Вокруг навершия клетки закружился водоворот русалок и водяных, нежно прикасающихся друг к другу, гладящих гибкие тела, сладострастно вздыхающих.
«Я не стала больше пугать тебя, – вскрикнула русалка, – и пела тебе о любви и страсти, и в конце концов ты услышала и научилась понимать меня!»
– Русалка… – прошептала Мари-Жозеф.
Русалка издала резкий, неблагозвучный стон и стала взбираться по ступеням. Мари-Жозеф обняла ее и попыталась остановить. Рисунки веером полетели на доски помоста.
– Не надо, пожалуйста, прошу!
Русалка заплакала. Мощными когтями она могла бы растерзать руку Мари-Жозеф, но та даже не шелохнулась.
– Я не могу освободить тебя, – призналась девушка. – Куда ты поплывешь? Море слишком далеко, поблизости нет даже реки. Ты принадлежишь его величеству. Если ты сбежишь, моего брата ждет опала.
Русалка зарычала, показав клыки, а потом, в ярости подняв огромный сноп брызг, бросилась в фонтан.
Мари-Жозеф зарыдала:
– Русалка, подруга…
Глава 16
Мари-Жозеф, спотыкаясь, поднималась по Зеленому ковру, торопясь уйти из сада, пока кто-нибудь не заметил, как она бежит, забрызганная грязью, мокрая от росы, босая. Вот если бы можно было поскакать домой на Заши… Ступни у нее совсем онемели. Она прижала к себе стопку эскизов, укрывая свои новые, опасные знания под теплым плащом шевалье. Отчаяние русалки неотступно кружило вокруг нее, словно высматривающий добычу хищник.
Взойдя по лестнице, она заглянула в комнатку Ива. Он тихо похрапывал. Ряса, рубашка и сапоги неряшливой вереницей обозначили его путь от двери до кровати. Она положила зарисовки на письменный стол и стала трясти его за плечо, пока он не пробормотал, что совсем проснулся, но тут Мари-Жозеф передумала и спрятала эскизы.
«Если я расскажу Иву о русалке, морской женщине, неужели он мне поверит? – думала она. – Но если я покажу ему… Если покажу всем…»
Вернулась Оделетт с хлебом и шоколадом на подносе. В новом утреннем муслиновом платье с узором из веточек она сияла здоровьем и красотой.
– Я останусь с вами, – с мрачным видом сообщила она, поставив поднос на приоконный столик.
Мари-Жозеф, встревоженная и расстроенная, долго не могла вспомнить, о чем ведет речь Оделетт и откуда взялось новое платье. Но потом все всплыло в ее памяти: и домогательства Шартра, и ее собственное обещание, и подарок Марии Моденской.
– Но только до тех пор, пока положение вашей семьи не упрочится, чтобы я смогла вернуться домой с почетом. Я и сама попробую заработать денег. Я уже не буду служить вам, но по-прежнему готова помогать, ведь вы, мадемуазель Мари, ничего не понимаете в моде. Никто больше не будет называть меня рабыней.
– Я принимаю ваши условия, мадемуазель Оделетт, и буду благодарна вам за помощь.
Мари-Жозеф поцеловала ее в щеку. Оделетт обняла подругу, прижавшись лбом к ее плечу. Внезапно Оделетт задрожала и отпрянула. Ее темные глаза заблестели от слез.
– Когда вы уедете, я буду скучать, сестра, – сказала Мари-Жозеф. – И все же я сделаю все, чтобы вы скорее обрели независимость.
Вновь овладев собой, Оделетт с достоинством склонила голову в знак согласия, а потом перешла за столик, накрытый для завтрака. Мари-Жозеф присоединилась к ней, усевшись на приоконный диванчик, и налила в чашки шоколада. Геркулес принялся тереться о ноги и мяукать; Мари-Жозеф налила ему в блюдце теплого молока.
– Я и вправду ощущаю запах шоколада?
В комнату вошел Ив. Он провел пальцами по волосам, и они локонами, изящнее любого парика, ниспали ему на плечи. Он взглянул на Оделетт:
– А мое место?
– Можете принести себе стул, – совершенно хладнокровно откликнулась Оделетт. – Вам это вполне по силам.
Он нахмурился:
– Хватит, я хочу есть. Оделетт, уступи мне место сейчас же.
– Меня зовут не Оделетт. Меня зовут Халида.
Ив расхохотался:
– Халида! А в следующий раз ты скажешь, что решила принять магометанство!
– Да, решила.
– Я дала мадемуазель Халиде вольную и отныне считаю ее нашей сестрой.
– Что?
– Я ее освободила.
– Повинуясь минутному капризу? Она же единственное наше хоть сколько-нибудь ценное достояние!
– Она принадлежала мне, и я могу ее освободить.
– Через пять лет, когда достигнешь совершеннолетия, но не раньше.
– Я дала ей слово. Она свободна. Она – наша сестра.
Он пожал плечами:
– Я не подпишу вольную. – И, обращаясь к Халиде, произнес: – Не бойся, я никогда тебя не продам, но не можем же мы жить при дворе без служанки!
Оделетт-Халида вскочила так стремительно, что опрокинула стул, и бросилась в спальню Мари-Жозеф.
– Ив, как ты мог!
Он поднял стул, уселся и налил себе шоколада.
– Я? Я только пытаюсь сохранить наше высокое положение.
Он макнул кусочек хлеба в шоколад и проглотил сладкую, пропитавшуюся шоколадом массу, вытирая подбородок ладонью.
– Владеть другим человеком – грех! – «И держать другого человека в неволе, в клетке, – тоже!» – мысленно добавила она.
– Вздор! Кто внушил тебе такие мысли?! Какие еще опасные идеи ты переняла?!
Мари-Жозеф не решилась сейчас заговорить с ним о русалке. Она взяла Ива за руку:
– Не сердись! Ты пользуешься благосклонностью короля. Он обещал наделить меня приданым и найти мне мужа! Так что ты вполне можешь позволить себе великодушие. Наша сестра…
Ив в раздражении швырнул намокший хлеб на стол:
– Приданое? О каком приданом ты говоришь? В разговоре со мной король ни разу не упоминал, что хочет выдать тебя замуж.
– Я думала, ты будешь радоваться.
– Ты очень изменилась, и мне это не по нраву, – отрезал он. – Ты говорила, что твое единственное желание – помогать мне в работе, но…
– Как я буду тебе помогать, запертая в монастырских стенах?
– Но ты же должна где-нибудь жить, пока я путешествую…
– И мне запретят там заниматься науками и станут обвинять в…
– Версаль – не место для девицы.
– Если бы я вышла замуж, то перестала бы быть девицей.
– Может быть, – предложил Ив, – если бы ты вернулась в Сен-Сир…
Мари-Жозеф постаралась сдержаться. Если она даст брату понять, как ужаснул ее такой план, он решит, что она сошла с ума. И возможно, не ошибется.
– Мадам де Ментенон велела всем наставницам постричься в монахини. Вот почему мне пришлось уйти.
– Возвращайся. Посвяти себя Господу.
– Я никогда не приму монашества.
Внезапно их перебил звон и бряцание тяжелых золотых монет. Великолепная в своем гневе, Халида, широко размахнувшись, швырнула на пол пригоршню луидоров. Монеты покатились и запрыгали по ковру, застучали по дощатому полу, бренча, убежали в угол.
– Я сама себя выкуплю. Если этого недостаточно, я заработаю еще.
Надменная, словно придворная дама, Халида облачилась в новое роскошное платье синего, оттенка индиго, шелка. В иссиня-черные волосы она вплела длинную нить блестящего жемчуга.
– Откуда все это? – поразился Ив. – Откуда у тебя это платье и драгоценности?
– От мадемуазель, от мадемуазель д’Арманьяк, от мадам дю Мэн, от королевы Марии!
Ив подобрал монеты.
– Я подумаю о твоей просьбе… когда ты раскаешься и вернешься к истинной вере.
Мари-Жозеф выхватила у него монеты и стала насильно пересыпать в ладони Халиды.
– Это твои деньги и твоя свобода, никто не посмеет их отнять!
– Все равно будет по-моему! – крикнул Ив и выбежал из комнаты.
– Он не со зла, – сказала Мари-Жозеф. – Он просто…
– Он просто наслушался дьявола, который хочет обратить в рабство всех турок. Христианского дьявола, папу.
Люсьен с трудом взбирался по Королевской лестнице. У него болела спина. Он предпочел бы сейчас скакать верхом на Зели, но ему предстояло слушать чтение дневников маркиза де Данжо, в которых скрупулезно отмечалось все касающееся его величества, и наблюдать за реакцией короля.
Мушкетер с поклоном распахнул перед ним дверь в покои мадам де Ментенон.
Его величество, сидя в кресле, тихо беседовал со своей супругой, а та кивала в ответ, склонившись над очередным вышиванием. Люсьен не стал разглядывать гобеленовую ткань у нее в руках: ему не хотелось созерцать очередную сцену сожжения.
– Здравствуйте, месье де Кретьен, – поприветствовал адъютанта его величество. – Кантен, бокал вина господину де Кретьену.
Люсьен поклонился королю, благодарный за знак столь милостивого внимания.
– И поставьте бокал месье де…
Однако лакей не успел выполнить повеление его величества; его отвлекли шум и возмущенные крики за дверью. Кантен бросился унимать буянов.
– Неужели это месье де Данжо?! Быть не может! – воскликнул король.
– Месье, я не пропущу вас! – раздался голос Кантена. – Его величество уединился со своими советниками.
– Вы хотите сказать «со своей любовницей»? Пропустите меня!
Месье прорвался мимо стражников, но тут дорогу ему преградил великан и силач Кантен, с гневно встопорщившимися усами. За спиной месье, на лестничной площадке, в ужасе замер месье де Данжо, помедлил секунду, осторожно попятился и был таков.
– Пропустите моего брата! – приказал его величество Кантену, подчинявшемуся ему одному.
– Сударь, положите конец этому фарсу! – Месье ворвался в апартаменты мадам де Ментенон, громко топая под стать рассерженному цирковому пони, такой же растрепанный и смешной.
– Фарсу, братец?
– Почему до меня доходят сплетни, что мой близкий друг женится на провинциальной выскочке из колоний?
– Возможно, потому, что ваш «близкий друг» не счел нужным сообщить вам об этом? – предположила мадам де Ментенон.
– Вы же видели, как я соединил их руки…
– Для танца!
– …и не стали возражать, дорогой братец.
– Дорогой братец?! – Голос герцога Орлеанского чуть было не сорвался на крик. – И вы можете так ко мне обращаться?! Вы вознамерились похитить у меня самое дорогое, мое единственное утешение, мою единственную отраду! Прямо у меня на глазах, нимало не стесняясь моим присутствием, вы отдаете его руку…