– Почему?! – заорал он, смяв салфетку в комок и запустив в нее. – Ты что?!
– Сама не знаю, – вздохнула Люба. – Все хорошо, а что-то не то. Объяснить не могу. Да и не надо. Я все решила. Кончен бал, погасли свечи.
Она стала спокойно есть омлет и пить кофе маленькими глоточками.
Голубцов чуть не заплакал. У него заполыхали щеки. Отчаяние и злоба охватили его. Сейчас ему казалось, что он верно и преданно любил ее всю жизнь, а она подло его кинула.
– Но почему? – сипло спросил он.
– Не почему, а зачем, – сказала она. – Я сценаристка. Мне нужен такой эпизод.
Голубцов был уверен, что это Ерохин все подстроил. Он его уж так и этак пытал, но Ерохин отпирался.
Тогда Голубцов напрочь с ним поссорился и уехал к отцу в Питер, а там, говорят, устроился диджеем в какой-то модный клуб.
Просто житьдар напрасный, дар случайный
Знакомая рассказала о новой подруге своей дочери:
– Четверо детей, выгнала мужа, живет и радуется. Всё у нее в порядке. Кажется, собирается родить пятого.
– Здорово, – сказал я. – А что она вообще делает в жизни, ну, кроме детей чем занята? И откуда она берет, извините, средства?
– Фу, какой ты прозаичный! – засмеялась моя знакомая. – Что она делает? Да просто живет! Живет, ясно тебе? Мы ей даже немного завидуем. Даже не немного, а сильно. Она такая какая-то… легкая, добрая, славная, вот!
– Деньги откуда? – настаивал я.
– Отчасти родители, не бедные люди, кстати… Отчасти друзья. Вот моя Настя, когда к ней приходит кофе попить, обязательно принесет, например, куриных грудок и жасминного рису пакет, она любит жасминный. Ну и яблок там, апельсинов…
– Хорошо, – сказал я. – Да, конечно, четверо детей, беременная, такая ситуация сейчас. А вообще, что она умеет делать? Вот, например, я захочу ей помочь. Не курочкой и рисом, не тысчонку сунуть, а серьезно помочь. В смысле работы. Вопрос: что она умеет делать?
– Жить! – вдохновенно воскликнула моя знакомая, и лицо ее посветлело. – Просто жить, и всё! Неужели ты не понимаешь?
Конечно, понимаю.
Даже вспомнил кусочек из своего рассказа:
«Но она хотела просто жить. Поздно вставать, ходить по квартире в короткой майке, долго готовить крохотную кастрюльку душистого овощного супа, потом валяться на диване, потом часа три одеваться к вечернему выходу».
Нет, все-таки не понимаю.
Ну, разве что только умом.
Искрасон на 8 февраля 2019 года
Приснился сон из серии «про книги». У меня таких снов уже было пять или более. Когда мне снится, что я читаю книгу. То есть снится текст.
Вот еще один.
Но сначала про книгу. Это очень толстая книга в картонном переплете желтого цвета, с матерчатым корешком. Книга старая, пятидесятых годов. Такие очень толстые, страниц на пятьсот, набранные мелковатым шрифтом и от этого на самом деле еще более объемистые книги, часто сочинялись и издавались в те времена. Что-то обыкновенное. Не про войну, не про шпионов, не про дальние страны, а вот как-то просто – про жизнь. Но про жизнь образованного сословия, ученых или художников. Отчасти похоже на «Студентов» Юрия Трифонова, или на «Оперу Снегина» Осипа Черного, или на «Творчество» Александра Бартэна.
Вот читаю я эту книгу – во сне читаю! Названия и автора не знаю!
И вижу такой диалог:
– Как-то у нас с Ниночкой не сложилось любви. Нет, мы не ссоримся. Мы даже стараемся помогать друг другу, по мере сил и возможностей. Короче говоря, у нас хорошие, добрые, дружеские отношения, она меня ценит, я тоже к ней привязан, но вот любви нет. Не пробежала между нами эта искра…
– Павел Николаевич! – воскликнул Иван. – Что вы говорите? О чем вы? Она же ваша дочь! Какая тут, извините, искра любви?
– А вот такая, – вздохнул тот. – Вы, дорогой мой Ваня, еще молоды, вам всего двадцать два года, у вас все впереди, и семья, и дети, так знайте же: любовь между родителями и детьми, настоящая любовь, я имею в виду, – штука довольно редкая.
– А что же такое эта ваша настоящая любовь? – спросил Иван.
– Это верность и преданность навсегда или очень надолго. Это пристальный интерес друг к другу, который не угасает с годами. Забота, помощь, а главное – сопереживание, искренняя боль за любимого человека, когда ему больно. Радость за него и вместе с ним, когда ему радостно. Так что не путайте естественное человеческое желание позаботиться о маленьком слабом существе – с любовью. Мы всегда жалеем маленького беспомощного котеночка или щеночка, мы умиляемся, мы стараемся его обогреть, накормить, погладить-приласкать, за ушком почесать – но при чем тут любовь?
Иван замолчал, потом тряхнул головой, желая возразить. Павел Николаевич мягким жестом руки попросил его не перебивать и продолжал:
– А взять наоборот? Я имею в виду любовь детей к родителям. Настоящая любовь тут тоже нечасто встречается. Потому что не надо путать с любовью естественное желание маленького беспомощного существа прислониться к тому, кто сильнее, кто заботится и защищает, кто кормит, наконец. Если бы можно было досконально выспросить детей и получить их честные ответы, за что они любят своих родителей, нам бы открылась интересная картина. Кто-то – за то, что папа с мамой его кормят-поят-одевают, читают ему книжки, водят за руку в зоопарк. Это не любовь, а благодарность. Кто-то гордится своим отцом-офицером, героем-фронтовиком или мамой – ударницей труда. Здесь горит огонек тщеславия. А большинство любят своих родителей просто потому, что им больше любить некого. Это просто привязанность, которая вошла в привычку. И вот всё это мы ошибочно называем любовью.
Павел Николаевич вздохнул и стал закуривать папиросу.
– Почему же ошибочно? – дождавшись паузы, Иван все-таки возразил ему. – Это разные вещи! Маму и папу любят не так, как жену или мужа. Не так, как любимую профессию. Не так, как родину! Это все разное – но это всё любовь.
– Не знаю, не знаю. Может быть, все дело в том, что у нас не хватает слов, чтобы все это правильно описать, – Павел Николаевич начал примирительно, но тут же встрепенулся и продолжал уже твердо и убежденно: – Но я точно знаю, что мы с Ниночкой не любим друг друга. От этого все трудности в нашей семье. Ей двадцать лет, и она совершенно равнодушна ко мне, к моим мыслям и заботам, к моим радостям и тревогам, к тому, чем я занят на работе. А я равнодушен к ее планам и увлечениям, к ее мечтам, к ее друзьям… Почему? Искра любви не пробежала, я же говорю, – напоследок усмехнулся он.
– А как же Зоя Степановна? – спросил Иван.
– Та же картина, – Павел Николаевич стряхнул пепел с папиросы в хрустальную пепельницу. – Ниночка совершенно равнодушна к матери, и Зоя Степановна, к сожалению, хотя это естественно, платит ей полной взаимностью…
Дальше мне стало лень читать, и я проснулся.
Белое безмолвие, солнечный удармужской разговор
Андрея Лещинского пригласил пообедать Олег Маслов. Это было странно и отчасти тревожно.
Странно потому, что с Масловым они хоть и учились на одном курсе, но почти не общались и уж точно не дружили. Тем более после института. Потому что Маслов очень быстро двинулся вверх – или его двигали? у него, кажется, был какой-то очень ловкий папа. Вхожий в круги, он этим даже хвастался. Сначала торговал металлом, потом пошел на госслужбу, сделал неплохую карьеру, потом опять в бизнес, но уже на очень хорошее место, вице-президентом одной серьезной фирмы. Лещинский же был скорее человеком науки, хотя тоже в своей области продвигался и имел некоторый вес.
А тревожно было потому, что Лещинский уже пять лет встречался с женой Маслова. Они познакомились на каком-то приеме. Она была небольшая, худая, темноглазая, смуглая, похожая на итальянку – у него никогда не было, чтоб такая женщина обратила на него внимание. А ему как раз именно такие нравились. Они сошлись в тот же вечер: прием был в ресторане при гостинице, и Лещинский тут же снял номер, и это, кажется, ее просто поразило: такая решимость. Просто какой-то солнечный удар. Русская классика. Чудо.
Потом он узнал, чья она жена, и даже испугался – потому что как раз накануне, буквально позавчера от того дня, какой-то бывший однокурсник рассказывал о ребятах, о старых приятелях, и в том числе про Олега Маслова: «Ох, крутой, ох, серьезный! Танком прет! Живого места не оставляет! Маслов сказал – Маслов сделал!» Речь, конечно, шла о бизнесе, но, когда Лещинский вспомнил, ему стало страшно. Представил себе, как его найдут через две недели, уже изрядно подгнившего, в багажнике битых «Жигулей» на свалке металлолома, где-нибудь на окраине Волоколамска.
Они с Ларисой встречались редко и очень осторожно, тщательно выбирая безопасное время, когда муж был в командировке за границей, а сын – в летнем спортивном лагере. Слава богу, сам Лещинский был в разводе, ему скрываться было не от кого.
Каждая встреча была восторгом, праздником и чудом.
Лещинский много раз предлагал ей уйти от мужа к нему, но она говорила, что это невозможно. Во-первых, Олег дико ревнив. И страшно, просто патологически самолюбив. Он ее убьет, как только услышит, что она от него хочет уйти к кому-то другому. А во-вторых, ребенок. Он не отпустит ее с ребенком. У них сын-подросток, и Олег к нему безумно, просто патологически привязан. Лариса любила это слово. Она и про свою любовь к Лещинскому говорила: «Это какая-то патология».
Вот так лет пять прошло.
Вдруг звонок с неизвестного номера. Уверенно, дружелюбно, вежливо. «Старик, привет, узнаешь? Маслов моя фамилия, Олегом зовут! Андрюша, мы же с тобой уж лет двадцать не видались, есть разговор…» «Да, да, – осторожно ответил Лещинский. – А на какую тему? Предмет, так сказать, беседы?» «Там и поговорим», – мягко, но убедительно сказал Маслов.