Il Popolo d’Italia резко упали. Но затем с возгласами «Месть за Маттеотти!» коммунисты убили парламентария-фашиста Армандо Казалини. Фашисты получили столь нужную в тот момент жертву-мученика, а сквадристы – повод для новой волны насилия. Муссолини сохранял самообладание и на словах удерживал буйных сторонников от агрессивных действий.
Ракеле информацию о событиях в Риме получала от Муссолини и утверждала, что верила в его непричастность к убийству Маттеотти. Растущее напряжение, однако, угрожало отразиться и на семье, для защиты Ракеле и детей к дому была приставлена вооруженная охрана. Для четырнадцатилетней Эдды это означало больше контроля и больше ограничений. Она была постоянно на виду и бесконечно подвергалась критике, но в то же время упивалась отцовским одобрением. Летом на пляже во время шторма она спасла жизнь старшей девочки, которая далеко заплыла. Муссолини с гордостью наградил Эдду за мужество фашистской серебряной медалью, но, зная, как она не любит быть в центре внимания, позволил обойтись без обычной в таких случаях церемонии награждения. Эдде же казалось, что он, воспитав и сформировав ее, теперь бросил. По-прежнему непрестанно воюя с матерью, она чувствовала себя значительно старше братьев и с тоской вспоминала дни, когда отец повсюду брал ее с собой.
Именно в эти тревожные месяцы две сестры Ракеле Пина и Джованна умерли буквально одна за другой, в течение нескольких недель. Джованна начала рожать в разгар сильной грозы с градом, когда добраться до отдаленной больницы было невозможно. Она родила девочку, но через несколько дней скончалась от инфекции. Ракеле успела приехать повидать сестру, и та вручила ей новорожденную малышку с просьбой взять ее себе на воспитание. Ракеле нашла кормилицу и привезла ребенка домой, но вскоре девочка умерла. Незадолго до этого Ракеле съездила в Предаппио и Форли, где ее восторженно встретила толпа земляков. Особенно впечатлило ее, как деревенские старейшины, когда-то относившиеся к ней с презрением, теперь приходили на поклон с теми или иными просьбами. Незадолго до этого Ракеле получила небольшое наследство, и на эти деньги купила виллу Карпена, фермерский дом с прилегающей к нему землей, которую она намеревалась превратить в действующую ферму: засадить ее различными фруктовыми деревьями, посеять пшеницу и разводить коров молочной породы.
Незадолго до Марша на Рим Муссолини говорил своим сторонникам: «Диктатура – карта очень серьезная, разыграть ее можно только раз. Она несет с собой гигантские риски, и во второй раз разыграть ее уже не получится». 3 января 1925 года он счел, что момент для этого настал. Представ перед почти безмолвным парламентом – депутаты собрались после рождественских каникул за исключением ста членов группы Авентино, совершивших фатальную ошибку, уверовав, что все еще могут одержать победу законными методами, но которых на самом деле в парламент и так уже не пустили бы, – он заявил, что единственным решением кризиса может быть «сила». И пообещал эту силу применить. И хоть сам он, конечно, ответственности за смерть Маттеотти не несет, на нем одном, сказал он, лежит долг вернуть Италию на путь величия. «Страна, – говорил он парламентариям, – хочет мира и тишины, работы и спокойствия. Я сумею это обеспечить – любовью, если возможно, и силой, если необходимо».
В тот же вечер префектам всех регионов были отправлены телеграммы с предписанием о закрытии ассоциаций, клубов и организаций левой направленности и оппозиционных газет, а также об аресте 111 известных «подрывных элементов». Одной из последних закрыли газету Il Corriere della Sera[18]. «Италия находится в состоянии перманентной войны», – заявил ее редактор, популярный журналист Луиджи Альбертини. Даже собственная партия Муссолини не смогла избежать давления. Самых могущественных и опасных из фашистских экстремистов обуздали и вынудили замолчать. Фанатика из Кремоны Фариначчи, самого страшного и самого ненавистного из всех герарков, который везде расхаживал с револьвером, нейтрализовали, сделав секретарем партии. Король утвердил состав кабинета, в котором Муссолини был не только премьер-министром, но и министром иностранных дел, а также войны, флота и авиации. Зверское убийство Маттеотти открыло новую главу. Фашисты вновь контролировали ситуацию, и Муссолини, со своей пружинящей кошачьей походкой и манерами – выдвинутый вперед подбородок, нахмуренный взгляд, запрокинутая назад огромная лысая голова, пронзительные глаза – которые будут определять десятилетия его правления, был теперь твердо намерен не уступить ни крохи своей власти. Дисциплина стала синонимом диктатуры. «Фашизация» Италии началась.
Визиты Муссолини в Милан продолжались, хотя случались они теперь все реже. Иногда он даже останавливался вместе с овдовевшей Сарфатти в отеле, подогревая слухи о расставании с Ракеле. Каждое его появление на Форо Бонапарте сопровождалось яростными скандалами. Ракеле набрасывалась на мужа, обвиняя его в постоянных изменах, оба родителя призывали в свидетели Эдду, и каждый пытался перетянуть ее на свою сторону. После одной такой особенно дикой ссоры Эдда вновь решила убежать из дома, проехала 20 километров на велосипеде, прежде чем ее нашли и вернули домой. Позднее она называла происходившее «двойным предательством… боль причиняли мне и отец, и мать». Она уже знала о слухах, вызванных тем, что родители поженились уже после ее рождения, и что на ее свидетельстве о рождении было указано только имя Муссолини, и что она, возможно, дочь не Ракеле, а Балабановой. Она знала, что это не так, но подобные слухи лишь усиливали ощущение пристального и неусыпного к ней внимания.
Ракеле, как и большинство итальянских женщин, готова была молчаливо признать, что мужчинам, в особенности мужчинам сильным, да к тому же еще и обладающим властью, позволено иметь любовниц. Но то, что любовные похождения Муссолини язвительно описывались на страницах бульварных газет, она вынести не могла. На публике дуче часто говорил о своей матери Розе как об идеале материнства, и о браке как «нерушимом» союзе. Весной Ракеле с детьми перебралась на виллу Карпена, Витторио и Бруно пошли учиться в школу в Форли. Эдда, объявив, что больше не намерена мириться с бесконечными пререканиями и ссорами родителей и со своей ролью посредника в этих конфликтах, попросила, чтобы ее отправили в школу-пансион. Она также знала, что у матери был воздыхатель, возможно даже любовник, и это еще больше усилило ее и без того настороженное отношение к вероломству взрослых.
Муссолини выбрал для Эдды самую престижную в Италии школу для девочек. Называлась она Институт Сантиссима-Аннунциата или Институт Пресвятого Благовещения[19] и располагалась в летней резиденции бывшего великого герцога Флоренции. Сад ее проектировал ученик Андре Ленотра, автора проекта садов и парков в Версале. Учились здесь дочери итальянских аристократов, стены комнат были расписаны фресками и украшены герцогскими гербами, на окнах висели шелковые портьеры. К прибытию Эдды Муссолини отправил настоятельнице школы письмо: к его дочери нужно относиться «так же, в точности так же, как и к остальным девочкам». Воспитанницы школы носили простую, даже аскетичную, серую форму с различного цвета воротничками и поясами: цвет обозначал место семьи в аристократической иерархии. Прибыть в школу ученицы должны были с тремя шляпами, двумя парами перчаток и двенадцатью парами черных хлопчатобумажных чулок. Их учили французскому языку, истории и литературе Италии, рисованию, шитью, штопке и вышиванию, а также религии и благонравию. Периодически они выезжали за пределы школы для знакомства с произведениями искусства и общественно полезными делами.
Эдда все это ненавидела. После пятнадцати лет хаоса и бесконечной импровизации предельный формализм и строгие порядки школы казались ей удушающими и отупляющими. Соученицы относились к ней с высокомерным презрением, она же, в свою очередь, считала их чопорными и пустыми, а их белые перчатки и прочее благолепие – абсурдом. В день широко освещаемого в прессе покушения на Муссолини на нее все бесцеремонно пялились в столовой, она пыталась изображать равнодушие, но по окончании обеда, рыдая, забилась к себе в комнату. Она воевала с учителями, якшалась с обслуживающим персоналом и грубила настоятельнице, называя ее хорьком и ведьмой, за что неоднократно подвергалась наказаниям. Настоятельница пыталась сопротивляться, но ей было трудно тягаться с cavallina matta, которая решила, что дерзостью и разнузданностью заставит отца ее освободить. В конце концов Муссолини согласился ее из школы забрать. Никто об ее уходе не сожалел.
Эдда была во Флоренции, когда Анна, переехавшая с семьей в виллу Карпена, тихо умерла во сне. Незадолго до смерти она говорила Ракеле, что та не должна быть так строга с детьми. Как, пожалуй, единственный неизменно и преданно любящий Эдду человек, Анна – в отличие от родителей – проявляла к внучке искренние чувства и была потому очень важна в жизни девочки. Эдда приехала домой опять 29 декабря 1925 года, когда вдобавок к заключенному еще во время войны гражданскому браку Муссолини и Ракеле обвенчались в церкви. Событие это было характерным для Муссолини: Ракеле в кухне раскатывала тесто для пасты, когда он вдруг объявился со свидетелями уже назначенной церемонии. Ворча, она сняла фартук и отправилась в церковь вместе с ними. Все закончилось за пять минут. Не было ни фотографов, ни праздничного стола, и Муссолини уехал вскоре после церемонии. Ввиду предстоящего примирения с Ватиканом ему нужно было избавиться от имиджа mangiapreti, пожирателя священников. Он также настоял на конфирмации трех детей, провел которую в частной капелле кардинал Винченцо Ваннутелли. Ко всеобщему облегчению, семья вернулась в Милан и поселилась в более просторной и более элегантной квартире на Виа Марио Пагано, хотя дети скучали по оживленной Форо Бонапарте.
1926 год запомнился многим как год неоднократных покушений на Муссолини, возвестивших в свою очередь новый уровень репрессий. Эдды не было с отцом, когда 50-летняя Вайолет Гибсон, дочь ирландского барона, впоследствии признанная сумасшедшей и заключенная в психиатрическую лечебницу, достала из сумки пистолет и выстрелила в Муссолини, когда он спускался с Капитолийского холма в Риме. Пуля попала ему в нос, и он отделался небольшой раной, но с гордостью красовался в окровавленной повязке, утверждая, что он неуязвим и находится под защитой высших сил.