ая снарядом башка. — Ничего, это легко отмывается с мылом, — утешительным тоном успокоил я его.
— Мистер Бреннер, это совсем не смешно! — сердито воскликнул он.
— Я могу идти?
— Идите!
Я повернулся и открыл дверцу автомобиля.
— Пожалуйста, передайте мисс Санхилл, что сегодня утром звонил ее супруг. Он просил ее перезвонить ему, — сказал я, садясь в машину и трогаясь с места.
Спустя пятнадцать минут я уже был в гостинице для офицеров, поднялся к себе в номер и стал переодеваться. Снимая форму, я заметил на сорочке спекшуюся кровь. Я умылся, надел слаксы и спортивный пиджак, собрал свои вещи, в последний раз взглянул на комнату и спустился вниз с багажом.
Рассчитываясь за проживание и услуги, я подписал акт о причиненном мною ущербе гостинице, выражавшемся в разрисованной стене. Счет мне предстояло оплатить позже. Нет, я определенно обожаю армию. Дежурный портье помог мне отнести сумки и чемоданы в машину.
— Вы раскрыли это дело? — поинтересовался он.
— Да, — коротко ответил я.
— И кто же убил ее?
— Все, — сказал я, забрасывая последнюю сумку в багажное отделение, и сел за руль.
— Мисс Санхилл тоже уезжает? — поинтересовался портье.
— Не знаю, — сказал я.
— Вы не хотите оставить свой адрес, чтобы мы могли переслать вам корреспонденцию, которая, возможно, поступит на ваше имя?
— Нет. Никто не знает, что я здесь, — произнес я и включил передачу, торопясь поскорее покинуть гарнизон.
Выехав на Виктори-драйв, я миновал дом Энн Кэмпбелл, а вскоре уже добрался и до федерального шоссе, где поставил кассету с записями Уилли Нельсона, откинулся на спинку сиденья и нажал на газ. Еще до рассвета я рассчитывал быть в Вирджинии, чтобы успеть на утренний рейс военного самолета с военно-воздушной базы Эндрюс. Куда летел этот самолет, не играло никакой роли, главное, чтобы подальше от континентальной части США.
Моя служба в армии закончилась, и это было нормально. Я знал это еще до того, как прибыл в Форт-Хадли, и не чувствовал ни сожаления, ни сомнений, ни горечи. Мы служим, пока нам позволяют наши силы и возможности, а когда становимся непригодными к службе или лишними, мы покидаем ее, либо нас просят уйти. И никаких переживаний, ведь главное, как сказано в уставе, это выполнить свою боевую задачу, и все и вся в армии подчинено этой цели.
Возможно, мне следовало бы попрощаться с Синтией перед отъездом, но кому от этого была бы польза? Жизнь военных переменчива, люди приходят и уходят, и любые личные отношения, какими бы близкими они ни были, носят лишь временный характер, и все это понимают. Так что люди вместо «до свидания» предпочитают говорить, расставаясь, друг другу «как-нибудь еще увидимся» или просто «пока».
На этот раз, однако, я уезжал навсегда. И я чувствовал, что так даже лучше для меня, что нужно уйти именно сейчас, сложить с себя меч и доспехи, слегка поржавевшие, не говоря уже о том, что они заметно потяжелели за минувшие годы. Я поступил на военную службу в разгар холодной войны, во времена, когда армия участвовала в тяжелой войне в Азии. Свой долг я исполнил, отслужив положенные два года в действующей армии, а потом еще двадцать суматошных лет в СКР. За эти годы изменились и страна, и весь мир. Армия сокращается, что означает: «Спасибо вам за все, вы славно потрудились, не забудьте, уходя, выключить свет!»
Замечательно. Но так оно и должно было случиться. Война не могла длиться бесконечно, хотя порой нам казалось, что это так. Армия не могла обеспечить работой всех мужчин и женщин, желающих сделать карьеру, хотя и стремилась к этому.
По всему миру на военных базах и объектах опускался флаг США, ликвидировались военные городки в самой стране. Боевые подразделения распускались, войсковые части расформировывались, а их знамена отправлялись на склад. В один прекрасный день закроется и штаб-квартира НАТО в Брюсселе, а почему бы и нет? Наступала новая эпоха, и я радовался, что являюсь свидетелем ее прихода, но еще больше тому, что не участвую в происходящем.
Мое поколение, как мне кажется, выросло и сформировалось под влиянием событий, утративших теперь свое значение, так что и наши ценности, и наши воззрения тоже, возможно, канули в Лету. И хотя мы еще и полны боевого задора, мы стали, как сказала бы Синтия, пережитками прошлого, вроде старых боевых коней. Молодцы, большое спасибо, получайте свою половину жалованья, и всего хорошего!
Но за двадцать лет я многому научился и многое повидал. Так что, подводя итоги, могу сказать, что прожил весьма интересную жизнь и ни о чем не жалею.
Уилли с его душещипательной песней о Джорджии меня утомил, и я поставил кассету Бадди Холли.
Я обожаю мчаться на автомобиле, уносящем меня прочь от какого-то места, хотя, если задуматься, раз ты откуда-то уезжаешь, то следует знать, куда ты направляешься. Но я никогда не придавал этому значения. Я всегда только уезжал.
В зеркале заднего обзора появился полицейский автомобиль, и я взглянул на спидометр: скорость я превысил всего на десять миль в час, что в Джорджии расценивается как создание помехи для транспортного потока.
Полицейский включил мигалку и сделал мне знак остановиться. Я прижался к обочине и затормозил.
Полицейский вылез из своей машины и подошел к моему окошку, я опустил стекло. Определив, что передо мной полицейский из Мидленда, я заметил:
— Далековато вы, однако, забрались от дома, не так ли?
— Попрошу ваши документы на машину и водительские права, сэр!
Я предъявил ему и то и другое, и он сказал:
— Сэр, попрошу вас развернуться на ближайшей развязке и следовать в обратном направлении за мной.
— Зачем?
— Не знаю, мне передали приказ по радии.
— Шеф полиции Мидленда Ярдли?
— Да, это его приказ, сэр.
— А если я откажусь?
— Тогда я вынужден буду доставить вас в наручниках.
— Другого выбора у меня нет?
— Так точно, сэр.
— Хорошо. — Я подчинился, и мы помчались в направлении Мидленда.
На западной окраине города мы съехали с магистрали на шоссе, ведущее к городской мусорной свалке. Возле мусоросжигательной станции полицейская машина остановилась, я тоже затормозил свой «блейзер» и вылез из него.
Рядом с лентой огромного транспортера стоял Берт Ярдли и наблюдал за разгрузкой грузовика.
Я встал рядом и тоже стал смотреть, как вещи из подвала Энн Кэмпбелл уплывают на ленте в печь.
— Взгляни-ка на этот снимок, сынок, — воскликнул Берт, вертя в руках сделанную «поляроидом» фотографию. — Видишь эту жирную задницу? Это моя задница. А кто эта малышка? — Он швырнул пачку цветных фотографий на конвейер, поднял с земли несколько видеокассет и отправил их туда же. — Я думал, что мы договорились встретиться. Или ты решил взвалить всю эту работу на меня? Давай сгребай это дерьмо, сынок!
Я стал помогать ему складывать на ленту мебель, белье и прочий хлам из комнатки для сексуальных забав. Он сказал:
— Я держу свое слово, сынок. А ты мне не верил, не так ли?
— Нет, я верил. Ведь вы настоящий полицейский.
— Правильно. Что за мерзкая выдалась неделька! Кстати, знаешь что? Я проплакал все похороны.
— Я этого не заметил.
— Я плакал в душе. У многих парней сердце обливалось кровью на этих похоронах. Кстати, ты уничтожил эту компьютерную ерунду, как обещал?
— Я лично сжег диск.
— Правда? Значит, это дерьмо не выплывет наружу, а?
— Нет, можете не волноваться, все чисто.
— Пока чисто, — рассмеялся он и кинул на конвейер черную кожаную маску. — Слава Богу, теперь мы можем спать спокойно. И она тоже.
Я промолчал.
— Послушай, я сожалею, что все так вышло с Биллом.
— Я тоже.
— Может, теперь эта парочка выясняет отношения там, наверху, возле жемчужных ворот? — Он взглянул на жерло печи и добавил: — Или еще где-нибудь.
— Это все, шеф? — спросил я.
— Похоже на то. — Он оглянулся вокруг, достал из кармана фотографию, взглянул на нее и протянул мне: — Сувенир.
Это был снимок обнаженной Энн Кэмпбелл в полный рост. Она стояла, а вернее — прыгала на кровать в подвальной комнате, волосы ее разметались, она улыбалась в объектив, широко расставив ноги и раскинув в стороны руки.
— Это была потрясающая женщина, — сказал Ярдли. — Но я никогда не мог понять, что у нее творится с головой. А ты ее понял?
— Нет. Но мне кажется, что она рассказала нам о нас самих больше, чем нам хотелось бы знать. — Я бросил фотографию на транспортер и пошел к своему «блейзеру».
— Побереги себя, сынок! — крикнул мне вслед Ярдли.
— И вы тоже, шеф. Привет семье!
Я открыл дверцу, и Ярдли снова окликнул меня:
— Чуть было не забыл! Твоя подруга — она велела передать тебе, что надеется еще когда-нибудь увидеться с тобой. Мир тесен!
— Спасибо! — Я сел за руль и поехал прочь со свалки. Повернув направо, я вновь очутился на дороге к федеральному шоссе, убогие строения вдоль которой вполне соответствовали моему настроению.
На федеральном шоссе меня догнал красный «мустанг». Синтия висела у меня на хвосте вплоть до поворота на запад, к Форт-Беннингу. Здесь я притормозил и остановился на обочине. Она сделала то же самое. Мы вышли из машин и остановились рядом с ними, на расстоянии десяти шагов друг от друга. На Синтии были голубые джинсы, белая тенниска и кроссовки, и я понял, что мы из разных поколений.
— Ты проехала свой поворот, — сказал я ей.
— Это лучше, чем упустить свой шанс.
— Ты меня обманула.
— Ну да. А что, по-твоему, я должна была тебе сказать? Что все еще живу с ним? Разве бы ты поверил, что я серьезно намерена с этим покончить?
— Я бы попросил тебя позвонить мне, когда получишь развод.
— Вот видишь? Ты слишком пассивный.
— Я не имею привычки отбивать чужих жен.
Мимо прогрохотал полуприцеп, и я не разобрал ее слов.
— Что? — переспросил я.
— Точно так же ты себя вел и в Брюсселе!
— Впервые слышу об этом месте!
— Столица Бельгии.