– Скажи, куда ты ее послал и что именно она должна была узнать. Я ее отыщу и передам тебе всю информацию. Но это не значит, что я хочу к вам присоединиться. Просто я хочу поскорее отсюда убраться.
Джио подумал немного и вздохнул:
– Ладно, выбора у меня все равно нет. У нее связной в городе. Солдат. Он на нашей стороне. Днем после обеда его сменяют и он идет в город. Найдешь его в трактире возле пристаней. Скажешь – рыба сегодня совсем не клюет. Скажешь слово в слово. В этом трактире подают жареных кальмаров, издалека почуешь.
– И как я его узнаю?
– Он сидит за угловым столиком. Мужчина средних лет.
– И все? – У меня брови поползли на лоб. – А имя у него есть?
– Посчитал слишком рискованным нам его называть.
Да уж, воровать гораздо проще – заходишь куда-нибудь с пустыми руками, выходишь с полными.
– Хорошо, – кивнул я, – иду прямо сейчас.
Я повернулся, чтобы уйти, но Джио меня остановил:
– Тебе не стоит брать его с собой.
До меня не сразу дошло, что он это о Мэфи. Я успел привыкнуть, что он всегда рядом, мне и в голову не приходило, что кто-то может нас разлучить.
Я резко развернулся.
– Люди будут обращать на вас внимание, – сказал Джио. – Ты заработал определенную репутацию. И у тебя очень необычный питомец. Может, в песнях о нем и не упоминают, но слухи ходят. Встречу тебя у выхода. То, что ты подстриг волосы, – хорошее решение, но мы еще немного тебя замаскируем, на случай если кто-то видел твои плакаты. Их здесь мало, но они есть.
Джио был прав, но мне все равно это не нравилось.
Повстанцы проводили меня в комнату по соседству с главной пещерой. Она была так искусно вырезана, как будто вылеплена из жирной глины. На потолке – рельефное изображение женщины в развевающихся одеждах, над левой ладонью завис шар, а с правой ладони водопадом стекает вода. За спиной – гора. Художник постарался, чтобы гора получилась такой же впечатляющей, как женщина, – высокая, с зубчатыми склонами, а на вершине – дымчатый можжевельник. Небольшая лампа в углу комнаты отбрасывала на лицо женщины зловещие тени.
Жутковато лежать под таким потолком, когда хочешь заснуть.
Мэфи потыкался мордой мне в ладонь. Его голова уже почти до пояса мне доходила, что неудивительно, учитывая, сколько он съедал за день. Еще пара-тройка месяцев, и он, если будет продолжать в том же духе, вымахает до размеров небольшого пони. Шерсть на бугорках возле ушей совсем стерлась, и теперь они были затянуты темной блестящей кожей.
– Я должен идти с тобой, – сказал Мэфи.
– Ты уже целыми предложениями говоришь? – удивился я.
– Иногда. – Он прислонился к моей ноге и посмотрел на меня черными и влажными, как речная галька, глазами. – Я должен идти с тобой.
– Еще девять дней, и мы отсюда уплывем. – Я почесал ему щеку. – Выйдем в Бескрайнее море, и ты сможешь, когда захочешь, прыгать за борт и ловить себе рыбу.
Мэфи тяжко вздохнул. Так вздыхает муж, когда жена говорит ему, что она больше не хочет выходить в море во время шторма, только вот последний разок сходит, и все. Мэфи покачал головой и начал зарываться в одеяла.
– Ты делаешь хорошо, но ты один. Одному плохо. Один нехорошо.
Он выкопал себе ямку в одеялах и улегся калачиком, прикрыв хвостом нос. Я удивился – мы только недавно проснулись, а он уже устал?
– Я один, – сказал Мэфи.
У него был такой грустный голос, что я не выдержал, опустился рядом с ним на колени и взял в ладони его голову. Голова у него теперь была тяжелой, как у собаки, но челюсти шире и сильнее. Когда он укусил императорского солдата, тому наверняка пришлось несладко. Я почувствовал гордость за Мэфи, он прошел большой путь, с тех пор как я совсем мелким выловил его из воды.
– Не приставай к повару, я к вечеру вернусь.
Я в последний раз похлопал Мэфи по голове и вышел из комнаты, пока он не уговорил меня остаться.
За дверью стояла Ранами с листом пергамента в руке.
Могла ли она услышать наш с Мэфи разговор?
Все двери в подземелье были каменные, да и по взгляду ее не было заметно, что она что-то слышала.
– Вот возьми. – Ранами протянула мне пергамент. – Это карта. Без нее тебе до города не добраться. Выбери самый длинный маршрут. И смотри никого сюда за собой не приведи. Джио тебя ждет.
Она была явно взволнована и, когда я взял у нее карту, нервно поправила платье.
– Что-то не так? – спросил я.
Спрашивать, конечно, не стоило, она могла подумать, что я ей сочувствую, и попросить о помощи. А мне уже изрядно надоело помогать. У меня забрали Эмалу, и я уже семь лет не мог ее вернуть.
Ранами на мгновение прикрыла глаза и покачала головой:
– Все хорошо. И все будет хорошо, если ты сделаешь то, что обещал. Мужчины и женщины получше тебя погибли от рук шпионов и конструкций. Будь осторожен.
– Подожди, хочу тебя попросить… – сказал я, пока она не ушла. – Мой питомец, Мэфи. Можешь за ним присмотреть, пока меня не будет? Чтобы у него была еда? Он в последнее время как будто постоянно голодный.
Лицо Ранами стало не таким суровым, как обычно. Я мог ей не нравиться, но трудно было встретить того, кому не нравился бы Мэфи.
– Он, похоже, очень к тебе привязан, – заметила Ранами. – Не волнуйся, я за ним присмотрю.
Джио ждал меня у входа. Он был в плаще с капюшоном, на боку висела кожаная сумка.
– Удачи, – сказал он.
– Удача мне ни к чему, – я небрежно махнул рукой, – а вот хитрость не помешает.
– «Хитрость» звучит иначе, и это не то, чего бы я стал тебе желать.
Пришлось постоять и подождать, пока он с помощью замазки не изменит мне форму носа.
– Это ваше сопротивление, – сказал я, – игра с неравными ставками. Вы планируете выиграть или просто хотите унизить противника в процессе игры?
– Я играю только на выигрыш. – Джио уставился мне в переносицу и надавил большим пальцем рядом с глазом. – И мы выиграем. Император заперся во дворце. Он умирает, и никто не знает, как выглядит его дочь. Как думаешь, что случится, когда он умрет? Что будет со всеми его конструкциями, которые он распространил по островам? Они потеряют управление, повстанцы с ними разберутся, и мы вернемся к нормальной жизни.
– Но вы станете восстанавливать разрушенное?
– Мы построим новое. Больше никаких Праздников десятин, никакого императора. Свободная торговля и перемещение между островами. И никаких губернаторов. Управлять будет Совет представителей островов. – Джио достал из сумки две баночки, глянул на мое лицо, потом смешал краски и намазал мне нос.
– И что будет с тобой потом? Когда вы все это устроите?
– Построю где-нибудь ферму и буду там коротать старость. Я не хочу стать императором, если ты об этом. Я всего лишь тот, кто помогает зародиться новой жизни.
Он говорил это спокойно и уверенно, как будто в тысячный раз повторял. Я всегда узнаю́ обманщика. Я узнаю его каждый раз, когда вижу свое отражение. И теперь, глядя в уцелевший глаз Джио, я словно смотрел с лодки на гладкую поверхность озера в безветренный день.
Джио выдержал мой взгляд.
– А тебе какая разница? – спросил он. – Ты – контрабандист. Тебя не заботит общество, ты живешь вне его.
Он ушел от моего вопроса и хотел заставить меня оправдываться; этот фокус мне был знаком.
– И как мы будем выбирать Совет? Все эти люди, которые ненавидят императора, которые ненавидят тех, кто ему служит, как вы объедините их ради достижения общей цели? Ты будешь зализывать их раны? И как ты собираешься это делать, если будешь сидеть на своей ферме? Сукай в свое время думали, что залечат раны, оставшиеся после Аланги.
Джио поправил мою кожаную безрукавку и оценил свою работу. Кивнул – очевидно, остался доволен.
Потом достал из сумки соломенную шляпу:
– Вот, держи. – Видно, он лучше моего умел думать на перспективу. – Ты сделаешь то, что обещал. Я могу рассказать тебе, что буду делать, поверь, я умею произносить красивые речи, но важны не речи, а дела. Ступай.
И я пошел.
Жадность способна уничтожить самые лучшие намерения. А Джио, несмотря на все его заученные речи, был точно таким же, как большинство встречавшихся мне мужчин. У него было жадное сердце. У них всех жадные сердца. Просто я не знал, чего именно он жаждет. Но это была не моя битва. Я не был одним из них и не был тем, кто глотает их ложь, как тонущий моряк глотает морскую воду.
Эмала, ради тебя, ради того, чтобы еще хотя бы раз увидеть твое лицо, я готов проглотить тысячи обманов.
Сверяясь с картой, я шел через лес к дороге, высматривал ориентиры, которые приметил еще на пути к убежищу безосколочных, но все казалось другим, не таким, как два дня назад.
Где-то в лесу завыл ягуар, я чуть не подпрыгнул от неожиданности, а когда почесал лоб, ладонь стала мокрой от пота.
Я не хотел этого признавать, но Мэфи был прав.
Одному плохо.
Но я вышел к дороге и добрался до города, еще пока полдень не наступил. По улицам бегали дети, в поисках еды рылись в кухонных отбросах, которые с вечера лежали под окнами домов. Тощие, в лохмотьях, они были похожи на озлобившихся от голода крыс. Некоторые приметили меня и поглядывали так, будто могли отобрать у меня что-то полезное, если бы напали внезапно и все вместе. Дома, на моем маленьком острове, таких больших городов не было и беспризорные дети не жили по сточным канавам. Сирот или детей, от которых отказались, быстро разбирали те, кто не мог, но хотел завести детей.
Я не раз видел, как бездомные дети жмутся друг к другу в сточных в канавах, но так и не смог к этому привыкнуть. Джио помогал людям с осколочной болезнью. Может, он и сиротам как-то помогал? Я бросил несколько монет на землю и ускорил шаг. Я не боялся, что они на меня нападут, я боялся, что могу случайно их поранить.
За спиной послышался какой-то скрип. Кто-то из сирот собирает с мостовой брошенные мной монеты? Я вспомнил слова Ранами и глянул через плечо. На улице ни души. Если за мной кто-то шел, он очень быстро скрылся. Я крепче сжал дубинку и почувствовал гудение в костях. Я был один, без Мэфи, но бояться мне было нечего. Женщина, которую Джио послал в город, шла той же дорогой, но у нее не было силы, которая была у меня. И все же я бы не был таким удачливым контрабандистом, если бы не полагался на свои инстинкты. Я нырнул в боковую улочку и смешался с компанией рыбаков, которые шли от пристаней к рынку.