«Йовис пристрастился к картам», или «У Йовиса появилась привычка пить слишком много вина из дыни», или «Йовису нравится выходить в море в шторм». А теперь, похоже, у Йовиса появилась привычка похищать детей с Праздника десятины, и благодаря ей плакатов с его физиономией стало еще больше. Это был самый рискованный способ получить забесплатно кучу собственных портретов.
Но как я мог отказать всем этим людям? Они пришли не с пустыми руками, а мне были нужны деньги.
Тогда в трактире, сидя за столом, посреди сломанной мною же мебели, я смотрел в их умоляющие глаза и чувствовал себя больше, чем был на самом деле. Я был воробьем, который вообразил себя орлом.
И они сложили обо мне треклятую песню. Песню обо мне.
Столько оправданий. Столько мелкой лжи, которой я не уставал себя кормить. Однажды я даже сказал себе, что Мэфи будет очень разочарован, если я не откликнусь на мольбы всех этих людей. Так что привычка – это, пожалуй, лучшее определение тому, чем я занимался. Наши привычки не имеют разумных оснований, мы просто повторяем и повторяем определенные поступки, и через какое-то время остановиться тебе уже труднее, чем продолжать.
Послышался какой-то лязг, и я огляделся в поисках его источника. Ну да, это же моя стальная дубинка постукивает по мостовой. Очень умно, так я точно не привлеку к себе внимания! Эту дубинку я сделал на заказ на последнем острове, потому что понял: голые руки против клинков – не самое подходящее оружие. И теперь у меня появилась еще одна привычка: когда нервничаю, начинаю постукивать дубинкой по земле. Я остановился, оперся на дубинку и сделал глубокий вдох.
Спасать детей до того, как они пришли на место проведения Праздника, – это одно, а похищать их прямо с Праздника – совсем другое. Но их родители были в отчаянии. И они не поскупились.
– Веди себя тихо, не нарывайся, – сказал я Мэфи. – Ты еще маленький.
Мэфи в ответ покачал головой и клацнул зубами, как собака, когда ей в пасть попадает что-то горькое, но у меня уже не оставалось времени его увещевать.
Я выглянул из-за угла.
Площадь была украшена разноцветными флажками, где-то в углу играла флейта. Все для того, чтобы отвлечь детей. Но некоторые малыши, даже несмотря на убаюкивающий эффект опиума, уже начали плакать. У меня похолодело внутри: я вспомнил, как рыдал мой брат в тот день, когда его уводили на ритуал.
Я смог насчитать всего пять солдат. Двое стояли передо мной в начале переулка, трое других были на площади: один следил за тем, чтобы дети стояли ровной шеренгой, женщина-солдат разговаривала с переписчиком, а третий стоял в центре площади с резцом в руке.
А потом я заметил мальчика. Он стоял на коленях перед тем солдатом с резцом, и лицо его было обращено к толпе взрослых. У меня пересохло во рту. Этот мальчик был очень похож на моего брата. Я все еще помнил, как на том празднике мама сжимала мою руку, а в воздухе сильно пахло потом. Думаю, мама не специально так крепко сжимала мои пальцы. Тогда я ничего не понимал. Не мог понять.
Когда солдат нажал большим пальцем на точку за ухом Оню и сделал надрез, брат встретился со мной взглядом. Кровь тонкой струйкой потекла по его шее, и немного собралось в ямочке над ключицей. Я взглянул на солдата: его лицо блестело от пота, он сжал губы, а я все не мог понять, почему он медлит.
– Братишка, ты зря так переживаешь, – сказал мне брат. – Мои друзья говорят, что на Празднике умирает всего один ребенок из двадцати пяти.
Он всегда был храбрым, не то что я.
Когда солдат наконец глубже вонзил резец, Оню все еще смотрел мне в глаза. У него дрогнули губы, и он едва заметно улыбнулся. Думаю, он хотел меня приободрить. Но я видел, как его глаза постепенно становились безжизненными, – резец вошел слишком глубоко и вонзился ему в мозг. В одну секунду он был здесь, а в следующую ушел, угас как свеча на ветру.
Я не понимал, что произошло, пока мама не подняла его обмякшее тело на руки и не начала выть от горя.
Один из двадцати пяти. А я ничего не сделал, чтобы этому помешать.
Мне тогда было всего шесть, так что я и не мог ничего сделать. Но теперь у меня была сила и я мог дать отпор.
Надо было выждать, понаблюдать, собрать информацию, но ноги сами понесли меня вперед. Привычка.
Практически одновременно я ударил по затылку двух солдат в начале переулка. Оба повалились на землю. Удары болью отозвались в руках, но только на пару мгновений, а ушибы, которые я заработал в драке с людьми Иоф Карн, уже почти не давали о себе знать.
Я не знал, что за существо Мэфи, не знал, что за связь установилась между нами и что она со мной сделала, но все это началось в тот день, когда я позволил ему остаться на моей лодке.
Я пошел по дорожке, и теперь оставалось только ждать, к чему все это приведет.
Пока что это привело меня к тому, что я вырубил двух солдат императора.
Дети и их родители на площади были настолько захвачены собственными страхами, что никто не заметил исчезновения двух солдат. Но даже если бы и заметили, я сомневался в том, что они поднимут из-за этого тревогу. Вот к чему приводит нелюбовь тех, кем ты правишь. Если ты пострадаешь, большинству будет плевать.
Пятеро детей, все – друзья и соседи. Их родители скинулись, чтобы заплатить мне за их спасение.
Я подошел поближе к одной женщине и прошептал ей на ухо:
– Меня зовут Йовис. Я здесь, чтобы помочь вашим детям. Когда скажу «стойте», все уходите с дороги. Передай это своим друзьям.
Женщина, услышав мой голос, немного напряглась, но потом кивнула и похлопала по плечу стоящего рядом мужчину.
Я почувствовал, что кто-то трется о мое колено. Это Мэфи – он трусил рядом, словно какая-то странная собачонка. Люди стали обращать на нас внимание. Когда Мэфи был размером с котенка, таких проблем не возникало, но теперь его сложно было не заметить. Его перепончатые лапы плавно ступали по неровным улицам, они почти не выросли, а вот шея вытянулась, и шишечки на голове стали повыше, мех над ними потерся, но кожа пока не лопнула. А еще он начал линять. То есть не мех линял, а просто с Мэфи, когда он был сухой, сыпался мелкий, похожий на муку порошок.
Солдат рядом с детьми проследил за взглядом какого-то селянина и вытаращил глаза.
– Стойте! – крикнул я.
На площади началась суматоха. Люди ринулись к переулкам, а солдаты закрутились на месте, пытаясь определить, кто кричал.
Дети, наталкиваясь друг на друга, двинулись в мою сторону, потом прошли мимо меня. Под воздействием опиума они двигались словно масса темной патоки. Мэфи, как всегда позабыв о моих наставлениях, кинулся к детям, чтобы направить их в нужную сторону.
– Мэфи! – крикнул я, но кричать было бесполезно.
Солдаты потянулись к мечам, а я перехватил дубинку двумя руками и изготовился дать им отпор.
А потом откуда-то сверху донесся треск, как будто доски прогибались под тяжестью. Четыре лучника забрались на крыши, присели на колено и начали доставать из колчанов стрелы. Связь с Мэфи подарила мне скорость и силу, но острый слух, увы, нет. И мозгов не прибавила. Мне следовало предвидеть такой вариант развития событий. Кто-то из жителей рассказал обо мне людям императора, и они устроили на меня засаду. Странно, но мне это даже польстило: когда я занимался контрабандой, они ничего такого не предпринимали, видимо, поэтому мне и удалось украсть умные камни.
Из переулка выскочили еще два солдата. Девять против одного. Я набрал в грудь побольше воздуха, кости опять загудели. Этот звук был похож на хриплое дыхание какого-то огромного зверя. Я крепче сжал дубинку.
– Йовис! – крикнула женщина-солдат, которая разговаривала с переписчиком. – У меня приказ императора Шияна Сукай. Я уполномочена доставить тебя во дворец для допроса.
У нее было усталое лицо, а ее кожаные доспехи – в глубоких царапинах. На площади почти никого не осталось, только несколько одурманенных опиумом детишек без родителей замешкались у выхода в переулок.
– А потом на плаху, да?! – крикнул я в ответ.
– Так ты не желаешь повиноваться?
Женщина-солдат двинулась вперед, ее подчиненные шагнули следом.
– Если ты знаешь, кто я, то знаешь и о том, что я сразился с пятнадцатью людьми Иоф Карн и одолел их. С чего ты взяла, что тебе повезет больше, чем им?
Я вскинул подбородок, чтобы моя ложь прозвучала убедительнее. Но правда заключалась в том, что ситуация складывалась совсем не в мою пользу и шансов на победу у меня почти не было.
Двое солдат быстро переглянулись.
Женщина открыла рот, но я не дал ей заговорить.
Я топнул по брусчатке, и гул, который звучал в моих костях, ушел в землю. Камни подо мной задрожали, дома тоже разок тряхнуло. Устроенное мной землетрясение было радиусом футов в тридцать, но солдаты об этом не знали. Как не знали и жители города. Кто-то вскрикнул, лучники выронили свои луки и прижались к крыше.
Думать не о чем, пора приступать к делу.
Предводительницу я вывел из строя, когда остальные еще не успели очухаться, – одним концом дубинки выбил меч, отбросил ногой подальше, а вторым нанес ей удар по плечу. Она, естественно, повалилась на землю.
У следующей парочки хватило ума напасть на меня, но я уложил их еще до того, как они успели хорошенько размахнуться.
По брусчатке вокруг застучали стрелы. Я сделал глубокий вдох и снова топнул. Один лучник не успел вцепиться в крышу, я услышал его крик и глухой удар после падения на землю.
Последние трое солдат расступились и попытались меня окружить, но моя дубинка была достаточно длинной, и я, даже удерживая ее за один конец, отлично с ней управлялся.
Поднял к плечу, почувствовал ухом приятную прохладу металла и с размаху ударил. Два солдата отскочили назад, но третий споткнулся, и моя дубинка угодила ему в грудь.
Стрелу я сначала услышал и только потом почувствовал. Мерзкий звук разорвавшейся ткани. Я покачнулся и с трудом устоял на ногах. Вспышка острой боли в плече. Я скривился и снова топнул, но в этот раз стрелявший в меня лучник был к этому готов. Судя по тишине, никто с крыши не упал.