– Вам не кажется это странным? Ведь это женский цвет, а вы мужчина.
– А ты как считаешь?
– Отец с матерью всегда привозили мальчикам одежду темных оттенков: черного, синего, коричневого, серого. Говорили, что мужчинам не пристало облачаться в кричащие тона.
– Как думаешь, почему?
– Мне казалось, это вы являетесь психиатром и должны знать все ответы.
– Моя работа заключается совсем не в этом, Пайпер, – качает головой доктор. – Я здесь для того, чтобы помочь тебе отыскать ответы, а не чтобы дать их в готовом виде. Предполагаю, этот метод сильно отличается от того, каким образом тебя воспитывали Анжела и Кертис. Я хочу помочь тебе начать мыслить самостоятельно.
Я отвожу взгляд и принимаюсь рассматривать обстановку кабинета. На одной из полок набитого книгами шкафа я замечаю фотографию кота.
– Это ваш питомец?
– Ральфи. – Собеседник снимает рамку с изображением и передает ее мне. – Когда дочери еще учились в младших классах, они выбрали его среди десятка котят, лезущих друг на друга в попытках привлечь внимание. Этот бедняга забился в угол, подальше от остальных. Молли тогда указала на него и заявила: «Вот наш кот!» Он скончался пару лет назад, но фотографии с Ральфи до сих пор стоят по всему дому.
Со снимка на меня смотрит роскошный красавец с зелеными глазами оттенка морских водорослей и темным мехом, почти как волосы у Каспиана.
– У меня тоже когда-то был котенок, – невольно вырывается у меня.
– Расскажи о нем.
– На самом деле она провела у меня всего один день. Я обнаружила ее в лесу возле дома, умирающей от голода. Мы с Каспианом пытались покормить котенка, но было уже слишком поздно.
– Слишком поздно?
– Малышка умерла у меня на руках, – шепчу я и смотрю на доктора.
– Сочувствую, Пайпер, – мягким тоном произносит он. – Должно быть, тебя это сильно расстроило.
– Она была просто котенком, так? – На глаза наворачиваются слезы. – Кроме того, отец все равно не разрешал заводить питомцев. Говорил, они отвлекают нас от истинной цели. Я поступила глупо, когда подобрала ее.
– Кертис не любил животных, и все же ты пыталась спасти одного из них. Как думаешь, почему ты пошла наперекор желаниям отца?
– Потому что тот котенок казался слишком маленьким и одиноким. Я не могла просто оставить его в лесу. Малышка так и бродила бы там в поисках матери, размышляя, что же сделала неправильно, почему ее бросили. – К горлу подкатывает ком, и чем больше я стараюсь не плакать, тем хуже становится. – Я должна была защитить ее.
– Ты пожалела котенка?
– Да.
– И решила поддаться жалости вместо того, чтобы прислушаться к мнению Кертиса, что животные – лишь трата времени?
Пошла против мнения отца.
– Ага. Пожалуй, так и получилось.
– И что ты при этом чувствовала?
– Разочарование? Потому что он оказался прав: если бы я не подобрала малышку, то не расстроилась бы так после ее смерти.
– Как думаешь, а что бы ты почувствовала, если бы оставила котенка умирать в лесу?
– Я бы никогда себе этого не простила, – отвечаю я тут же, но слова удивляют меня саму.
– Так что скажешь, стоила попытка спасти несчастное животное испытанной душевной боли? Стоило ли поддаваться сопереживанию и принимать собственное решение?
– Не знаю. Может быть. Наверное, стоило. – Я принимаюсь грызть ногти. – А вы расстроились, когда Ральфи умер?
– Мы все были просто убиты горем, – кивает собеседник. – Жена достала все фотографии, и мы с детьми допоздна просидели вокруг стола, перебирая снимки и вспоминая моменты с нашим питомцем.
– Так стоила ли любовь к нему боли от потери?
– Вне всяких сомнений. Мы подарили Ральфи счастливую жизнь, а он взамен любил нас безо всяких условий. Вернее, иногда с оговоркой, что мы его кормим, но коты все такие.
– Простите, не следовало мне плакать, – шмыгаю я носом, утирая слезы. – Это так глупо.
– Кто так считает?
– Отец.
– А что думает по этому поводу Пайпер?
Вспоминая теплую мягкую шерстку котенка, его розовый носик и маленькое безжизненное тельце, я позволяю слезам свободно течь по щекам.
– Я бы сказала, что можно немного поплакать, если очень грустно. В этом нет ничего плохого или постыдного. Я права?
– А тебе самой как кажется?
– Я права.
Доктор Люндхаген поворачивается на кресле и откладывает блокнот на стол. Затем наклоняется ко мне и произносит:
– Я очень тобой горжусь, Пайпер. Возможно, так пока не ощущается, но сегодня ты сделала огромный шаг.
– Огромный шаг в каком направлении? – спрашиваю я, напрягаясь.
– В направлении, где ты станешь лучше понимать саму себя и свои желания вне чьего бы то ни было влияния. Это непросто для любого человека. Мы все хотим угодить нашим родителям, друзьям, учителям. И можно принять чьи-то чужие убеждения как свои собственные, даже не осознавая этого. Сейчас же ты начала стоить свою собственную систему ценностей. Как при этом чувствуешь себя?
Предупреждения отца про отравляющие химикаты и грядущую ядерную войну проскальзывают в щель под дверью, туманной дымкой растекаясь по полу. Я делаю глубокий вдох.
– Напуганной, – тихо отвечаю я. – Но еще… вроде как… свободной. – Это слово бьет меня под дых, застав врасплох. – Так и должно быть?
– А ты сама как считаешь?
– Я считаю, что вы меня немного бесите, – улыбаюсь я, – но также начинаю понимать, чего именно пытаетесь добиться. Мои эмоции принадлежат только мне, и как бы я себя ни чувствовала, это нормально. Это вы хотели до меня донести?
– В точку, – возвращает мне улыбку доктор.
Глава двадцать восьмаяДо
Репетиторы не появляются в нашем доме уже несколько недель. Книги для изучения, которые написал отец, собирают пыль. Мы ничего не смотрим, не готовим десерты, не ловим лягушек.
Все это время мы помогаем Томасу и приезжим мужчинам строить убежище от радиоактивных осадков.
Мускулистые, поджарые ровесники отца трудятся целыми днями, делая перерыв только на обед.
Пока удалось выкопать большую яму длиной и шириной футов по двадцать, а глубиной примерно футов десять. Для этого пришлось уничтожить почти половину нашего огорода. При виде этого зрелища мне хотелось накричать на разрушителей, заставить их остановиться, но я понимала, что они всего лишь выполняют приказы отца. Мне тоже нужно довериться ему, даже если полная картина пока не ясна.
По ночам мужчины спят в палатках, но иногда исчезают до рассвета где-то в лесу.
Мы знаем, что лучше не расспрашивать о таинственных прогулках.
Я, Карла и Каспиан помогаем таскать бетонные блоки для внутренней стены к вырытой яме, а Томас с рабочими опускают их. Машина с цементом должна приехать на следующей неделе, а потому мы все торопимся.
Младшие дети, как и прежде, играют во дворе, но теперь постоянно бросают в нашу сторону испуганные взгляды. Беверли Джин снова начали мучать кошмары, в которых дом загорается и никто не успевает выбраться из пожара. Прошло так много времени с тех пор, как они ей снились. Почти каждую ночь сестренка забирается ко мне в кровать.
– Обед! – доносится из кухни голос тетушки Джоан.
Я вытираю лицо рукавом, и на ткани остаются пятна пота и грязи. Меня охватывает желание ускользнуть ненадолго, чтобы окунуться в озере, но взглянув на Каса, я чувствую прилив стыда от воспоминания о последнем купании.
Тетушки сделали две тарелки бутербродов с колбасой, но большую их часть разбирают рабочие. Последние я раздаю малышам, нам же с Касом и Томасом ничего не остается.
– Я приготовлю еще, – предлагаю я, но когда открываю холодильный шкаф, тетушка Барб перехватывает мое запястье.
– С едой сейчас туго, – шипит она, крепко сжимая пальцы. – Приказано ограничивать порции.
– Но те мужчины взяли каждый по два куска! – восклицаю я, выдергивая руку. На коже видны красные полосы.
– Они работают ради нашей же безопасности. – Опекунша вытирает каплю горчицы с уголка рта. – Вчера вечером из поселения прислали несколько ящиков с фруктами. Можете взять их. Но чтобы в огороде ничего не трогали!
Томас меряет женщину яростным взглядом, сжимая кулаки, но потом протискивается мимо нее и выбегает через заднюю дверь. Мы с Касом торопимся следом. В животе от голода словно образовалась дыра, и мне приходится опуститься на ступеньки, низко наклонив голову, чтобы не упасть.
– Слабость? – спрашивает приятель.
Я киваю. Так всегда бывает, если не получается перекусить каждые пару часов. А в последнее время состояние ухудшилось.
Рядом со мной садится Беверли Джин.
– Вот, Пайп, возьми мой. – Она протягивает бутерброд, от которого успела откусить всего пару раз.
Я качаю головой.
– Тебе он нужнее. Со мной все будет в порядке.
– Вот, нашел не слишком мятое яблоко, – подбегая, пыхтит Томас.
Он слишком мягко выразился, потому что сморщенный плод находится далеко не в идеальном состоянии, но я все равно съедаю даже подгнившую мякоть, уговаривая себя, что за ужином нас ждет более питательная трапеза. Затем выпиваю большой стакан воды и начинаю приходить в себя.
Один из мужчин швыряет на землю хлебную корку, и мне приходится напрячь всю силу воли, чтобы не накричать на него за напрасную трату продуктов, тогда как рядом голодают дети. Должно быть, у Томаса появляется та же самая идея, потому что он срывается с места и шагает к рабочему прямо по матушкиным цветам. Но вместо того, чтобы упрекнуть подчиненного, он подбирает корку, сдувает с нее грязь и приносит мне.
– Ешь быстрее, пока никто не увидел.
«Из вас получится отличная пара».
Я засовываю хлеб в рот и жую, испытывая прилив благодарности. Становится немного легче.
– Перерыв закончен! – кричит Томас мужчинам.
Я возвращаюсь на место, но силы уже начинают таять. Вряд ли такой маленькой порции хватит на весь день, так что стараюсь двигаться медленно, чтобы экономить энергию.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – с тревогой шепчет Кас. Они с братом не отрывают от меня взглядов.