Александр Николаевич остановился у двери, щёлкнул замком и чуть приоткрыл дверь.
– Я вхожу, есть кто-то новый? – крикнул он внутрь.
– Нет, – раздалось изнутри. И только после этого директор зажёг лампу, которая стояла тут же, у двери.
– Пойдём, – позвал он Солунай. – Лучше закрой сейчас глаза и не подглядывай.
Найка, вообразившая, что здесь насильно удерживают людей или чудовищ, не очень хотела закрывать глаза, но всё же послушалась. В конце концов, если директор держит тут непослушных чудовищ, задумавших бежать из приюта, то у неё должна быть хорошая компания. И Васса, кстати, тоже тут должна быть.
Она позволила провести себя несколько шагов под шепотки и шуршание кругом, а потом её легонько подтолкнули в спину и произнесли над ухом почему-то по-гречески:
– Мерпесса, я привёл твою дочь, как и обещал.
– О, а обязательно было перед этим валять девочку в грязи? – спросил хриплый голос тоже по-гречески. Только он отличался от того греческого, который знала Солунай.
– Кето, девочка моя, посмотри на маму.
И Солунай распахнула глаза, чтобы понять, что она нос к носу находится со взрослой горгоной. Крупные длинные змеи в таких же чёрных кудрях, такие же очки на точно таком же остром носу, такой же изгиб губ… Солунай не сразу поняла, что она видит только голову, расположенную на смутно знакомом диске.
– Мама? – неуверенно произнесла она.
– Конечно, мама, не папа же, – усмехнулась та. – Ты выросла. Так быстро выросла! А я не верила Александросу, думала, он смеётся надо мной.
Найка не сразу поняла, что Александрос – это её директор.
– Мерпесса, я оставлю вас на полчаса, не порть ребёнка. – Директор явно чувствовал себя не в своей тарелке.
– Это мой ребёнок, Александрос, кому ещё рассказывать ей о жизни, – резко ответила горгона, и её змеи взвились в воздух.
Солунай думала, что сейчас Александр Николаевич выскажет всё. И про ночи недосыпа, и про учёбу вредных чудовищ, и про вытаскивание их из болота, и про поиски пропитания для этих детей… Но он просто вышел и закрыл дверь.
– Я надеялась на жаркий спор, – призналась Мерпесса несколько разочарованно.
– Ты вечно на что-то надеешься, Мер, но он тебе не по зубам, – раздалась трескучая греческая речь слева. Солунай оглянулась и ахнула. Она не видела раньше, но в этом круглом помещении были амфитеатром поставлены полки. И на всех были похожие на плоские тарелки диски. Многие пустовали, но большинство всё же были заняты головами. Красивыми и уродливыми, в намордниках и в очках, причёсанными, лысыми, выглядевшими точь-в-точь как люди и явно лишёнными даже признаков разумности. Солунай показалось, что вдалеке стояли гриб и комок студня. Она просто понадеялась, что ошиблась.
Говорящая была красивой женской головой, но в искусно заплетённых волосах виднелись перья.
– Вы гарпия? – спросила она и вздрогнула, когда мать расхохоталась.
– Обидеть хочешь? – на чистом русском осведомилась голова. – Из алконостов я, Мефоной прозванная в честь прабабки.
– Просто вы говорили на греческом, – попыталась пояснить Солунай, но стушевалась и тихо шепнула: – Извините.
– Нечего горгоне извиняться, плюнь в неё, и дело с концом, – заметила Мерпесса. – И сними очки. Хоть ненадолго, но все оцепенеют, немного в тишине побуду.
Когда же вокруг все только сильнее расшумелись, с негодованием отвечая на такое высказывание, на лице Мерпессы зазмеилась ехидная улыбка.
«Да она специально их доводит! – сообразила Солунай. – Так вот что значит быть горгоной?»
– Вижу, ты поняла, Кето, – довольно улыбнулась Мерпесса, и из-под её нижней губы показались немаленькие клыки, которые её совсем не портили.
Директор был прав. Мерпесса красивая, а Солунай точно такая же, как она. Значит, тоже красивая. Или правильно говорить «Кето»?..
– Мама, почему ты отправила меня сюда? – наконец задала она самый волнующий вопрос. – Почему не оставила рядом с собой?
Горгона чуть помрачнела, а все соседние головы смолкли. Некоторые даже прикинулись, будто спят.
– Твой отец умер, – наконец произнесла Мерпесса. – Не знаю, любила ли я его, он ведь был смертным человеком. Но с ним было спокойно. С ним никто не знал, кто я, хотя подозрения у соседей, конечно, были, да и мои красавицы не любили сидеть под волосами, приходилось носить платки и крутить косы вокруг головы. А когда я его похоронила, мне нужно было вернуться к сёстрам. А на островах… стало неспокойно. Я боялась, что не успею вырастить тебя. И, как оказалось, была права.
– Спроси, кто её убил, – проскрежетал голос сверху, и Солунай поразилась, как она могла спутать красавицу алконост и эту гарпию. Точно гарпия. – Спроси, как убили нас всех!
– Мама?.. – нерешительно обратилась Солунай.
– Я не знаю, кто меня убил. – Горгона поджала губы. – На нас не выходят один на один с оружием в руках. Меня подстрелили из снайперской винтовки с корабля, который даже не собирался причаливать к берегу. Впрочем, надеюсь, что сёстры потопили этих браконьеров. Узнать я это не узнаю, мои смертные сёстры давно разбрелись по свету, на острове только дальние родственники, бессмертные. Но и до них скоро доберутся. Человек придумал массу штук, способных испортить жизнь даже вечным.
– Это точно, – хрипло захохотала гарпия. Неподалёку что-то согласно зашипела голова нага, но Солунай не понимала этого языка, а спрашивать змеек не хотелось.
Солунай же наконец огляделась чуть тщательнее. Она увидела пустые диски. Рядом с Мерпессой диск носил её имя – Кето (и в скобках рукой директора дописано «Солунай»), чуть дальше диск Бануша. Рядом оказалась голова красивой женщины с холодными водянистыми глазами.
– Нет, я не мать мальчишки, я его тётка, – пояснила она, показав острые зубы. – Я предлагала его сожрать, но сестрица всегда была упряма. Сейчас сама кормит рыб.
Солунай поспешно отошла подальше. Надо попросить Александра Николаевича переместить Бануша подальше от такой родственницы.
О чём она только думает!
– Если хочешь его получить, то получишь. Или просто разорви его на части, окамени и забудь, – вслед ей произнесла Мерпесса.
Солунай едва не выронила диск, который крутила в руках.
– Ты о ком? – спросила она, чувствуя, как горят уши.
– Какая разница. – Если бы у Мерпессы были руки, она бы определённо отмахнулась от дочери. – Я вижу, что твоё сердце болит и рвётся. Забирай себе то, что тебе принадлежит по праву. Горгонам не отказывают.
– Но… – Солунай растерялась и огляделась. Однако все эти чешуйчатые, лысые, с перьями согласно кивали, мол, так оно и есть, слушай маму, Кето! Будь умницей, Кето! Будь наконец горгоной!
– Но я ядовитая!
– Конечно, ядовитая, – согласилась Мерпесса. – Тебе нужно выпить крови своего избранника, а потом дать ему испить своей. Старый ритуал. Действенный. Только не торопись: если ошибёшься, повторить не сможешь долго.
– А если я уже пила его кровь? – совсем тихо спросила Солунай, обмирая от ужаса и восторга.
– Если ты не была влюблена, это не в счёт, – наморщила нос Мерпесса. – Не связывать же жизнь с каждым, кого не доел.
Солунай не успела ответить.
Стукнула дверь. Это Александр Николаевич деликатно давал понять, что вернулся.
Он заметил диск в руках Солунай.
– Вот поэтому я и знаю, что Васса жива, – пояснил он. – Если с ней произойдёт что-то непоправимое, её голова и дух моментально привяжутся к этому месту. И мы хотя бы сумеем отомстить. Хотя лучше, если мы её найдём.
Помявшись, он добавил:
– Я давно никого сюда не приводил. Просто Мерпессе я обещал показать тебя. Наверное, ты считаешь меня чудовищем. С моей-то коллекцией. Но поклянись никому не говорить о ней. Они на первый взгляд все милые существа, конечно, но действительно опасны.
И снова поднялась волна негодования, хотя… Солунай прислушалась к тональности. Её чуткие уши уловили – чудовища лишь делают вид, что возмущены. Они горды тем, что остаются опасны после смерти. Что могут говорить, общаться. Пусть в коллекции охотника, но оставаться частью себя.
– Вовсе вы не чудовище. – Солунай нахмурилась. – Но я не понимаю. Вы, получается, продолжаете уходить в мир за пределами заповедника. Один?
– Да. – Александр Николаевич поморщился. – Иногда дети и правда сами уходят из заповедника, но таким, как Васса или ты, там делать нечего. Лучше бы нутро мира было вовсе закрыто для людей. Потому что из большого мира к нам приходит зло.
– Не понимаю, – призналась Солунай. – Разве не чудовища – зло?
Смеялись все, кроме неё и директора. Кто-то в углу досмеялся до вспыхнувшего стола, и Александр Николаевич бросился его тушить.
– Кето, Кето, ты у меня такая наивная, – отсмеявшись, ласково произнесла Мерпесса. – Конечно нет, милая. Чудовища просто чудовища. Настоящее зло – люди. Не все, конечно, но их так много, что и зла в мире всё больше. Это они придумали охотников.
– Между прочим, люди же придумали и заповедник, – не удержался Александр Николаевич.
– Всё так, – не стала спорить Мерпесса. – Люди так любят – уничтожить что-то под корень, а потом сохранять обрывки. С чувствами у людей так же, Александрос, ты в курсе?
Солунай побелела от ужаса, что директор всё поймёт, но тот не повёл и бровью, продолжая препираться с Мерпессой по поводу всех людей, внешнего мира и их заповедника.
Солунай аккуратно подвинулась к двери, ещё шаг, ещё… и выскользнула наружу. У подножия лестницы она поймала ближайший сквозняк и рванула прочь от башни. К себе, смыть наконец вонючую грязь и тину, переодеться и обдумать всё, что произошло. Она увидела свою маму – вот что самое главное. А все эти разговоры про чувства и зло – просто разговоры. И просить пить кровь директора она не собиралась – есть и более простые способы умереть. Утонуть в болоте, например.
Когда же она чистая вернулась в комнату, её уже ждал Бануш. Он нагло расселся на кровати Катеньки, прекрасно зная, что та больше никогда не перешагнёт порога приюта. Раньше Солунай делила комнату с Катенькой и Кристи, а после того как Кристи совсем недавно встретила своё дерево и вросла в него, ждала новых соседок. Но пока здесь с утра до вечера постоянно околачивался Бануш, из желающих к ней переехать была одна Жылдыс.