— Всем нам будет ее очень не хватать, — закончил фразу полковник Фоулер.
Теперь уже в зале многие шмыгали носом, вытирая платком глаза, и я понял, почему Кэмпбеллы попросили именно Фоулера произнести этот надгробный панегирик. В первую очередь принимался во внимание его выдающийся ораторский дар. Но не последнюю роль в этом выборе сыграло и то, что полковник Фоулер не был одним из любовников усопшей, что уже само по себе давало ему немалое преимущество в качестве кандидата на исполнение столь ответственной миссии. Но я, кажется, вновь ерничаю. Речь Фоулера действительно была трогательной, покойная хлебнула немало горя при жизни и погибла нелепо и безвременно, а у меня от всего этого вновь заскребли на сердце кошки.
Полковник Фоулер не стал вдаваться в подробности ее гибели, а сказал следующее:
— Выражаясь современным языком военных, поле боя — это враждебная окружающая обстановка, что по сути верно. И если расширить значение этого понятия до любого места, где стоит на посту или несет службу солдат, то мы с полным правом сможем сказать, что Энн погибла в бою. — Он обвел взглядом слушателей и закончил так: — Поэтому будет вернее и справедливее по отношению к покойной, если в нашей памяти она останется не жертвой преступника, а хорошим солдатом, погибшим на посту.
Фоулер посмотрел на гроб и воскликнул:
— Именно такой мы и запомним тебя, Энн!
Полковник спустился с кафедры, остановился у гроба, отдал честь и сел на свое место.
Зазвучал орган, и капеллан Эймс вновь вернулся к своим обязанностям, начав с любимого всеми двадцать третьего псалма и закончив восклицанием: «Спи спокойно!»
Под заключительные траурные аккорды все встали. Служба вышла вполне удачной, если так вообще можно сказать о панихиде.
Стоящий слева в первом ряду почетный караул из восьми женщин-офицеров перешел в боковой неф храма и выстроился вдоль гроба, а шестеро офицеров-мужчин, которым предстояло выносить его, заняли свои места. Я заметил, что все они были молодыми лейтенантами, здоровыми, крепкими и, что особо следует отметить, не имели никаких отношений с усопшей. Даже лейтенанту Элби, чьи намерения можно было считать благородными, не позволили нести гроб.
Почетный эскорт тоже состоял не из высокопоставленных сослуживцев генерала или друзей покойной, а был подобран по тому же принципу — чистых рук — из женщин-офицеров, включая второго адъютанта генерала капитана Боллинджер. Такой чисто женский состав выглядел в данном случае вполне уместным, но тем, кто понимал, почему старших офицеров-мужчин не поставили в почетный караул, это давало повод предположить, что генерал наконец-то нашел способ оградить свою дочь от ее любовников.
Почетный женский эскорт проследовал к выходу из часовни, а шестеро мужчин, которым предстояло нести гроб, накрыли крышку американским флагом, взялись за ручки и сняли гроб с катафалка.
Впереди пошел капеллан Эймс, позади гроба — родственники Энн Кэмпбелл. По обычаю, все сидящие встали со скамей и замерли, повернувшись к гробу лицом, в последнем приветствии. Потом все стали пробираться к выходу. Я тоже вышел из часовни.
Щурясь от жаркого солнца, я наблюдал, как покрытый флагом гроб кладут на старинный деревянный лафет, прицепленный к джипу.
Неподалеку, на газоне напротив часовни, стояли служебные автомобили, фургоны и автобусы для родственников, оркестрантов, почетного караула и солдат, которым предстояло произвести прощальный салют на Джордан-Филд. Каждый ветеран обладает правом на захоронение на национальном кладбище со всеми почестями, но подобные пышные мероприятия устраиваются лишь для погибших в бою. Во время войны их порой хоронят и за границей либо, как это было в ходе боевых действий во Вьетнаме, отправляют самолетом в Штаты для последующей передачи их родным и близким. В любом случае, однако, как генералу, так и рядовому, положен прощальный салют из двадцати одного залпа.
Публика толпилась, как это обычно бывает, возле часовни, беседуя между собой и утешая родственников покойной.
Я заметил в толпе журналистов, которые озабоченно озирались вокруг, выглядывая жертву для интервью, и армейских фотографов, издали снимающих все происходящее. Комментарии прессы были весьма расплывчаты и осторожны, однако содержали намеки на некоторые обстоятельства, о которых было бы лучше умолчать.
Среди Кэмпбеллов я увидел молодого человека, знакомого мне по снимку из семейного альбома. Это был сын генерала, Джон, его трудно было не узнать: высокий, с приятной внешностью, с характерными для всех Кэмпбеллов глазами, волосами и упрямым подбородком.
Выглядел он слегка растерянным и держался чуть поодаль от остальных членов клана, и я, подойдя к нему, представился и сказал, что расследую обстоятельства гибели его сестры.
Он молча кивнул в ответ.
Мы поговорили немного, я выразил ему свои соболезнования. Джон оказался приятным и общительным человеком, аккуратным и собранным — в общем, из него мог бы выйти неплохой офицер. Но он не пошел по этому пути, то ли не желая идти по стопам отца, то ли чувствуя, что это ограничит его свободу. Возможно, он был прав в этом отношении, но, как и многие из сыновей великих и могущественных мира сего, так и не нашел себя в жизни.
Джон внешне разительно напоминал свою сестру, и я заговорил с ним не только ради того, чтобы выразить соболезнования.
— Вы знакомы с полковником Уильямом Кентом? — спросил я его.
— Имя кажется мне знакомым, — подумав, ответил он. — Мы, видимо, встречались на приемах.
— Он был другом Энн, я хотел бы представить его вам.
— Да, конечно.
Я подвел Джона к дорожке, на которой Кент разговаривал со своими офицерами, — среди них я увидел и майора Дойла. Прервав их беседу, я обратился к Кенту:
— Полковник, могу я представить вам брата Энн, Джона?
Они пожали друг другу руки, и Джон произнес:
— Теперь я точно вспомнил: мы уже встречались раньше. Спасибо, что пришли.
Кент, похоже, не нашел нужных слов для ответа, но молча покосился на меня.
— Полковник Кент, — заявил я, обращаясь к Джону, — не только был другом Энн, но и принял заметное участие в расследовании.
— Благодарю вас, — сказал Джон Кенту. — Я знаю, что вы стараетесь сделать все, что в ваших силах.
Кент кивнул.
Извинившись, я оставил их вдвоем.
Кому-то может не понравиться мое поведение и даже показаться не совсем тактичным: все-таки похороны не самое подходящее место для того, чтобы знакомить подозреваемого в убийстве покойной с ее родным братом. Но если все средства оправданны в любви и на войне, позвольте мне утверждать, что и в расследовании убийства тоже все дозволено.
Я чувствовал, конечно, что Билл Кент на грани срыва, поэтому и полагал, что имею полное право предпринять любые меры, чтобы подтолкнуть его к последнему шагу прямо в преисподнюю.
Толпа редела, по мере того как люди расходились и рассаживались по своим автомобилям. Я заметил семейство Ярдли, среди них и женщину, по всей видимости, жену Берта; внешне она в равной степени была похожа и на сына, и на супруга и, вполне вероятно, являлась представительницей того же семейного клана Ярдли.
Неподалеку стояло несколько человек в гражданской одежде, в их числе — мэр города со своей семьей, но в основном здесь собрались офицеры с женами, хотя многие из жен наверняка предпочли бы остаться дома. Рядовой и сержантский состав гарнизона представлял старший сержант, в чьи обязанности входила подобная функция на официальных мероприятиях, проведение которых при большом стечении публики затруднительно. Да и вообще, нужно признаться, особого сближения между офицерами и солдатами не отмечается ни в жизни, ни после смерти.
Я заметил, что Карл разговаривает с майором Боуэсом, вероятным кандидатом на увольнение из СКР: майор стоял по стойке смирно и кивал, как китайский болванчик, головой. Карл не тот человек, чтобы выгнать кого-то со службы накануне Рождества, или дня рождения, или же свадьбы, но на похоронах он вполне мог решиться на такой шаг.
Синтия беседовала с четой Фоулеров и стоящими рядом супругами Кэмпбелл, и я мысленно похвалил ее за это. Мне бы самому не хватило на такое духу.
Из бывших любовников Энн я обнаружил также полковника Уимса, гарнизонного прокурора, без супруги, и молодого лейтенанта Элби — он чувствовал себя несколько неловко в окружении высоких чинов и без особого успеха пытался выглядеть одновременно и опечаленным, и бравым.
Я заметил держащуюся поодаль Кайфер, одетую в мундир уоррент-офицера, служивший своеобразным пропуском на это мероприятие, и подошел к ней. Держалась она, несмотря на происходящее вокруг, весьма самоуверенно и бодро, что было, как я заподозрил, ее обычным состоянием, и я принялся самым бесстыдным образом ее обхаживать.
Она нашла это интересным и забавным, и мы даже договорились с ней выпить где-нибудь вместе, здесь или в Фоллс-Черч.
— Нам пора, — похлопала меня в самый неподходящий момент по плечу Синтия.
— О’кей, — вздохнул я и, попрощавшись с Кайфер, побрел к автомобильной площадке.
К нам присоединился полковник Хелльманн, и все трое мы столкнулись нос к носу с полковником Муром, который явно разыскивал в толпе меня, зажав в руке пачку листов со своим объяснением. Я представил его Хелльманну, но Карл не только не пожал протянутой ему Муром руки, но и смерил его таким взглядом, что даже мне стало не по себе.
Полковник Мур, однако, находился не в том состоянии, чтобы обращать на подобные мелочи внимание. Он сказал мне:
— Вот рапорт, о котором вы просили.
Я взял у него его покаяние и, следуя примеру шефа, распорядился:
— Попрошу вас сегодня никуда не отлучаться, чтобы я мог в любой момент найти вас, не разговаривать с агентами ФБР, а также с полковником Кентом.
С этими словами я сел за руль своего «блейзера» и включил двигатель. Синтия и Карл сели на заднее сиденье лишь после того, как включился кондиционер. Мы влились в поток машин, направляющихся на Джордан-Филд, и я сказал Карлу: