А тут Найка встретилась взглядом с директором, от которого всегда старалась прятать глаза, смотреть в пол, отвечать односложно, – и он замер. Минуты на две, не больше, может, и не заметил бы никто, но Бануш крикнул: «Налетай!» – и, как голодные птенцы, дети набросились на короб с хлебом, моментально опустошив его.
Как потом хвалилась Айару, воспитали приютских они хорошо – ни один не взял лишнего куска хлеба, всем хватило. Но сколько же шуму, криков, смеха было! Даже из кухни прибежала Марта посмотреть, в чём дело.
И тут директор отмер.
– Солунай, в башню, – отрывисто произнёс он и повернулся к Банушу, безошибочно вычислив зачинщика. – Бануш – отнесёшь ей обед.
Найка вскочила с места и бросилась вон из столовой. Слёзы жгли ей кожу, казалось, будто она ядовита сама для себя. Нет, её не пугало наказание – кто из средних и старших ни разу не сидел в башне, кроме разве что Жылдыс? Её напугало, что она могла навредить директору. Она не сразу поняла, что это умение может быть опасным. И только по тому, как на неё посмотрел он, глядя по уровню роста волос, словно что-то знал, она поняла, что натворила.
Тем же вечером, когда она, давясь обедом напополам со слезами и соплями, почти не видевшая из-за постоянного плача, сидела в башне, Александр Николаевич лично поднялся к ней.
– Прости, что повысил голос, Солунай, – не глядя ей в лицо, ровно произнёс он. – Это недопустимо. Но я думал, что у нас есть ещё несколько лет. Вот, возьми и никогда не снимай.
Найка вытерла слёзы и сквозь решётку двери осторожно приняла протянутые ей очки с мутными стёклами.
– Это чтобы я никого больше не замедляла? – тихо спросила она.
Директор вздохнул и потёр переносицу. Найка поспешно надела очки и молча ждала.
– Со временем ты сумеешь делать куда больше, поэтому не будем ждать несчастных случаев, – неловко ответил он и повторил: – Носи, не снимая. Такие же были у твоей матери.
И ушёл.
Как будто Найке мало того, что у неё будет особенная вещь, которой нет у других! Мало у кого было что-то своё, личное. Одежда и обувь, порой даже расчёски были общими. Только старшие ребята мастерили себе свои собственные. Разве что зубные щётки и чашка с ложкой у каждого были свои, но очки – это вам не щётка, куда круче.
И только через несколько минут до Найки дошёл смысл сказанного директором. Получается, он знал её мать? Или как ещё это понять?
– Запросто, – согласился Бануш, когда Найка поделилась с ним этой идеей. – Ты ведь помнишь, что Айару говорила про директора? Он был охотником за головами чудовищ. Хорошим охотником не станешь, если будешь торчать на одном месте. Наверняка много где побывал и много кого видел.
– Александр Николаевич не мог быть охотником за головами! – пискнула Найка и закрыла глаза руками, с непривычки заляпав очки грязными пальцами. – Он не такой!
– Да, конечно. – Бануш рассмеялся. – Сама-то в это веришь?
Найка против воли вспомнила широкого, как медведь, директора, который при этом двигался мягко и плавно, как рысь. Нет, такой опыт не получишь, гоняясь за глупыми курами. Наверное, Айару не всегда придумывала свои сказки.
Следующая мысль заставила Найку побледнеть так, что заметил даже Бануш.
– Эй, ты чего? – нервно потряс он её за плечи. – Не смей падать в обморок, я хрупкий, я тебя до Ганса не дотащу!
Найка с трудом разомкнула пересохшие губы.
– Получается… Он мог убить мою мать?
– Фууух… – выдохнул Бануш. – Я подумал, чего тебя переклинило. Уже столько всего нафантазировать успел. А ты тупишь просто. Давай, Найка, думай и складывай. Ты в математике не очень, конечно, но попробуй, тут просто. Сколько тебе было, когда директор тебя у Красных Ворот нашёл?
– Около года, – поморщилась Солунай. Её до сих пор раздражало, что дата дня рождения у неё такая же фальшивая, как и имя.
– Во-о-от! – поднял палец Бануш. – А Амыр к тому времени уже лет десять безвылазно в приюте торчал. Смекаешь?
– Он не мог? – не веря своей радости и не очень понимая, почему накатывает такое облегчение, спросила Найка.
– Молодец, пять! – снова засмеялся Бануш. – Жаль, что не по математике, да?
Счастливая Найка только отмахнулась. Далась ему эта математика! В приюте детей, конечно, учили, но так, что любой бы понял – за пределами заповедника ему делать нечего. Лишь некоторые уходили дальше чтения, корявого письма и природоведения, которое больше проходили на практике. Тут уж каждый, кто намеревался выжить в заповеднике, учился на отлично – знать, кто или что может съесть тебя и, наоборот, что съедобно для людей или чудовищ, всем требовалось назубок. Человеческие дети постарше и те, что выглядели таковыми, проходили ещё математику, литературу и языки. География и история тоже были, но вёл их лично директор, так что Солунай даже проситься не стала. К чему ей знать лишнее? Ей и математика давалась непросто, а ведь без хороших оценок по ней Солунай одну не отпустят в посёлок за продуктами: а ну как посчитаешь неправильно? Деньгами воспитанники не обладали, а потому расплачивались ими редко.
Зимой Александр Николаевич добывал несколько шкур, которые продавал туристам, а большую часть денег оставлял в поселковом магазине на годовой кредит. Там его уважали и обмануть не пытались.
Найка же больше всего любила читать, благо делать это могла на нескольких языках, включая те, на которых не могла говорить. Говорить же она свободно могла на русском, на пяти наречиях ойротского – столько знала Айару, на немецком и на греческом.
Директор очень её хвалил и предполагал, что она сумеет заговорить с любым человеком на его родном языке, но как это проверить? Туристы из других стран до их заповедника особо не добирались, а если и добирались, то Найка их в глаза не видывала. Так что была она грамотной и неглупой, хоть города страны, в которой находился родной заповедник, запоминать не собиралась совершенно осознанно. Какая разница, если она никуда отсюда не поедет?
Она так думала и раньше, но с тех пор как обнаружила, что на самом деле является чудовищем… Вот разозлится она на кого-нибудь, плюнет и убьёт случайно человека. И что потом делать? Людей убивать нельзя, директор это постоянно всем чудовищам говорил.
Правда, Бануш, которому эти лекции чаще всего доставались, утверждал, что сам директор считал, что браконьеры – не люди. Но поди отличи, где человек, а где браконьер, когда тут человека от чудовища отличить сложно!
– Теперь ты чудовище, просто по приюту ходить нельзя, – обрадовал её неугомонный Бануш через пару месяцев после появления очков. – Надо, как я, сквозняками.
Найка приуныла. Ей любая учёба, кроме языков и природоведения, давалась тяжело, не то что Банушу. Разве не проще в коридоре чуть приспустить очки и замедлить того, кто по дороге попался? А самой проскочить?
– Найка, ты дурочка, – снисходительно ответил Бануш, когда она предложила этот вариант. – Ты не поняла, почему тебе эти очки на пол-лица дали?
Когда в ответ Солунай покачала головой, он продолжил:
– Это ты сейчас людей замедляешь, а в силу войдёшь, кто знает. Будешь на месте убивать или сжигать взглядом. Кстати, я бы посмотрел, конечно, но не на своих же! Так что хватит ныть, пошли ловить сквозняк.
Прятаться в тенях, каковых в приюте было множество, умели все дети, без разделения на чудовищ и людей. Но ходить по приюту безбоязненно могли лишь Васса, Катенька и Бануш. Бануш ходил сквозняками, чему и взялся учить Солунай, шелест ног всё сильнее и сильнее уходящей прочь от разумности Катеньки заставлял даже воспитателей жаться к стенам, и только директор ещё мог отправить её в комнату или в башню. А у Вассы была своя сила, хоть Солунай и не верилось в то, что она тоже была чудовищем. Васса делала вид, что ей можно ходить тут. И все верили. Возможности сопротивляться не было даже у директора. К счастью, Васса редко пользовалась силой, никому не вредила и даже иногда укладывала Катеньку, вызывая одним своим присутствием в ней проблески разума.
И вот теперь к избранным присоединялась Найка, которая совсем не чувствовала себя такой особенной.
– Слушай меня, я тебя проведу первый раз, потом самой будет проще, – посоветовал Бануш. Он наморщил лоб, и Найка услышала вдруг его голос в своей голове: «Первый сквозняк – два шага влево. Встань и позволь ему забрать тебя».
Найка послушалась и поняла, что не ощущает своего тела. Но прежде, чем она успела испугаться, чувства снова вернулись, а она оказалась в пятнадцати шагах от того места, где была.
«Теперь лови второй. Почувствуй, где открыто окно, этот воздух, сырой и холодный. Шаг, ещё… Не стой на месте, Солунай!»
И снова воздух растворил её, чтобы выбросить этажом выше. Но и тут её настиг голос Бануша – друг стал куда сильнее, чем совсем недавно!
«Подожди, – шепнул он у неё в голове. – Считай до трёх, и шаг на север».
То ли Бануш оказался непревзойдённым учителем, то ли Солунай способной ученицей в том, что ей действительно нравилось, но она прошла дважды с его голосом в голове и один раз сама. А потом Бануш ушёл спать, вымотавшийся от использования силы, а Солунай попрыгала по сквознякам до башни, чтобы проверить, нет ли там кого.
Тут это и произошло.
«Хорошшший мальшшшик», – прошелестел голос в её голове.
А другой подхватил: «Вкуссссный, но друг. Не для гнезда».
Кажется, не все голоса, которых в голове оказалось на удивление немало, были согласны. Они зашипели, зашелестели, забормотали так, что у Солунай заболела голова. Одно дело – слышать в голове Бануша, и совсем другое – целую горсть неизвестных голосов. Она уже не чудовище, получается, а чокнутое чудовище!
И к кому бежать – непонятно. К Банушу? И чем он ей поможет? К Александру Николаевичу, чтобы спросить, было ли у её мамы такое? Делать вид, будто она не знает, что является чудовищем, и без этого было поздно, ещё когда она замедлила его взглядом, а так… вдруг поможет!
С другой стороны, а если он решит, что она доставляет слишком много хлопот, и… Что там делают охотники? Рубят головы? Солунай почесала шею. Нет, пока не время бежать за помощью к самому опасному существу приюта. К его директору.