При чем тут, спросите, дворяне, если речь идет о промышленных рабочих и предпринимателях? А при том, что обилие именно предпринимателей, причем не купцов или финансистов, а как раз производителей, среди имперского дворянства меня с непривычки поначалу даже поразило и ошарашило. Я-то по нашей истории привык к тому, что буржуи — отдельно, дворяне — отдельно. Ларчик, однако, открывался просто. Дело в том, что дворяне, состоящие на государственной службе или пребывающие в отставке, отдав такой службе не менее двадцати одного года, не платили никаких налогов и сборов со своих личных доходов, а налоги с имущества принадлежавших им предприятий платили в течение ограниченного срока, после которого предприятие получало статус родового дворянского владения, налогом на имущество не облагаемого. Ясное дело, при подобном раскладе содержать фабрику, с имущества которой уже во втором поколении владельцев налоги не уплачивались, куда как выгоднее, чем торговый дом или банк, где имущества меньше, а налогооблагаемых денежных оборотов намного больше. А дальше начиналось уже самое интересное. Во-первых, практически все эти предприятия фактически принадлежали благородным господам лишь частично. Брак с дочкой богатого купца или заводчика, в благородном сословии не состоящего, правильно составленный брачный договор — и львиная доля прибылей с фабрики уходила в карман тестя ее формального владельца. Во-вторых, существовали вполне законные способы сокращения срока, по истечении коего фабрики с заводами становились родовым владением. Скажем, достиг совершеннолетия сынок дворянина и купеческой дочки — и предприятие официально передано ему как наследнику, а на самом деле управлять бизнесом продолжает старшее поколение. Ну и, в-третьих, государство на все эти ухищрения глаза закрывало. То ли доходов от казенных заводов, фабрик, верфей, а также, что особенно интересно, банков хватало, то ли Империя молчаливо поощряла привязку интересов предпринимателей к интересам дворян, верность которых короне не вызывала сомнений по определению.
Что же касается дворян крупнокалиберных, то есть имперской аристократии, то эти блистательные господа фабричным производством интересовались не особенно, отдавая предпочтение крупнотоварному сельскому хозяйству, а то и просто банальной сдаче земли в аренду. Что, в общем, и понятно — чем же еще заниматься крупным землевладельцам? Кроме того, имперские аристократы из поколения в поколение снабжали Империю не только высококвалифицированными прожигателями жизни, но и генералами, министрами и меценатами. Причем, на мой взгляд, больше всего толку было от аристократов — генералов и меценатов. Почему? С генералами понятно — военную службу отпрыски титулованной знати начинали на общих основаниях кадетами и юнкерами, и особых поблажек при продвижении по карьерной лестнице не имели (особенно если не в гвардии), зато, если уж шли по военной части, то служили старательно, дабы не нанести урона чести своих громких фамилий. Меценатами имперские князья-графья да всякие герцоги и примкнувшие к ним бароны были не только щедрыми, но и разборчивыми из-за воспитывавшегося с детства художественного вкуса. Вот министры из аристократов получались, на мой взгляд, похуже, поскольку служить по гражданской части хоть и были обязаны тоже с самых низких чинов, но чем ниже эти чины были, тем меньше титулованные господа в них задерживались. Во всяком случае, именно такое сложилось у меня впечатление, когда я ради интереса сравнил биографии нескольких прославленных имперских генералов с некоторыми из оставивших свой след в истории министров.
Однако в семье, как говорится, не без урода, и среди имперской знати попадались и фабриканты. Вот буквально на днях я, в качестве достойного примера правильного отношения предпринимателей к указу императора, подал в «Коммерческий вестник» интервью, взятое мной у графа Хоррида, заводы которого занимали в Империи ведущее место по выпуску всяческой электротехники. С меня, пока я интервьюировал его сиятельство, и так семь потов сошло, а без уроков у господина Лотта я бы к графу и близко подойти бы не смог.
Но все же аграрная ориентация среди аристократов преобладала, что, в общем, тоже было мне интересно. Во-первых, наемные работники принадлежащих аристократам латифундий попадали под действие того самого императорского указа, вокруг которого я создавал соответствующее информационное поле. Во-вторых, положение крестьян упускать из сферы внимания также не следовало. В истории нашего мира, насколько я помнил, что в России, что в Европе сельским жителям создавали всяческие трудности и сложности, чтобы как можно большее их число пополнило ряды фабричных рабочих, в которых остро нуждается промышленность, а оставшимся пришлось бы пахать и сеять интенсивнее в стремлении прокормить страну. Или наниматься батраками к крупным землевладельцам, ориентированным на товарное сельское хозяйство, а не на собственный прокорм, как беднейшим крестьянам.
Про то, что уровень жизни у тех же полевых бааров не шибко высок, мне, помню, рассказывал Николай после того как они с Корнатом проехались в ближайшую деревню за дополнительными продуктами, надобность в которых проявилась на лесном хуторе вместе с нашей компанией. Хотя откровенной нищеты товарищ там тоже не заметил. Сам я видал здешних крестьян только на ярмарке да на станциях по пути из Коммихафка в Вельгунден, и ни особой зажиточности, ни какой-то предельной бедности тоже не обнаружил. Правда, если поразмыслить, у поезда ни крепких хозяев, ни бедноты и быть не могло — первым доходы от продажи снеди немногочисленным пассажирам третьего класса не сильно-то и нужны, а вторым попросту нечего продать.
Но выяснилось, что забота его величества о рабочих обернулась и заметными плюсами для крестьян. Доводить их до ручки, чтобы бросили все и подались на заработки в города, не пришлось — относительно неплохое положение рабочих само по себе пополняло их ряды за счет сельских жителей. Все же на селе по сравнению с городами народ жил похуже, особенно в центральных губерниях, где крестьянского землевладения практически не осталось, и несостоявшимся фермерам приходилось либо наниматься на работу к крупным землевладельцам, либо арендовать землю у них же. Находились и такие, кто подавался туда, где земли хватало, пусть это было и не близко. В любом случае горожане хотели есть, количество городского населения постоянно росло, так что крестьянам было чем заниматься. И вот, кстати, что-то мне подсказывало, что несколько позже следовало ожидать, что его величество обратит свой благосклонный взор и на крестьянство. А кому придется продвигать в общественном сознании очередной императорский указ? Вот именно, мне, любимому. И тут лишними не будут ни знакомства среди титулованных землевладельцев, ни умение должным образом с ними общаться.
— Много работы, Федор Михайлович? — участливо поинтересовалась Алина, уже ближе к ночи заглянув ко мне в кабинет.
— Так и денег не мало, — утешил я ее.
С присущей ей непосредственностью Алинка радостно улыбнулась.
— А будет и еще больше! — добавил я позитива и решил, что на сегодня, пожалуй, хватит.
Глава 19
— Один!
Ну вот сейчас этот балаган и закончится, не успев толком начаться…
— Два!
Что за балаган, спросите? Дуэль, блин! Да-да, дожил на старости лет, участвую в самой настоящей дуэли. Ну, строго-то говоря, не так уж чтобы и настоящей. Петров меня заверил, что к началу действа на сцене появятся жандармы и всех его участников, включая меня, любимого, арестуют. А потом, по рассмотрении следствием причин несостоявшегося поединка, меня, обоих секундантов и доктора с официальными извинениями отпустят, а вот инициатору дуэли, господину Ани, официально же предъявят обвинение и возьмут его в такой оборот, что мало не покажется.
— Три!
Вызов, переданный мне от имени господина Ани, стал ответом на мою статью в «Коммерческом вестнике», подробно описывавшую ухищрения, коими названный господин, владелец небольшой фабрики по выпуску медной посуды, пытался укрыть от государственного надзора многочисленные факты нарушения императорского указа «О плате работникам». Слова и обороты, которые я использовал для описания методов ведения зарплатной документации на фабрике, господин Ани посчитал оскорблением его чести и достоинства, за что и потребовал сатисфакции. Посчитал, кстати, вполне заслуженно — все-таки мой давний журналистский опыт никуда не делся, и устраивать черный пиар я умел неплохо. Ну и постарался, блин, от души… Кто ж знал, что оно так обернется?!
— Четыре!
Поскольку отказываться от дуэли грозило потерей моей репутации, а извиняться перед господином Ани у меня и в мыслях не было, Петров-Кройхт и придумал план с принятием мною вызова и появлением жандармов. Кстати, о жандармах — пора бы им и нарисоваться, мать их…
— Пять!
Поэтому мне пришлось озаботиться поисками секунданта, каковым любезно согласился выступить господин Лотт, мой преподаватель светских манер. Он же просветил меня во всем, что касалось действовавших в Империи официальных законов и неофициальных правил, относящихся к этой специфической форме межличностных взаимоотношений.
Черт возьми, где же жандармы?
— Шесть!
Законами Империи дуэли запрещались, и за участие в оных полагалось наказание. Впрочем, наказывали дуэлянтов, секундантов и врачей не так чтобы очень уж строго. Даже смертные случаи влекли за собой не более чем ссылку для гражданских лиц и понижение в звании для военных, а если все дуэлянты оставались в живых, то речь шла лишь о более-менее продолжительном пребывании под арестом. Да чтоб его, если сейчас не явятся жандармы, дело пахнет теми самыми наказаниями, и это в лучшем для меня случае!
— Семь!
Для лиц, не состоящих на военной службе, каковыми являлись и я, и мой противник, приличным считалось стреляться из пистолетов с двадцати четырех шагов. Секунданты ставили своих поручителей спина к спине, после чего дуэлянты, повинуясь командам распорядителя (каковым, по общему согласию участников, выступал один из секундантов, в нашем случае им стал господин Лотт), делали двенадцать шагов каждый в свою сторону. Стрелять можно было в любой момент после команды «кругом!». И семь из этих двенадцати шагов мы с противником уже прошли, а жандармов все еще нет!