Потакая Эдде в одних вещах и сохраняя строгость в других, Муссолини позволял ей гонять на велосипеде, плавать и носить брюки, но запрещал курить и принимать приглашения на танцевальные вечера. Он учил ее за всем наблюдать, запоминать все, что она видит, и рассказывать об увиденном без преувеличений. Зная о ее неугомонности и даже необузданности, он опасался, что вскоре это может привести к поспешным и необдуманным приключениям с мальчиками. «Эдда – высокомерный ребенок с сильным собственным характером», – писал о ней корреспондент Chicago Daily News.
Каждый вечер Муссолини звонил в Милан и по очереди говорил со всеми детьми. В те редкие выходные, когда он приезжал домой, они все вместе ехали на виллу Карпена, где, поиграв в карты, отправлялись на велосипедные прогулки по прямым дорожкам между виноградниками, во время которых Ракеле нередко падала носом вперед, задирая вверх заднее колесо. Как и Эдда, мальчики скучали по отцу, который даже приезжая домой, большую часть времени занимался делами, говорил по телефону и встречался с руководителями местных фашистских организаций. Однажды они сообща написали ему письмо: «Мы ждем тебя… обещаем, что никому не скажем, когда ты приедешь, чтобы ты мог побольше времени провести с нами». Видя его на фотографиях в Риме в неизменной шляпе-котелке, они смеялись и говорили, что он похож на Лорела и Харди[21]. Однажды на Рождество Муссолини повел их в римский зоопарк, куда он недавно передал своего любимца львенка, проехав с ним по Риму в своем открытом «Альфа-Ромео», к восторгу фотографов-папарацци. Львенок поначалу тыкался в хозяина носом, потом разыгрался и расцарапал ему до крови ногу. Муссолини сильно его стукнул и оттащил от зверька Витторио. В сыновьях он хотел воспитать твердость и жесткость.
Родители не без оснований опасались эксцентричного поведения Эдды и ее подхода к выбору ухажеров. Муссолини поручил Боккини не спускать глаз с дочери, и на стол ему стали поступать тревожные доклады. В них один за другим перечислялись охотники за богатыми невестами, моты-транжиры и наркоманы, и отсюда вырисовывалась очевидная аллергия Эдды на достойных молодых людей. Был Марио Вайрани, человек «сомнительного нравственного поведения», безработный «любитель удовольствий и женщин», называвший себя графом или маркизом; был Муцио Конради, 28-летний сын богатого промышленника, с которым Эдда рассталась из-за его «расточительства и мании величия». Этот Конради, лечившийся в свое время от кокаиновой зависимости и «по слухам, болевший сифилисом», открыто похвалялся своей дружбой с дочерью Муссолини. Был еще некто Пачифичи, «известный своим самым дурным поведением», который возил Эдду на автомобильные прогулки под луной, во время которых, как писал в своем затейливом отчете полицейский соглядатай, «среди бесконечных стихов и очарования они явно производили впечатление людей, влюбленных друг в друга». Большая часть этих романтических встреч происходила в приморском городе Риччоне на берегу Адриатического моря, где семья регулярно проводила лето. Услышав, что личный секретарь Муссолини Кьяволини проверяет всю ее почту, Эдда «категорически» запретила ему это делать. Кьяволини ответил, что выбора у него нет. Он не добавил при этом, что Муссолини приказал ему найти способ, чтобы всех этих сомнительных личностей больше рядом с Эддой не было бы.
Чтобы немного укротить необузданную дочь, Муссолини решил отправить ее в круиз в Индию, приставив к ней служанку Пину и карабинера в качестве телохранителя. Перед плаванием были разосланы телеграммы, предписывающие тщательно сохранять ее «полное инкогнито», что не помешало перед отправкой корабля «Тевере» в порту Бриндизи собраться толпе из высокопоставленных провожающих. «Там был весь город, – писал в своем отчете о событии один репортер. – Провожал ее с огромным энтузиазмом. Она с верхней палубы приветствовала провожающих римским салютом»[22]. Из каждого порта, где делал остановку корабль, в Италию шли телеграммы. «Все идет нормально», – докладывал синьор Конти, сенатор, которому Муссолини доверил дочь.
В свои 18 лет Эдда был одним из самых молодых пассажиров на борту. Дни она заполняла занятиями спортом и завоевала популярность простыми, без жеманства и важничанья, манерами. Из палаццо Венеция, римской резиденции Муссолини, пришла телеграмма, в которой ей предписывалось заняться английским языком, что пригодится ей в Индии. Корреспондент Il Corriere della Sera описывал Эдду как высокую стройную девушку, не подверженную морской болезни. Лицо ее сохраняло милое, доброжелательное выражение, она часто смеялась, хотя временами проявляла обидчивость. Несмотря на молодость, она поражала его своими знаниями, была un tipo, то есть «обладала характером». Другие корреспонденты не скрывали своего восхищения. «Вы для нас святая, – провозглашала газета L’Unione. – Вы дочь дуче, и мы любим вас, Эдда».
В Индии она верхом на украшенном золотом и серебром слоне приехала в индуистский храм, затем совершила 300-километровое путешествие по джунглям, часть которого тоже прошла в сопровождении слонов. Местный принц преподнес ей в подарок двух тигров. Конти писал в своих отчетных телеграммах, что Эдда воспринимала все с «радостным, доброжелательным энтузиазмом». Во время посещения древних развалин в Цейлоне она обратила внимание на молодого поэта, но поведение ее оставалось безукоризненным. Даже Муссолини, читая отправляемые ему регулярно доклады, был доволен. Круиз должен был стать демонстрацией успехов и достижений фашизма, и в каждом порту «Тевере» встречали восторженными приветствиями местные фашисты. Правда, в поведении других пассажиров дуче заметил недостаток подлинного фашистского рвения. Эдде же, в характерном для него формальном стиле он отправил следующую телеграмму: «Ты блестяще справилась с ситуацией и поддержала престиж фашистской Италии. Я благодарен тебе как отец и как глава правительства». Сама Эдда впоследствии благоговейно рассказывала, что поездка научила ее, как вести себя в обществе и дала возможность улучшить свой английский. Домой она привезла гобелены, ковры, золотые и серебряные украшения и миниатюрный храм из слоновой кости. Братья жаловались, что вернулась она настоящей синьориной и больше уже не была их третьим мушкетером. Безусловно, это стало для нее важным и ценным уроком публичности.
Тем временем Ракеле у себя на вилле Карпена экспериментировала с новыми сортами пшеницы. Она купила трактор, и приезжавший Муссолини любил фотографироваться за рулем трактора, проезжая по полям. На бумаге в клеточку Ракеле вела дневник и решила, что, раз уж муж ее теперь окружен всеобщим обожанием, она будет сообщать ему о том, как на самом деле относятся к фашизму простые итальянцы. На поезде или велосипеде она разъезжала по провинции Форли, беря с собой пакетики с солью, что было роскошью для того времени, и говорила людям, что это подарок от дуче. Иногда, если дороги были плохими, она ездила на муле.
Однажды зимой во время разлива реки Рабби, когда множество домов на ее берегах оказались затоплены, Ракеле села на заднее сиденье мотоцикла охранника и велела отвезти ее в местный монастырь, чтобы уговорить настоятеля приютить оставшиеся без крова над головой семьи. Настоятель, размахивая руками, велел ей написать в Ватикан папе. Ракеле отправилась на местную почту и оттуда позвонила Муссолини. Через два часа пристыженный настоятель сам отправился собирать людей по затопленным домам. Как и ее дочь, Ракеле испытывала пределы вновь обретенной власти. Много лет спустя Эдда говорила, что мать ее была вовсе не той мягкой, терпеливой женщиной, какой ее изображали историки, а наоборот, властной и напористой, изо всех сил старавшейся держать под контролем то, что она называла «богемными наклонностями» мужа и детей, и что, даже когда Эдда стала взрослой, мать продолжала ее поколачивать. Ракеле не была для Эдды любимым родителем.
К восемнадцатилетию Эдды Муссолини находился у власти уже шесть лет. Он, пусть и не без проблем, оправился после убийства Маттеотти и был теперь полновластным «дуче», нес ответственность только перед королем, но больше уже не перед парламентом. На место небритости и разношерстной, плохо сидящей одежды пришли ладно скроенные костюмы и военная форма, тщательно подбираемая в соответствии случаю и настроению. Муссолини, впрочем, редко носил теперь черную рубашку, хотя и сохранил верность гетрам, двуцветным башмакам, беретам, галифе и свитерам с поясом. Выглядел он, по словам одного наблюдателя, как англичанин рабочего класса. Он по-прежнему был близок с Сарфатти, считавшейся теперь главным воплощением italianità, сути и духа Италии, и все так же полагался на ее мнение в вопросах культуры. Эдвидже говорила, что Муссолини любил Сарфатти так, как не любил ни одну другую женщину, и что Ракеле при всей оторванности от жизни инстинктивно отдавала себе отчет, что Сарфатти для нее опаснее остальных любовниц Муссолини и, соответственно, ненавидела ее больше всех. Сарфатти, в свою очередь, считала Ракеле – так она говорила одной из своих подруг – «невежественной, неотесанной крестьянкой».
К тому времени в свет уже вышли несколько написанных в духе жития святых биографий Муссолини, но Сарфатти написала и свой собственный панегирик. Она описывала его как человека исключительной силы, мощи и харизмы, воплощающего в одном лице современность и величие Древнего Рима – вдумчивого, решительного, реалистичного, вечно молодого и полного энергии, «плебея-аристократа», трезво оценившего своих соотечественников и взявшего на себя судьбоносное решение ими руководить. Амбиции дуче, писала она, «поддерживают и поглощают его». Предпочтя не заметить таящуюся за ее славословием некоторую фальшь, Муссолини был от книги в восторге. Опубликованная в 1925 году под названием «Дуче» книга пользовалась огромным успехом, быстро была переведена на восемнадцать языков, и продажи ее в общей сложности превысили миллион экземпляров. Именно она во многом способствовала культивированию легенды о Муссолини.