришло в голову, — тяжело вздохнул генерал. — Лишь позже, когда я уже вышел на шоссе, я подумал об этом, но машинально сел за руль и помчался к Фоулерам: ведь до их дома, как я уже вам говорил, всего десять минут езды.
— Это так, сэр, но следовало бы учесть и обратный путь, и время на сборы, так что на все про все — не менее получаса. Мне кажется, что любой отец, к тому же военный командир, непременно сразу же помчался бы назад, попросив у Фоулеров помощи, и охранял бы дочь от непредвиденных напастей, пока не подоспело подкрепление, говоря языком военных.
— Вас интересуют мои суждения или мои побуждения, мистер Бреннер?
— Ваши суждения меня не интересуют, сэр, поскольку вами двигали далеко не чистые побуждения. А вот какие именно, мне и хотелось бы понять, поскольку случай этот далеко не ординарный.
— Я думаю, что вам известно гораздо больше, чем это может показаться. Вы умные люди, я сразу это понял. Так не лучше ли вам самим рассказать, что двигало мною в тот момент? — сказал генерал.