От артиллеристов вернулась Лорка. Что-то пушкари протупили, не покормили ее. Интересно, пожадничали или как? Скорее, наверное, «или как», похоже, она к ним попала, когда те уже котелки вычистили. Ну и ладно, со мной поужинает, так даже лучше.
За ужином жена хвасталась своими успехами, я, честно говоря, слушал ее вполуха, не забывая, однако, периодически вставлять что-то вроде «Да ты что!», «Правда?», и все такое прочее. Судя по тому, что Лорка только распалялась, попадал удачно. Но в конце концов она выговорилась, насытилась и начала заметно клевать своим милым носиком. Вот и чудесно, поспать я тоже не против.
С утра Лорка сразу после завтрака отправилась к очередным благодарным слушателям, снова артиллеристам, но в другую батарею, а я присоединился к свите генерала Штудигетта, чтобы проинтервьюировать героя-ефрейтора. Не то чтобы некому было это поручить, но что-то мне подсказывало, что самому сделать это будет лучше.
Тем приятнее было осознать, что не ошибся. Во-первых, двигаясь с генеральской свитой, я очень интересно побеседовал с несколькими штабными офицерами. Принципиально нового я, понятно, ничего от них не узнал, но кое-каких подробностей, которые явно оживят содержание очередных газетных публикаций на тему степного похода, нахватался. В-вторых, более чем оправдал мои ожидания ефрейтор Саманари. Языком этот совсем еще молоденький парнишка работал так же бойко, как саблей и револьвером, так что наговорил мне столько всего, что продолжением темы будет не только интервью, но и еще статейка. Да и в интервью землякам ефрейтора найдется о чем почитать, это уж я гарантирую.
М-да. Конечно, все, что я услышал от ефрейтора и его сослуживцев, как, впрочем, и от господ офицеров его эскадрона, для среднестатистического читателя имперских газет не предназначалось. Как там учил жизни офицеров военно-исторического отдела прусского генштаба фельдмаршал Мольтке-старший? — «Писать правду, только правду, но не всю правду!». Вот в полном соответствии с этим мудрым учением и напишем. Напишем, что злобные мераски пытались отравить аж два колодца, но наши храбрые конные егеря таковую подлую диверсию предотвратили. А вот как именно предотвратили — напишем не полностью. То есть, тот факт, что большую часть незадачливых отравителей перебили, читатель, конечно же узнает. И искренне этому порадуется — все-таки в обывательском сознании нынешних имперцев, как и в сознании людей прошлого моего мира, травить колодцы, даже на пути врага, намеревающегося навсегда лишить тебя твоей же земли, дело мерзкое и недопустимое. Зато о том, что убитым мераскам поотрубали руки и головы, а тела привязали к седлам и отправили в путешествие по степи на манер майнридовского всадника без головы (причем отправили на запад, в сторону долины Филлирана), тому же читателю знать совершенно ни к чему. Как-то не комильфо, понимаете ли… А между тем, никакого зверства или тем более надругательства над трупами тут нет, просто такой болезненный удар по морально-боевому духу противника. Мераски верят, что если тело похоронено не полностью, то душа не сможет попасть в благодатные угодья Небесной Степи, так что когда пошлют на дело следующую группу отравителей, те, глядишь, и призадумаются — а так ли им нужно остаться без посмертного доступа в лучший мир? Есть ведь вероятность, что, ежели призадумаются, так и пыл свой поумерят… Но такого подхода тот самый среднестатистический читатель не поймет. Слишком это для него жестоко будет, да.
— Подожди-подожди, как ты сказал? — слова солдата постарше, внимательно слушавшего, о чем молоденький ефрейтор заливает господину инспектору, и решившего все-таки вставить и свои пять копеек, зацепили меня какой-то неправильностью.
— Капрал Броссе, осмелюсь доложить, господин инспектор! — представился солдат лет, пожалуй, постарше тридцати с многочисленными нашивками за сверхсрочно отслуженные годы. — Так я ж говорю, лошадки-то у мерасков хлипкие, — повторил он. Вообще-то, такое утверждение расхожему мнению о необыкновенной выносливости степных лошадей откровенно и нагло противоречило. Примерно так, хотя и в более простых выражениях, я капралу и возразил, но тут же получил развернутое объяснение.
— Не та это выносливость, господин инспектор, — капрал позволил себе подпустить в голос нотки этакого превосходства заслуженного ветерана над чинушей, пусть и в звании равном майорскому, но так, на минимально допустимом уровне. — Оно, конечно, лошадки мерасковы траву пожухлую из-под снега едят и вроде ничего, и сами ходят, и всадника несут. Да вот только именно что ходят! Шагом-то еще туда-сюда, а на рысях уже считай что и никак. Про галоп и говорить не стану! Да и шаг там — только ноги переставляют. Вон, Бун, ефрейтор Саманари, прошу прощения, господин инспектор, когда конем на мераска наехал, тот вместе с лошадью своей и завалился! Хорошо наш генерал придумал — зимой с мерасками воевать!
Да уж, как говорится, век живи, век учись. Так и разрушаются мифы… Черт, а ведь Батыево нашествие на Русь, оно ж зимой было! Вроде бы на таких же лошадях, как сейчас у здешних мерасков… Как же так? Не сходится! Стоп, а почему же не сходится? Все как раз нормально. Основным-то видом боевых действий у монголов тогда было что? — правильно, взятие городов. То есть получается, что фактически монголы Батыя воевали у нас как ездящая пехота — марши совершали в седлах, а сражались в основном пешими. Ага, попробовали бы они конными лезть на городские стены… Да и на таком скудном подножном корму им только до Руси и дойти надо было, а там уже местные запасы фуража имелись…
— Что же, капрал, получается, мераски на таких лошадях и не вояки? — раз уж кадровый кавалерист говорит «лошади» применительно к коннице мерасков, то и я буду.
— Ну, не то чтобы совсем не вояки… — почесал за ухом капрал, — с саблей-то мераск все одно враг опасный. Да и с арканом тоже, хотя с арканом он для одиночки страшен, в бою-то толку от аркана никакого. Вот лук — это да, это страшно, — нехотя добавил капрал.
— Лук?! — честно говоря, до сего момента мне и слышать не приходилось о такой архаике.
— Лук, — недовольно повторил капрал, явно с трудом сдержав ругательство. — Ружья-то у них дерьмовые, да и стрелки из мерасков так себе. А вот из луков стрелять умеют, да. Немногие, тут жаловаться грех, но которые умеют… Мерзкая штука.
И то верно, мерзкая. Ранение и само по себе неприятное, да еще этим козлам может хватить ума смазать стрелу дерьмом каким-нибудь (а почему каким-нибудь? Вот просто взять и обычным дерьмом смазать — вьетнамцы так и делали, не со стрелами, правда, а с упрятанными в ямы кольями), а главное — вот, простите меня за грубость, в падлу цивилизованному человеку получить такую рану. А уж погибнуть от дикарской стрелы — в падлу вдвойне. Кстати, интересно, а почему капрал говорит, что из луков умеют стрелять лишь немногие мераски? Хотя, ничего непонятного тут, пожалуй, что и нет. Научиться более-менее сносно стрелять из ружья один черт проще, чем из лука, вот и вытеснили новые навыки старую школу. И это, прямо скажем, хорошо. Потому что на дальних дистанциях, да при такой прямой видимости, как в степи, залповый или пачечный огонь из винтовок куда эффективнее стрельбы из луков, а вот ночью, например, да если из засады… Тут лучники делов натворят, только в путь. Так уж пусть тех лучников будет поменьше.
На обратный путь времени ушло меньше. Никакой мистики — пока я общался с ефрейтором Саманари и капралом Броссе, армия на месте не стояла, а продвигалась в том же направлении, в котором я в составе генеральской свиты двинулся утром. Вот и получилось, что к вечеру мой «взвод борзописцев» мне же навстречу и двигался. Что особенно приятно — двигался вместе с моей супружницей, уже вернувшейся от артиллеристов. В честь того, что оба освободились пораньше, я устроил праздник своему денщику, отпустив его к обозникам (как я понимаю, там у них намечалось распитие некоторого количества спиртных напитков, причем чуть ли не с дозволения начальства), а потом мы с Лоркой устроили небольшой праздник и себе. Ну как праздник? Забрались в палатку с взятым в полевой кухне ужином, застегнули полог на входе, раскочегарили как следует печку (блин, два дня потом дрова экономить пришлось), даже организовали что-то вроде бани — посидели голышом воле печки да оттерли друг друга мокрыми полотенцами. А потом просто любили друг друга — недолго, но с такой страстью… Последний раз у нас такое было аж до войны, вечером дня перед выступлением в поход, так что, сами понимаете, праздник получился хоть и небольшой, но невыразимо приятный.
Заснула Лорка быстро, а вот у меня такое не вышло. Стараясь не ворочаться, чтобы не потревожить жену (в спальный мешок мы кое-как залезли вдвоем), я переваривал все то, что узнал сегодня. Надо же, как интересно с лошадьми-то получилось! Ну да, не от хорошей же жизни мераски к Филлирану откочевали. Лошадь, она, конечно, может быть сколько угодно неприхотливой и выносливой, но разницу между мерзлым сырым сеном и сеном хорошо просушенным никакая неприхотливость не компенсирует. Опять же, не одним качеством потребляемого сена, но и его количеством наши лошади неприятельских превосходят. А уж с учетом того, что на имперской службе кони получают ежедневно не только сено, но и овес, и отруби, и морковку, то тут мерасковых лошадок и выносливость не сильно выручит. Что ж, еще один плюс, как выразился капрал Броссе, нашему генералу. Наверняка ведь и это было учтено в планировании кампании.
Кое-что интересное рассказали и господа офицеры из генеральского штаба. Вроде как мерасков не просто явочным, так сказать, порядком будут за Филлиран выпихивать — какие-то предварительные контакты у Империи с даянами имели место еще перед походом. Никто, ясное дело, никаких подробностей не рассказывал, но сам факт… Сам факт интересный, прямо скажем. Очень-очень-очень интересный…
Глава 26
Ну наконец-то! Поскольку мой «взвод борзописцев» что на походе, что на стоянках соседствовал со штабом генерала Штудигетта, о выходе передовых частей наших войск к долине Филлирана я узнал одним из первых. И пока офицеры четвертого конно-егерского полка любовались в бинокли водами самой реки, я включил своему осведомительному отряду режим ошпаренной кошки. Кошку, конечно, я бы ошпаривать никогда не стал — жалко же, но подчиненных своих милосердием не баловал — пришлось им покрутиться. Больше всех досталось фотографам, художникам и телеграфистам — первых со вторыми я заслал запечатлеть историческое событие, третьим пришлось без устали эксплуатировать свои аппараты. Досталось и тем, кто сидел на приеме телеграмм в Коммихафке, но это уже не моя забота.