– Добрый день, леди Анна.
– Вдовствующая принцесса, – тихо говорю я гравию под ногами, чтобы меня никто не слышал. Я не поднимаю головы, пока мимо меня проходит целая вереница роскошных и дорогих сапок и туфель, и, лишь когда движение прекращается, позволяю себе встать. И лишь тогда я замечаю, что ушли не все: Ричард, девятнадцатилетний брат короля, остался. Он стоит рядом, облокотившись о каменную стену, и улыбается мне так, будто наконец вспомнил, что когда-то мы были друзьями, а он – воспитанником моего отца и каждый вечер преклонял колени в ожидании поцелуя моей матери, словно был ее сыном.
– Анна, – просто произносит он.
– Ричард, – отвечаю я, не произнося его титула, потому что он сам не произнес моего. Но я понимаю, что он – герцог Глостер, а я никто, без имени и без содержания.
– Я буду краток, – говорит он, бросая взгляд в коридор, по которому удаляется его брат со свитой, обсуждая охоту и новую породу собак, привезенную из Эно. – Если ты счастлива здесь, живя со своей сестрой, лишенная наследства и с осознанием того, что твоя мать томится в заточении, то я не произнесу больше ни слова.
– Я не счастлива, – быстро произношу я.
– Если ты считаешь их своими тюремщиками, я могу тебя от них спасти.
– Они стали для меня тюремщиками и врагами, и я ненавижу их обоих.
– Ты ненавидишь свою сестру?
– Сильнее, чем ее мужа.
Он кивает, словно услышанное не шокировало его, а лишь показалось ему закономерным.
– Ты можешь выходить из своих комнат?
– Чаще всего я гуляю во внутреннем садике.
– Одна?
– Так вышло, что у меня нет друзей.
– Приходи сегодня после обеда в тисовую беседку. Я буду тебя там ждать. – Сказав это, он разворачивается и бросается за свитой брата.
Я быстро отправляюсь в свою комнату.
После полудня Изабелла и ее дамы начинают готовиться к театрализованному представлению, примеряя свои костюмы. В этом веселье мне не отведено никакой роли, не приготовлено костюма. Во всеобщем восторге от нарядов и прочей суеты обо мне забывают, и я пользуюсь этой возможностью, чтобы ускользнуть на лестницу, ведущую прямо в сад, а оттуда – в тисовую беседку.
Я сразу замечаю его легкий силуэт, присевший на каменную скамью. Рядом с ним – его гончая. Собака поворачивается на звук моих шагов по гравию и навостряет уши. Ричард, увидев меня, поднимается на ноги.
– Кто-нибудь знает, что ты здесь?
Я чувствую, как забилось мое сердце от этого заговорщического вопроса.
– Нет.
Он улыбается.
– Сколько у тебя времени?
– Наверное, около часа.
Он увлекает меня в тень беседки, где темно и холодно, но густые зеленые ветви заботливо ограждают нас от досужих взглядов. Кто угодно мог выйти ко входу круглой аллеи, в центре которой стояла беседка, и увидеть нас, и мы укрылись под сенью маленького зеленого шатра. Я поглубже запахиваю плащ и сажусь на каменную скамью, глядя на Ричарда с ожиданием.
Он смеется, видя восторг на моем лице.
– Я должен знать, чего ты хочешь, прежде чем что-либо предлагать.
– Зачем тебе вообще что-либо мне предлагать?
Он пожимает плечами:
– Твой отец был хорошим человеком и хорошим опекуном для меня, когда я жил у него. Я с детства вспоминаю о тебе с нежностью. Я был счастлив в твоем доме.
– И ради этого ты меня спасешь?
– По-моему, у тебя должна быть свобода выбора.
Я смотрю на него с недоверием. Должно быть, он считает меня дурочкой. Не думал же он о моей свободе, когда вел моего коня в Вустер, чтобы передать меня в руки Изабеллы и Джорджа.
– Почему же ты тогда не отпустил меня к матери, когда приехал за Маргаритой Анжуйской?
– Тогда я не знал, что они будут держать тебя как пленницу. Я думал, что везу тебя к твоей семье, в безопасное место.
– Это все из-за наследства, – говорю я ему. – Пока я у них в руках, Изабелла может претендовать на все наследство, которое дает нам мать.
– И пока твоя сестра не выражает протеста, они могут держать твою мать в этом аббатстве, сколько им будет угодно. Джорджу отходят все земли вашего отца, и если Изабелла получает все имущество вашей матери, то все имущество вашей состоятельной семьи снова вернется в одни руки, но руки только одной из сестер Уорик, Изабеллы. А ее состояние попадет в крепкие руки Джорджа.
– Мне не дозволяется даже заговорить с королем. Как же мне тогда выразить свое прошение?
– Я мог бы стать твоим заступником, – медленно произносит Ричард. – Но только если ты захочешь, чтобы я тебе служил. Я мог бы поговорить с королем от твоего имени.
– Зачем тебе это?
В ответ он улыбается, и в его темных глазах я вижу целый манящий мир.
– А ты сама как думаешь? – тихо спрашивает он.
«А ты сама как думаешь?» Эти слова следуют за мной неотвязно, как серенада, пока я бегу из холодного сада в комнаты Изабеллы. От холода у меня замерзли руки и покраснел нос, но этого никто не замечает. Я быстро скидываю плащ и усаживаюсь к камину, словно бы слушая их болтовню о нарядах. И все это время в моей голове бьется только одна мысль, выраженная словами: «А ты сама как думаешь?»
Настало время одеваться к ужину. Я должна дождаться, пока служанки Изабеллы зашнуруют ее корсет. В мои обязанности входит передать ей флакон с духами и открыть шкатулку с украшениями. В кои-то веки я служу ей без горечи и обиды. Я даже не замечаю, что она просит жемчужное ожерелье, затем передумывает, а затем снова просит подать ей жемчуг. Меня совершенно не трогает тот факт, наденет ли она сегодня жемчуг, который у кого-то украл ее муж. У меня она больше ничего украсть не сможет, потому что у меня появился защитник.
У меня теперь есть заступник, и он тоже брат короля, как и Джордж. Он тоже принадлежит дому Йорков, и мой отец любил его и учил, как родного сына. И так вышло, что он идет в очереди по праву наследия вторым, после Джорджа, но любим королем гораздо больше, чем Джордж, потому что он более постоянен и верен королю, чем Джордж. Если бы вам пришлось выбирать между братьями Йорк, то вы бы непременно заметили, что из них Джордж был самым красивым, Эдуард – самым обаятельным, а Ричард – самым верным.
«А ты сама как думаешь?» Задавая свой вопрос, он хитро улыбнулся, и его темные глаза так блестели, что мне почти показалось, что он мне подмигнул, почти как тонкой шутке, понять которую могли только мы вдвоем. Как будто мы хранили какой-то удивительный секрет, некую чудесную тайну. Мне тогда казалось, что я проявляю ум и осмотрительность, спрашивая его, зачем ему оказывать мне помощь. А он посмотрел на меня так, словно бы мне и без того был известен ответ на мой вопрос. И было что-то в самом вопросе, в том, как блестели его глаза, что вызывало у меня непреодолимое желание смеяться. Даже сейчас, когда моя сестра поворачивалась так и эдак перед серебряным зеркальцем ручной работы, а затем кивала мне, чтобы я застегивала на ней украшения, мои щеки розовели от воспоминания об этих словах.
– Да что с тобой такое? – холодно вопрошает она, встречаясь взглядом с моими глазами в холодном зеркальном отражении.
И я тут же одергиваю себя:
– Ничего.
Изабелла встает из-за туалетного столика и идет к дверям. Ее дамы собираются вокруг нее, двери распахиваются, и она присоединяется к Джорджу и его родным, ожидавшим ее выхода. Это всегда было сигналом о том, что мне пора возвращаться в свои комнаты. Считалось, что я пребываю в таком глубоком трауре, что не выношу присутствия большого количества людей. Только Джордж и Изабелла знают, что именно они изобрели это правило, чтобы не позволить мне видеться и разговаривать ни с кем, помимо их семейства. Меня как некогда вольного сокола посадили в клетку. Раньше об этом знали только я, Изабелла и Джордж. Теперь об этом еще знает Ричард. Он сам обо всем догадался, потому что хорошо понимает меня и Изабеллу. Он был почти сыном в доме Уориков и хорошо знал его обитателей. А еще я была небезразлична Ричарду, поэтому он думал обо мне, беспокоился о том, каково мне живется в доме Изабеллы, сумел разглядеть истину за ширмой заботливого опекунства. Он знал, что они стали моими тюремщиками.
Я приседаю в реверансе перед Джорджем и опускаю лицо так, чтобы они не видели, что я улыбаюсь словам, которые снова и снова звучат в моей памяти. «А ты сама как думаешь?»
Когда в дверь моей комнаты раздается стук, я открываю сама, ожидая прихода слуги, который накрывал мне стол для ужина. Однако на пороге вижу самого Ричарда, разодетого в пиджак и штаны из роскошного красного бархата, с небрежно перекинутым через плечо плащом, отороченным королевскими соболями.
– Ты?! – выдыхаю я.
– Я решил зайти и проведать тебя, пока там накрывают на стол, – говорит он и входит в мои комнаты, чтобы усесться на кресле Изабеллы под стягом с символом рода, висящим над камином.
– Слуги могут принести мой ужин в любую минуту, – предупреждаю я его.
Он легко отмахивается от моих опасений.
– Ты подумала о нашем разговоре?
Я думала о нем весь день.
– Да.
– Ты хочешь, чтобы я стал твоим заступником в этом деле? – И снова он улыбается так, словно предлагает мне сыграть в самую чудесную игру, словно призывает создать заговор против моих опекунов и тюремщиков, словно приглашает на танец.
– И что мы должны будем делать? – Я изо всех сил стараюсь быть серьезной, но не могу сдержать ответной улыбки.
– О, я думаю, – шепчет он, – что нам придется часто встречаться.
– Придется?
– По меньшей мере один раз в день. Ну, для того, чтобы у нас получился настоящий тайный заговор, я считаю, что мне надо будет видеться с тобой один или два раза в день. Не знаю, может даже, мне понадобится видеть тебя все время.
– Но что мы будем делать?
Носком своего сапога он подталкивает стул и жестом приглашает меня сесть ближе к нему. Я молча повинуюсь. Он управляет мной как своим ручным соколом. Он наклоняется ко мне так, что я чувствую его дыхание на своей щеке, и шепчет: