— Офицеры так обычно не поступают, — резко возразил я. — Он опозорил свое звание, профессию и своих коллег.
— Тем не менее можно было ограничиться и домашним арестом до завершения расследования и предъявления обвинения, если они вообще были бы ему предъявлены.
— Знаете, полковник, лично я полагаю, что чем выше звание, тем тяжелее должно быть наказание. Оступившихся юнцов в звании лейтенанта, например, можно было бы судить и не столь строго, а вот зрелых старших офицеров надлежит примерно наказывать, в назидание другим.
— Однако высокий чин дает определенные привилегии, — возразил мне Кент, — и одна из них — освобождение офицера от предварительного заключения до суда, мистер Бреннер.
— Однако если вы нарушили закон, то и наказаны должны быть соответственно вашему рангу, должности и осведомленности в законе. Помимо прав и привилегий на каждом офицере лежит еще и бремя ответственности, и любое нарушение обязанностей и дисциплины должно строго караться. Я о тебе говорю, Билл, и ты это знаешь.
— Но нельзя сбрасывать со счетов и прошлые заслуги солдата, — продолжал он. — Если человек достойно отслужил в армии двадцать лет, как, например, полковник Мур, он заслуживает почета и уважения. А степень вины его может определять только военный суд, как и выносить ему наказание, если он того заслуживает.
— Я полагаю, — произнес я, смерив Кента долгим взглядом, — что офицер, присягнувший с честью исполнять свой служебный долг и наделенный особыми привилегиями, обязан чистосердечно признаться в содеянном преступлении и избавить трибунал от малоприятной обязанности проводить открытый процесс. Я думаю, что офицер, совершивший особо тяжкое преступление или запятнавший себя и свой мундир позором, должен, по крайней мере, задуматься, не лучше ли ему застрелиться.
— Мне кажется, вы сошли с ума! — воскликнул Кент.
— Возможно. Может быть, мне стоит обратиться к психоаналитику. Чарли Мур вправил бы мне мозги на место. Вам будет, наверно, приятно услышать, что я подписал ордер о его освобождении, и сейчас он, скорее всего, уже подыскивает себе местечко для ночлега. Вы найдете его, как мне кажется, в школе психологических операций, если он вам понадобится. Между прочим, он уверен, что Энн Кэмпбелл убил ее отец. Но я знаю, что это не он. Так что теперь настоящий убийца должен решить, позволить ли ему, чтобы Мур поделился своими подозрениями с ФБР, и, таким образом, допустить, чтобы подозрение пало на достойного, в принципе, человека, или же спасти хотя бы свое имя и во всем покаяться.
Кент вытаращился на меня, но я выдержал его тяжелый взгляд, и он наконец сказал:
— Я полагаю, что кто бы ни убил ее, он не считал это преступлением. Вы, я вижу, большой любитель порассуждать о чести, старинных воинских традициях, правах и обязанностях офицера. А знаете, я готов побиться об заклад, что сам убийца не видит особых причин беспокоить трибунал подобным самоотверженным жестом раскаяния во имя торжества справедливости. У него иная точка зрения на данную ситуацию, и мыслит он совершенно иначе.
— Справедливое замечание, полковник, — кивнул я. — К несчастью, мы с вами живем во времена законности, и наши личные эмоции вряд ли приемлемы. Я занимаюсь убийствами вот уже десять лет, полковник, да и вы их немало повидали. В большинстве случаев преступник — будь то мужчина или женщина — уверен, что он был прав. Присяжные в гражданских судах в последнее время нередко соглашаются с ними. Дело упирается лишь в одно: если вы полагали, что ваши действия оправданны, скажите об этом прямо.
Кент настороженно взглянул сперва на меня, потом на Синтию и сказал:
— Я побывал сегодня в часовне. И хотя я и не религиозный человек, я все же помолился за нее. Она выглядела вполне умиротворенной, между прочим. Конечно, это постарались гримеры, но мне хотелось бы думать, что ее душа обрела наконец свободу, а дух блаженство… — С этими словами он повернулся и ушел.
Мы с Синтией некоторое время сидели молча в мрачной тишине кабинета, затем Синтия нарушила ее:
— Что ж, теперь мы знаем, куда переселились страдания и муки Энн Кэмпбелл.
— Да.
— Полагаешь, он признается?
— Не знаю пока. Все будет зависеть от того, кто победит в последнем сражении, которое должно завершиться к рассвету.
— Я не признаю самоубийства, Пол, и у тебя не было права даже намекать ему на него.
— Люди порой находят в мысли о самоубийстве свое последнее утешение, — пожал плечами я. — Она избавляет их от многих бессонных ночей.
— Чепуха!
— Нет, это Ницше.
— Безумие. — Она встала. — Пошли искать Бейкер.
— Кайфер, — поправил ее я и тоже встал с места, сунув под мышку папку с распечатками. Мы покинули кабинет и здание и вышли наружу, в душную ночь.
На ступенях перед входом в штаб-квартиру начальника военной полиции я остановился, привлеченный всполохами зарниц. Ветер набирал силу.
— Будет гроза, — заметил я.
— Это же Джорджия, — сказала Синтия. — Лучше бы ей разыграться на две ночи пораньше…
— Вот именно. Но говоря ближе к делу, должен отметить, что если бы мужчины не насиловали женщин, если бы ведомства не пытались любым способом отмежеваться от преступлений и если бы родители находили со своими детьми общий язык, а месть не казалась бы столь притягательной, да вдобавок если бы единобрачие являлось биологическим императивом и все обращались бы с другими так, как им бы хотелось, чтобы обращались с ними самими, тогда мы с тобой остались бы без работы, а тюрьмы бы пустовали.
Синтия взяла меня под руку, и мы спустились по лестнице к моему «блейзеру».
Едва мы сели в машину, как на нее упали первые капли дождя, и Синтия спросила меня:
— Где мы будем искать Кайфер?
— Она сама нас найдет.
— А где она нас найдет?
— Там, где ей известно, что мы наверняка будем: в гостинице для офицеров. — Я повернул ключ зажигания, включил передачу и фары и тронул автомобиль с места. Дождь усиливался, и вскоре мне пришлось запустить дворники. Мы молча ехали по опустевшим улочкам гарнизона. Часы показывали без десяти двенадцать ночи, но, несмотря на позднее время и почти бессонную предыдущую ночь, я чувствовал себя великолепно. Когда мы спустя несколько минут заехали на парковочную площадку перед гостиницей для офицеров, я едва слышал за шумом дождя собственный голос.
— Может, донести тебя до самой двери? — спросил я.
— Нет. Может, это тебя донести до самой двери, — отозвалась Синтия.
Все-таки у современных женщин есть некоторые хорошие качества: они, например, не тают под дождем. Мой костюм выглядел дороже ее наряда, и выходить из машины я не торопился. Но ливень и не думал стихать, так что мы в конце концов решились и выскочили наружу.
Благодаря умельцам из армейского инженерного корпуса площадка была затоплена водой, и мы промочили ноги и промокли насквозь, пока добежали до входной двери, а до нее было не менее пятидесяти метров. Но признаться, это было здорово.
В вестибюле дежурный, молодой капрал, сообщил мне:
— Тут мидлендские полицейские оставили для вас кое-какой багаж, сэр.
— Правильно, — кивнул я, отряхиваясь. Мой приятель Берт демонстрировал мне, что он умеет держать слово. — И где же он? — поинтересовался я. — Наверное, в моем номере, распакованный, а все вещи, надеюсь, выглажены и развешаны в шкафу?
— Нет, сэр, они вон там, на полу.
— Сколько звездочек у вашей гостиницы, капрал?
— Если добавят еще одну, то будет ноль, сэр.
— Это точно. Для меня есть какие-нибудь записки?
— Целых две, сэр. — Он передал мне два свернутых листка. Записки оказались от Кайфер и Сивера. С помощью Синтии я перенес в номер свои пожитки, занимавшие два чемодана и две сумки, и мы наконец смогли перевести дух.
— Я пойду переоденусь, — сказала Синтия. — Ты будешь им звонить?
— Да, — ответил я, стягивая с себя мокрый пиджак и вешая его на спинку стула. Присев на кровать, я сбросил мокрые ботинки и набрал номер Кайфер, который она указала.
— Пятьсот сорок пятая рота военной полиции, дежурная слушает, — отозвался женский голос.
— Говорит полковник Хелльманн, — представился я шутки ради, — мне нужна специалист Бейкер. Позовите ее, пожалуйста.
— Одну минуту, сэр!
Синтия вышла из комнаты, и, зажав трубку между ухом и плечом, я стянул с себя мокрую сорочку и галстук, а также носки и брюки. Бейкер-Кайфер предпочла жить в казарме, что было хорошо с точки зрения конспирации, но плохо с точки зрения комфорта. Например, телефонные аппараты в комнатах заменял там вестовой.
Наконец раздался щелчок, и я услышал ее голос:
— Специалист Бейкер у телефона, сэр!
— Вы можете говорить?
— Нет, сэр, но я перезвоню вам позже из автомата. Вы в гостинице?
— Да, — сказал я и положил трубку, после чего сел на пол, открыл чемоданы и начал откапывать из-под вещей свой халат: этот подонок Ярдли свалил в одну кучу грязное белье, обувь и бритвенные принадлежности. — Вот мерзавец! — в сердцах выругался я.
— Кто?
Я поднял голову и увидел вернувшуюся в мой номер Синтию. На ней было шелковое кимоно, а в руках — полотенце, которым она вытирала голову.
— Не могу найти халат! — посетовал я.
— Давай этим займусь я, — предложила она и принялась ловко рассортировывать содержимое сумок и чемоданов, что-то развешивая на плечиках в стенном шкафу, что-то складывая и так далее.
У женщин всегда все выходит очень быстро и аккуратно с вещами, мне же с трудом удается правильно повесить брюки на вешалке.
Я чувствовал себя слегка неловко в трусах, пока не нашел наконец халат: он был скомкан и засунут в пакет. Едва я накинул его на плечи, как раздался телефонный звонок.
— Это Кайфер, — кивнул я Синтии. — Бреннер слушает, — произнес я, подняв трубку.
Но это был Кэл Сивер, а не Кайфер. Он сказал:
— Пол, я едва не ослеп, изучая слепки и фотоснимки следов ног, но никаких других доказательств присутствия полковника Кента на месте преступления раньше указанного им времени я не обнаружил. Я рассчитывал, что утром мои люди еще раз съездят на стрельбище, но после такого ливня это бессмысленно.