ния скручивают тело так сильно, что я сгибаюсь пополам, упираясь лбом в эмблему на руле. Вторая их волна высушивает легкие, отчего в горле начинает першить, третья заставляет содрогаться в конвульсиях. С соседнего сиденья раздается телефонный звонок — та мелодия, которую я поставила на Андрея. При ее звуке моя истерика усиливается. Как я буду жить, если весь этот кошмар станет явью? Смогу ли когда-нибудь вновь почувствовать себя настолько счастливой? Нужно ответить, но сейчас я слишком слаба, чтобы разговаривать. Пока еще остается шанс, что все это неправда, хотя бы сегодня я хочу уснуть в неведении.
Андрей
— Куда едем, Андрей Вячеславович? — пристегнув ремень безопасности, Петр вопросительно смотрит на меня в зеркало заднего вида.
Я дожидаюсь, пока в трубке пройдет очередной бесполезный гудок и возвращаю телефон в карман.
— На Лесную.
С уверенностью могу сказать, что сейчас я зол. Два перелета, четыре часа сна, бесконечные звонки и переговоры — я, блядь, мечтал поскорее добраться до квартиры и завалиться спать, а вместо этого еду к ней. Положить бы хер на ее детские выходки и дождаться, пока сама объявится, — Варламов сказал, что на работе она была, значит, за здоровье и безопасность волноваться не приходится. Но не могу, никак не могу. Черт знает, что за компот творится в голове у рассудительной Яны, но выяснить необходимо прежде всего для личного спокойствия. Нет, все-таки двадцать лет есть двадцать. Ну что ей стоит трубку снять и лишить нас обоих головняков? И я тоже хорош: ведусь ведь как пацан.
Как только мы останавливаемся во дворе у Яны, я первым делом нахожу глазами ее «Кайен». Стоит на месте, значит, дома. Но и тут меня ожидает сюрприз, потом что скрипучий голос консьержа в домофоне сообщает, что Яна Семеновна минут десять назад куда-то изволила выйти. Я бросаю взгляд на часы: начало одиннадцатого. Куда можно идти в такое время?
Выматерившись сквозь зубы, возвращаюсь в машину с намерением сказать Петру, чтобы разворачивался к дому, но в итоге откидываюсь на сиденье и смотрю на ее окна. Дожил, блядь. Ромео сорокалетний. Что вообще могло произойти такого, чтобы ее переклинило? В рабочих отношениях все куда проще и понятнее: начинает кто-то мозги делать — прекращаешь с ним сотрудничать. А с ней как? Я будто по рукам и ногам связан. Прав был Серега — с привязанностями вся рациональность исчезает.
Я снова набираю Яне, уже в шестой или седьмой раз за сутки, и в этот момент взгляд выхватывает в темноте тонкую фигуру в накинутом на голову капюшоне. Она, а донесшийся через приоткрытое окно писк телефонного звонка это подтверждает. Фигура несколько секунд смотрит на вспыхнувший экран, а затем выключает звук. Вот же коза мелкая.
— Жди, — бросаю Петру и выхожу из машины.
От звука хлопнувшей двери — а хлопнул я от души, - Яна застывает и разворачивается мою сторону. Бежать не пытается — уже хорошо.
— Гуляешь ночами?
Фраза ничего не значащая, просто для того, чтобы дать себе время обуздать раздражение и злость.
— Выходила в «Азбуку», — ее голос звучит тихо, и для убедительности она демонстрирует пакет с зеленым логотипом.
— Дома поговорим или придется запихивать тебя в машину?
Яна переминается с ноги на ногу, а затем вскидывает подбородок и смотрит мне в глаза. В них вызов.
— Не нужно никуда меня запихивать. Поднимемся ко мне.
Мне приходится сжать зубы, чтобы побороть желание взять ее за плечи и вытрясти ответ, чем я, блядь, заслужил это ледяное выражение на ее лице и этот снисходительный тон. Некстати вспоминаю о браслете, на выбор которого убил полтора часа в швейцарском ювелирном бутике, и злюсь еще больше. Идиотизм какой-то.
В квартире Яна скидывает обувь и, не взглянув на меня, идет в гостиную, где начинает бестолково расхаживать из стороны в сторону, перекладывая предметы. Понаблюдав за этим несколько секунд, я обхватываю ее плечи и силой заставляю сесть на диван и, убедившись, что вскакивать она не собирается, сажусь напротив. Пытаюсь поймать ее взгляд, но стрелка на брюках, очевидно, куда более увлекательное зрелище, чем мое уставшее лицо.
— Ян, я за сутки спал четыре часа и, откровенно говоря, так заебался, что сил уговаривать у меня нет. Ты сейчас либо рассказываешь, что случилось, либо я делаю вывод, что сильно преувеличил твои ум и зрелость, и уезжаю домой. Сидения под твоими окнами и кучи неотвеченных звонков мне на сегодня хватило. Бегать за тобой как сопливый пиздюк, пытаясь выяснить, в чем заключается твоя проблема, тоже не буду.
Ее грудная клетка быстро вздымается, лицо из бескровного становится ярко-розовым. Я чувствую, что ее рвет на части, но по какой-то причине она продолжает сдерживаться.
— Ян, минуту тебе даю. Соберись.
— Ты спишь с кем-то помимо меня? — ее голос охрипший и севший, в глазах искрит напряжение в четыреста ватт. — Я имею в виду, с тех пор как мы с тобой… после Лондона.
Блядь, ну что за мыло, а? Откуда вообще такие мысли? День порознь, и все, каша из сомнений в голове? Эти слова уже готовы сорваться с языка, но то, как она в этот момент выглядит, меня останавливает. Вытянулась струной и не дышит, словно готовится, что я ей пулю в лоб всажу. Черт знает почему, но накрутила она себя не на шутку.
— Нет, Ян. После Лондона я ни с кем кроме тебя не спал и, в общем-то, не собирался.
С ее губ слетает тихий вздох, какой-то вымученный и истеричный, щека нервно дергается.
— Ты ведь никогда не врешь, Андрей. Пожалуйста, и сейчас не делай.
Я и это терплю. Была бы она хотя бы немногим мне безразличнее, после этих слов я точно катил к себе домой.
— Ян, ты когда таблицу умножения в школе учила, я начинал свое первое дело. Никаких договоров не подписывал и юристов у меня не было — публика была другая и времена другие. Все, что у меня имелось, — это мое слово. Возможностей кинуть тогда была уйма, но я ни разу этого не сделал. Так было и так будет всегда. И то, что сейчас ты вдруг решила во мне сомневаться, хотя прецедентов этому не возникало, мне сильно не нравится.
— Значит, ты говоришь правду?
Я вздыхаю. Конечно, я, блядь, говорю правду. Сидел бы я сейчас здесь, если бы не так.
— Да, Яна, я говорю тебе правду.
— Хорошо, — она резко взмывает вверх, словно выпущенная пружина, и, развернувшись, бормочет: — Я сейчас приду.
Я перехватываю ее талию до того, как она успевает сделать шаг, потому что заранее знаю, куда она собирается. Хочет закрыться в ванной и в одиночестве пореветь, так чтобы я не видел. Яна дергается в моих руках, словно птица, угодившая в силки, и крутит головой, пряча глаза. Я крепче прижимаю ее к себе, давая понять, что ей не вырваться.
— Нет уж, здесь реви.
Ее первое всхлипывание пугает не на шутку, потому что от него содрогается все ее тело. От раздражения и злости не остается ни следа, потому что все это самая настоящая херня в сравнении с отчаянием, исходящим от нее. Какими бы ни были причины, пусть даже и незначительные, они уже не имеют значения.
Яна вцепляется в воротник моей рубашки, дергая его как ребенок, утыкается ртом мне в плечо, отчего ткань пиджака стремительно намокает. Женские слезы и истерики всегда казались мне отталкивающими, но сейчас я готов потерпеть, лишь бы ей стало легче. Обнимаю ее крепче и жду, пока она все выплачет. Даже говорю что-то успокаивающее вроде «тссс» и «тихо, тихо».
Через минуту или две, судя по тому, что Яна затихла, эмоциональный взрыв подошел к финалу. Я отшагиваю назад и, опустившись на диван, заставляю ее сесть ко мне на колени.
— Разговаривать можешь?
Яна шмыгает носом и, убрав с лица налипшие пряди, несколько раз трясет головой в знак согласия.
— Теперь объясни, что случилось.
Вместо ответа она нащупывает позади себя телефон и, пару раз щелкнув по экрану, разворачивает его ко мне. Я смотрю. И смотрю снова, потому что немного охерел. Странно видеть свою голую задницу и свой прибор на фотографии.
«Ку-ку. Смотри, кто тут у меня. Узнала? Только не плачь и не пытайся закатывать ему истерики. Если ты не знаешь, Андрей терпеть не может, когда ему действуют на нервы».
Вот тебе, блядь, и беспроблемные тридцатилетние. Зарвавшаяся сука Арина. Спальня ее. Номер я удалил за ненадобностью, но думаю, и он совпадет. Мой скудный эмоциональный диапазон этим вечером отработал себя по полной: я успел испытать злость, раздражение, тревогу, сочувствие, а сейчас вот испытываю ярость, какую не чувствовал очень давно. В последний раз, на моей памяти, когда выяснил, что парень, с которым мы выросли в одном дворе, и которого я по дружбе взял к себе на работу, меня обворовывал. И хотя он за это по полной ответил, то желание убить я никогда не забуду.
— Значит, сообщению с неизвестного номера ты поверила и меня решила не слушать?
— Я не знала, что думать. Ты улетел, номер был недоступен… а эта фотография… откуда она взялась?
Я обхватываю ее затылок и заставляю посмотреть на себя.
— Ян, ты же взрослая девочка и догадываешься, что до тебя я не дрочил в кулак. Снимок старый, но я о нем и понятия не имел. Все, что тебе нужно знать, это то, что у меня есть ты, и больше никого.
— Но тогда я не понимаю, — лицо Яны выглядит таким беспомощным и растерянным, что в груди снова тянет. Девчонка совсем, жизни не нюхала. Такую только оберегать. — Зачем мне это присылать? В чем смысл? Мы бы рано или поздно выяснили, что это вранье. Для чего кому-то мне вредить? Я ведь ночь не спала… думала, как буду жить дальше, если это окажется правдой.
Что ей сказать на это? Что я переоценил моральные качества женщины, с которой спал? Что из-за мимолетной прихоти и уязвленного самолюбия люди готовы разрушить чью-то жизнь? Что если подобные поступки не укладываются в ее концепцию понимания окружающих, это еще не значит, что гнилья не существует? Так и надо сделать, чтобы в дальнейшем ей было не так больно обжигаться, но не хочу губить ее непосредственность и оптимизм по отношению к людям. Пусть у самого их ни на грош, но это не значит, что ей нужно становиться такой же.