Его рука уже лежала на пистолете, а под Мирандой качалась лодка. Девушка оценила шансы, и они ее не впечатлили. Поэтому она сглотнула ком в горле и бросила веревку. Риддл обвязал ее вокруг столбика.
– Помоги ему спуститься, девчонка. Не бойся, он не укусит. Он у нас смирный, как огурчик, да, малыш?
Миранда не сдвинулась с места.
Заместитель Риддла смущенно опустил глаза на свои длинные ноги.
Эйвери повернулся к Миранде спиной, прежде чем убрать руки со своего мужского достоинства. Она отвернулась, чтобы не смотреть, как он спускается по лестнице. На третьей ступеньке он поскользнулся – так сильно у него дрожали ноги. Достигнув последней, он остановился и повис. Поперек его плеч тянулись красные рубцы, будто его пороли.
Миранда протянула к нему руку.
– Не прикасайся ко мне, – заявил он.
Риддл рассмеялся, когда карлик неуклюже ступил на лодку. Эйвери рухнул на среднюю банку лицом к носу.
– Как я сказал, Джон, – провозгласил толстяк, – не волнуйся за свою красавицу-жену и дочку. Слово есть слово. К тому же они – семья, так ведь, Роберт Алвин?
– Как скажешь, – отозвался Роберт Алвин.
– До скорого. – Риддл снял привязь с причала.
Миранда потянулась к стартеру, когда полицейские зашагали прочь.
«Вот сейчас. Так легко».
Пару стрел в спины.
Но она не выстрелила.
Ей слишком хотелось, чтобы все сработало. И сработало так, как она того хотела.
Эйвери сидел, повесив голову.
Она глянула на рубашку Хирама, обернутую у нее вокруг пояса, отвязала и бросила на банку.
Он взял ее и скомкал у себя на коленях.
Позади Миранда услышала, как загрохотал двигатель «Плимута». И дернула стартер.
Они отплыли от причала.
В лагере
Мальчик проснулся. Ночь была на исходе, небо на востоке наливалось теплом. Костер почти совсем потух; к пеплу уже можно было прикоснуться рукой. Ему опять снился зыбкий сон. Мертвый белый голубь на траве. С кровью на грудке. Жаркий ветер в бушующем лесном пожаре. Деревья, словно рыбьи кости, истекающие пламенем, извергая огромные оранжевые брызги, – это горели леса за Бабиной лачугой.
Сестра ушла, оставив только закрытую флягу под брезентовой палаткой. Судя по листьям внутри, она там и не ложилась.
Он потрогал девочку за плечо – та мгновенно проснулась.
Показал ей жестами, что Сестра ушла и теперь он за главного. На ее лице не отразилось никаких чувств.
Он не знал, что было на уме у Сестры, знал только, что она защищала их от чего-то. Девочка, подозревал он, попала в беду. И ее беда, так или иначе, стала их бедой – его, Бабы и Сестры. Сестра завезла их в лес, как двоих детей из сказки. У него была книжка сказок с заклеенным серебристой лентой корешком, потому что она вся разваливалась – так много он ее читал. А в сказках дети всегда оставались в лесу одни.
В его сне лес горел потому, что горела Бабина лачуга.
«Нам нужно оставаться на месте», – подумал он.
«Я вас никогда не оставлю», – обещала она. И тем не менее ушла, а они остались в лесу вдвоем. Сестра забрала их от Бабы, что означало: в Бабиной лачуге небезопасно.
Но Баба была в лачуге одна.
«Пожар, – мелькнуло у него в голове. – Все в огне».
Девочка наблюдала за ним, и в ее глазах слабо блеснуло осознание его мучительных мыслей.
– Я пойду за тобой, – заявила она.
Малёк вспомнил, как увидел себя ее глазами – проницательными, блестящими и красивыми. Схватил флягу, которую Сестра оставила под брезентом, и присыпал костер землей. Взял девочку за руку и поднял на ноги.
«Мы возвращаемся», – заявил он жестами и потащил свою новую подругу из лагеря в темноту.
Эйвери и Миранда
В нескольких милях от Воскресного дома Миранда заглушила двигатель и свернула с реки. Затем они с Джоном Эйвери – теперь сидевшим в старой рубашке Хирама, втрое больше его и поэтому походившей на ночнушку, – дрейфовали среди деревьев в темной спокойной воде.
Впереди гладь бухты пронзило что-то крупное.
– Мне нужно тебе сказать, – сообщила Миранда. – Те люди, которым ты нужен… я собираюсь их сегодня убить.
Услышав это, Эйвери наполовину развернулся к ней.
– Я уверен, Чарли Риддл считает, что они убьют тебя раньше, – сказал он.
Миранда пожевала губу.
– Значит, мне будет еще легче.
– Наверное.
– Мне нужно знать, что ты не будешь мешать.
Он снова повернулся к ней спиной. И ответил медленно, размеренно. Значительно.
– Если ты попытаешься и у тебя не получится, Чарли Риддл убьет мою семью. Он застрелит мою жену и раздавит малышке голову ботинком, как тыкву. Ты понимаешь?
– А если я, скажем, отдам тебя и не буду никого убивать, – парировала Миранда, – думаешь, Чарли Риддл этого не сделает?
Эйвери ответил тяжелым, красноречивым молчанием.
– Мы с тобой уже наслужились плохим людям, Джон Эйвери, – сказала Миранда. – Пора теперь послужить чему-то другому.
Коттон на реке
Билли Коттон спустился от своего дома по гравийной дорожке туда, где трава сменялась Воскресным причалом. В одной руке у него была керосиновая лампа, в другой – мачете. До рассвета оставались считаные часы. Пока его глаза привыкали к безлунной ночи, он прислушался ненадолго к звукам лягушек и насекомых. Глубоко вдохнул зловонный воздух, поставил фонарь на доски, туда же положил мачете. Неподалеку в зарослях рогоза лежал перевернутый десятифутовый алюминиевый ялик. Коттон вытащил его из травы и перевернул, чтобы вывалить оттуда сухие листья. Из-за кормы выскользнула медноголовая змея и упала в воду. Билли Коттон выровнял лодку, повесил фонарь на длинный гвоздь на носу и с помощью весла толкнул лодку в воду. Затем старый пастор ступил на корму и, в свете фонаря, направился к реке.
Когда лодка достигла выхода из бухты, его спина уже тряслась от усталости, Коттон чувствовал волнение в груди, будто незримая рука вонзала ногти ему в кожу. «Вот оно и происходит, – думал он, – в точности как обещала Лена». Он положил мокрое весло у ног и расстегнул рубашку. Коснулся груди, а когда взглянул затем на пальцы – те оказались в крови. Он снял сначала пиджак, потом рубашку и сложил их на средней банке. Встал, схватил фонарь и поднес поближе. Увидел тоненькую струйку крови чуть ниже ключицы. Дотронулся до нее пальцем – кровь уже свернулась. Но почувствовал боль – как от ожога.
Лодка под ним качнулась. Он сел обратно, держа фонарь поближе к себе.
Впереди за бухтой бежала река.
«Боль», – пообещал призрак накануне утром, решительно входя в руины церкви, незримый для дочки Крабтри и Джона Эйвери. Как и любому другому созданию, кроме самого Билли Коттона. Голос призрака гудел в его голове ульем тысячи пчел.
«Боль… укажет тебе… путь».
Снова жжение – сильное, резкое. Он с криком вскочил на ноги. Поднес фонарь достаточно близко, чтобы почувствовать, как жар опаляет ему густые, как лес, волосы на груди. Затем струйка крови изогнулась влево, и Билли Коттон открыл рот, чтобы закричать, но, когда кровь вдруг повернула над сердцем и снова прекратила течь, крик застрял у него в горле. Потом – поворот влево ниже ключицы и еще три резких изгиба.
«Карта, – догадался он с изумлением. – Карта боли».
В уголке глаза пастора собралась единственная слеза. Он вытянул руки и поднял лицо к беззвездной пустоте. Он бы даже заплясал, если бы лодку уже не затянуло в течение реки. Поэтому он просто плюхнулся на банку и взялся за весло, выровнял плоскодонку и вскоре проплыл мимо Гнезда Крабтри, потом через рукава и излучины, а когда его грудь снова стало жечь – кровь продолжила обращаться, – он повернул в узкое байу, где перед ним простиралась бесконечная тьма, которую рассеивало лишь пламя фонаря.
Проливая теперь кровь и слезы, он чувствовал себя в этой предрассветной тьме по-настоящему живым, чего не случалось с ним уже долгое время.
«Так вот как ощущается вера?» – подумал он вдруг, а потом затянул песню, и хотя его голос затерялся в шуме ночных созданий, поющих свои ночные проповеди, Билли Коттон верил: мертвая жена слышала его где-то на черных небесах и знала, что у него на душе, и да – это она направляла его лодку на тот ужасный остров, где демоны держали в плену ее ребенка.
Он пел единственный гимн, который никогда не забывал. Единственный, который так нравился Лене в первое время ее – и их пастырства.
Путь креста ведет домой, путь креста ведет домой…
«Ибо путь креста, – думал пастор, – лежит сквозь боль».
Куплет за куплетом, и с каждым погружением весла в воду, с каждой новой печатью на его плоти, земля открывалась перед ним, окружала и поглощала его. Великое изгнание задом наперед: дьявол, посланный в ловушку рая.
С радостию знаю, как гляжу перед собой…
…что путь креста ведет домой.
Два месяца назад.
Коттон тихо напевал, гоня дребезжащий «Кадиллак» на запад по тридцатому шоссе через Восточный Техас, мимо городков вдоль холмистых полей. «Кадиллак» лязгал тем громче, чем быстрее ехал. Когда со всех сторон остались только травянистые поля, Коттон свернул на съезд и проехал по дороге штата еще десять-пятнадцать миль. Потом – по окружной дороге с неровным асфальтом, сменяющимся гравием. Через лесистую низину вдоль Красной реки, затем в поле, где три трейлера сгрудились вокруг единственного дуба.
Он въехал в металлические ворота, прогрохотал по решетчатому ограждению. Трейлеры были двухцветные – бежево-коричневые, с окнами, закрытыми фольгой. Кондиционеры гудели, с них капала вода. Трейлеры всегда напоминали Коттону придорожные кладбища, которые он видел в молодости в Миссисипи: разбитые надгробия под скрюченными пеканами на краю бобового или хлопкового поля. Мелкое и незначительное, затерянное в памяти времен. Он припарковался на грязной, изрытой колеями глине среди горстки пикапов.
Взял с пассажирского сиденья бобровую шапку и нахлобучил на голову, после чего поднялся по бетонным ступенькам первого трейлера и постучал. Ду