Когда она наконец снова постучала в мою дверь, я чуть не задохнулся от счастья. Эмала не пыталась притворяться, будто ничего не было, и не стала возвращаться к нашему последнему разговору. Она стояла у меня на пороге, в ее черные волосы были вплетены шелковые ленты. Лицо у нее было серьезное, а глаза такие темные, что мне казалось, я могу в них утонуть.
– Мы можем дружить, – просто сказала она. – Ничего больше между нами не будет.
Я был чуть старше, чем обычный мальчишка, и повел себя как глупый щенок, который неуклюже прыгает от радости, что хозяин снова решил с ним поиграть.
– Я ж тогда пошутил. Перестань, хватит меня пугать. Я ничего такого не имел в виду.
Эмала посмотрела мне в глаза, и я сразу сник. Моя ложь была как промокшая тонкая бумага, которая расползается, стоит ткнуть в нее пальцем. Эмала вздохнула, скорее всего, потому, что ей было жаль меня, а не из-за чего-нибудь еще.
– Хочешь, пойдем собирать кокосы? – предложила она.
Я кивнул и быстро надел сандалии.
С того момента наши отношения изменились, хотя мы и старались, чтобы все оставалось как прежде. Я заметил, что мне нравятся женщины. Эмала быстро превращалась в женщину и нравилась мне больше всех других, вместе взятых.
Уже потом, как-то вечером, когда мы сидели на пляже и смотрели на звезды, Эмала призналась, что влюбилась в меня в один из дождливых дней в кухне моей мамы.
– Ты помогал ей лепить дамплинги, – сказала она и положила голову мне на плечо. – И ты молчал. Кажется, впервые в жизни ты не болтал без умолку. Я села рядом и стала вам помогать. Мы сидели плечом к плечу, и в той тишине я вдруг почувствовала будущее. Ты всегда так много говоришь. Все говоришь и говоришь. Твои истории никогда не кончаются! Они мешали мне понять, какой ты на самом деле, как будто все эти слова скрывали от меня правду. Я всегда знала, что нам весело вместе, что мы всегда найдем для себя интересное занятие. Но я никогда не думала, что смогу рассказать тебе о том, что у меня на душе, поделиться своей болью или разочарованиями, открыться тебе. Или разогнать твою печаль. Я всегда думала, что ты просто веселый мальчишка, вечно шутишь или рассказываешь смешные истории, вроде той, где рыбак случайно поймал на крючок луну.
В тот день, после того как мы закончили лепить дамплинги, Эмала меня поцеловала. Лицо у нее было серьезным и печальным, как в тот день, когда она сказала, что мы можем только дружить и ничего больше. А потом она рассмеялась, и я тоже рассмеялся и поцеловал ее. Я целовал ее снова и снова, как будто весь мир – океан и только она – воздух, которым я могу дышать…
…Дождь был теплым, струйки воды стекали по моим щекам. Я сидел у румпеля, вспоминал все это и не мог понять – плачу я или нет. Мэфи тихонько подошел к моим ногам, посмотрел мне в лицо и запрыгнул на колени, потом встал на задние лапы, а передними уперся мне в грудь.
– Плохо? – спросил он, заглядывая мне в глаза.
– Нет. – Я откашлялся. – Бывает так хорошо, что становится грустно, потому что ты это потерял. Очень хорошо.
Мэфи уткнулся головой мне в подбородок, пощекотал усами шею и промурлыкал:
– Очень хорошо.
Я почесал маленькие бугорки у него на голове и подумал, как бы Эмала отнеслась к этому зверьку.
– Когда-нибудь мы обязательно ее найдем.
Мэфи прижался к моей груди и вздохнул.
18Лин
И зачем я переключила внимание отца с Баяна на себя? Теперь он прикажет Тирангу вспороть мне живот?
Я чувствовала, как пульсирует вена на шее за ухом. Мы с отцом смотрели друг другу в глаза. Мне очень хотелось отвести взгляд и как-нибудь извиниться, но я сидела с высоко поднятой головой и внимательно наблюдала за малейшими переменами в лице отца.
Гнев, горячий, как горн в кузнице. Потом страх, но он промелькнул так быстро, что я едва его не упустила. И наконец – тревога.
– Возможно, безрассудству можно научиться, – неохотно ответил отец. – Я стараюсь учить обратному.
Тиранг вернулся на свое место, как будто и не стоял в шаге от того, чтобы выпустить кое-кому кишки.
Я выдохнула. Баян, похоже, перестал соображать от облегчения.
Но я понимала, что для меня опасность еще не миновала. Отец продолжал смотреть на меня.
– Ты считаешь, твое благоразумие позволяет указывать мне на его отсутствие?
– Нет, конечно нет, – ответила я и на этот раз опустила глаза.
– Позволь напомнить, что у тебя всего лишь шесть ключей.
Девять – мысленно уточнила я.
– Да, это так.
Я слышала, как он пошевелился на подушке и как его пальцы коснулись стола. Когда я снова посмотрела на отца, он уже отодвинул тарелку и сидел, сцепив перед собой руки.
– Ты сказала, что медитировала, чтобы вернуться в свое прошлое. Думаю, это хорошо, что ты наконец решила приложить хоть какие-то усилия. И твои усилия приносят плоды. – Отец потянулся к поясу, достал из кармана ключ и положил на стол. – У меня к тебе несколько вопросов.
Впервые после такого вступления я не почувствовала себя слабой и беззащитной. Во мне закипела злость. Отец положил ключ так, будто я собачонка, а ключ – лакомство. Да, он даст мне лакомство, но только если я исполню какой-нибудь трюк. Я столько раз оставалась без вознаграждения. Но в этот раз я успела прочитать кое-какие записи в дневнике. В моем дневнике.
– Спрашивай.
Вероятно, отец, глядя на меня, уловил намек на закипающую во мне злость: я видела, что мой ответ застал его врасплох. Баян весь сжался на своей подушке, как будто хотел провалиться под пол.
– Как звали твоего лучшего друга детства?
Первые два вопроса я пропустила – отец всегда задавал три, – хотя что-то мычала, как будто и правда силилась вспомнить.
– Может, я еще недостаточно медитировала? – предположила я после второго вопроса.
Отец только недовольно глянул на меня и задал третий вопрос:
– Каким был твой любимый цветок?
В первых страницах дневника лежала спрессованная высушенная веточка с цветками жасмина, их аромат смешался с запахом старой бумаги.
– Жасмин. – Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох. – Думаю, я хранила его даже после окончания сезона. Я сушила цветы между листами бумаги, и они продолжали пахнуть даже спустя много времени.
Лицо отца как-то обвисло. Что это было? Удивление? Что-то еще? Надежда? Он действительно надеялся, что я верну свои старые воспоминания? Если так, почему сам не рассказал о них, у него ведь была такая возможность, и не раз?
– Да, ты любила жасмин даже больше, чем все диковинные лилии в нашем саду, – тихо сказал он и посмотрел куда-то вдаль.
Я позволила отцу предаться воспоминаниям, хотя мне очень хотелось тряхнуть его и спросить, что за образы возникают у него в голове.
Но я подождала какое-то время, потом кашлянула и спросила:
– Ключ?
Отец встряхнулся и стал больше похож на старика, каким он и был на самом деле.
– Да. – Он передвинул ключ в мою сторону.
Я выждала, пока отец не уберет руку со стола, и только после этого взяла ключ.
Ключ был небольшой, бронзовый, еще теплый, на головке был выдавлен обыкновенный бамбук. Он был попроще всех ключей на отцовской связке, но со временем я начала понимать, что замысловатые узоры на головке ключа и ценность секрета за запертой дверью никак между собой не соотносятся.
– И где та дверь, которую он открывает?
– Сама найдешь. А теперь вы двое можете идти.
Отец пренебрежительно махнул рукой, и Баян вздрогнул, словно ожидал второго удара. Я почти ничего не съела, но все равно послушно встала и понаблюдала за тем, как Баян поднимается из-за стола. Казалось, что по мере того, как он выпрямляется, к нему возвращается чувство собственного достоинства. Баян разгладил тунику и вытер уголки рта. Отца он обошел по широкой дуге, а проходя мимо конструкций к двери, держался от них еще дальше.
Я вышла следом за ним в холл. Дверь со щелчком закрылась, и я услышала, как Илит начала говорить что-то о налогах и пошлинах.
Баян не ушел сразу. Он медлил, переминался с ноги на ногу, как будто понимал, что должен пойти куда-то, но не был уверен куда.
Я притворилась, будто собираюсь пройти мимо.
– Спасибо, – сказал он. – Ты не обязана была меня выручать. И для тебя было бы лучше, если бы ты этого не делала.
Я окинула его оценивающим взглядом:
– Не сделай я этого, мне пришлось бы наблюдать за тем, как Тиранг выпускает тебе кишки. Не лучшее развлечение за едой.
Баян нервно хихикнул, и все его изящные манеры и заносчивость вдруг куда-то улетучились.
– Ты не обязана была это делать, – повторил он и крепко сжал губы. Взгляд у него стал спокойнее, хотя лоб еще блестел от испарины. – Спасибо.
– А тебе спасибо, что посоветовал мне медитировать. Мне это определенно помогло.
– Я не собирался тебе помогать и медитировать посоветовал не из добрых намерений, – признался Баян.
– Знаю.
Но он не ненавидел меня. Странно, но я почувствовала, что благодарна ему за это.
Какое-то время мы смотрели друг другу в глаза. У Баяна был задумчивый взгляд, как будто он мысленно что-то взвешивал. Потом он сунул руки в карманы и глянул на мой кулак, где я все еще сжимала ключ:
– Этот ключ. Я знаю, от какой он двери.
– От какой?
– Я тебе покажу.
Я бы предпочла, чтобы он просто рассказал, где эта дверь, но мне не хотелось потерять это пусть и недолгое расположение соперника. В общем, я пошла за Баяном по бесконечным коридорам дворца, а он ни разу не обернулся, чтобы проверить, иду ли я за ним, даже когда мы проходили мимо слуг и поднимались на более маленький по площади третий этаж. В итоге пришли к заднему фасаду дворца, который выходил на горы.
Остановились мы у маленькой коричневой дверцы; Баяну пришлось бы пригнуться, чтобы в нее пройти. Дерево было потертым, лак ближе к полу облупился.
– Это она?
Баян кивнул.
Чувствуя себя немного странно, я вставила ключ в замок и повернула. Дверь открылась – и я увидела небо. Стены по обе стороны уходящей от двери дорожки защищали ее от ветра и непрошеных гостей. Эти стены содержались лучше тех, что окружали дворец, штукатурка была ровной и без трещин. Лестница в конце дорожки уходила вверх по склону горы, клонящееся к закату солнце окрашивало каждую ступеньку в золотистый цвет.