Живя в одиночестве в Риме под присмотром свирепой Чезаре, Муссолини становился все более неразборчив в выборе любовниц. На смену танцовщице Корнелии Танзи, о которой он впоследствии отзывался как о «воплощении холода и фригидности», пришла талантливая пианистка с непокорными локонами Магда Бранд. Она подпитывала его любовь к музыке, но жаловалась, что ест он, как свинья. Потом была знойная сицилианская принцесса Джулия Аллиата ди Монреале. Как говорил его слуга Кинто Наварра, Муссолини нужно было по женщине в день, выбирал он их из потока ежедневно приходящих на его имя писем, и в обязанности его окружения входило обеспечить, чтобы они не предъявляли никаких требований и претензий и не выводили его из состояния душевного равновесия. Разговаривая с женщинами по телефону, Муссолини, по словам Наварро, использовал особый голос: «мягкий, слабый, нежный».
Ида Дальзер, мать его сына Бенито Альбино, вернувшаяся после войны в Тренто, приехала в Рим, в надежде получить деньги и признание, и неразумно обратилась с прошением в суд. Ее арестовали, надели смирительную рубашку и поместили в заключение на основании опасного «сверхвозбуждения». Десятилетний Бенито Альбино тогда жил у родственников, его быстро забрали, поменяли ему имя и отправили в приют для бедных. Остаток своих дней Ида провела в клинике для душевнобольных. Так же, как и Альбино, который в конце концов там и умер. В своей книге Сарфатти тактично избежала темы безжалостности и бессердечия Муссолини.
Нарисованный в книге «Дуче» образ Муссолини, приукрашенный многочисленными фотографиями – со львенком, на тракторе, за спортивными занятиями, – полюбился итальянцам. Но гораздо больше они оценили его программу общественных работ и обширные планы социального обеспечения, по большей части игнорировавшиеся предыдущими правительствами.
В открывшихся по всей стране досуговых клубах Dopolavoro (дословно «после работы»), которые пришли на смену отмершим социалистическим организациям, стали практиковаться различные игры и спорт, а детей занимали всевозможной внеклассной активностью. Широкое распространение получили дискуссии о «новом итальянце». Досуг больше не был самоцелью, он стал средством улучшения здоровья и состояния ума страны, методом превращения ее граждан из стада ленивых баранов в отважных и бесстрашных борцов, готовых жить опасной жизнью, «действовать, сражаться и, если нужно, умереть» и любить patria, как родную мать. Под лозунгом «много участников, мало зрителей» эти новые итальянцы всех возрастов должны были петь, ездить на велосипедах, заниматься гимнастикой, танцевать и перетягивать канат. Фашизм обязан был привнести в жизнь людей стиль, il stilo Fascista, фашистский стиль – яркий, неожиданный, таинственный, полный ритуалов, освященный законами и указами, подтверждающими приоритет государства над личностью. На вершине всего этого стоял сам дуче, воспеваемый в каждом гимне и в каждой песне словами, взятыми из воинственного клича древних греков и использованными Габриэле Д’Аннунцио в Фиуме: Per Benito Mussolini, eja, eja, eja alala. Муссолини рассчитывал видеть Эдду и других членов своей семьи в авангарде шествия в новую Италию.
Для предохранения поющих, прыгающих и бегающих новых итальянцев от всевозможных неприятностей Боккини, матерый и хитроумный глава полиции, сплел целую паутину из шпионов, доносчиков, агентов-провокаторов и их добровольных помощников – сам он, как паук, сидел в ее центре. Мужчины и женщины, втянутые в паутину страхом, алчностью, завистью или мстительностью, поставляли в офис Боккини нескончаемый поток информации, которая тщательно обрабатывалась, распечатывалась, формировалась в дела и, при необходимости, передавалась Муссолини. На основании этих донесений диссиденты, будущие эмигранты, люди, имевшие неосторожность публично с неодобрением говорить о Муссолини, сотнями отправлялись в колонии-поселения на островах у берегов Сицилии и в отдаленные горные деревни. Остающиеся на свободе диссиденты, число которых стремительно сокращалось, пытались сгруппироваться и оказывать сопротивление, но одного за другим их выявляли шпионы Боккини. Кое-кто из мужественных антифашистов сумел тайком перебраться за границу; другие были убиты; некоторые, как философ-марксист Антонио Грамши, отбывали в тюрьме длительные сроки заключения. После взрыва бомбы на ярмарке в Милане, где для приветствия короля собралась толпа людей и двадцать человек погибли, Боккини резко усилил репрессии. Когда Муссолини снимали на деревенском празднике танцующим в окружении крестьянок, облаченных в народные костюмы, говорили, что эти женщины были переодетыми сотрудницами полиции. Рисковать Боккини не хотел.
Несколькими годами ранее, в 1924 году, после неприятного столкновения с мафиози в Сицилии, Муссолини принял решение взяться за мафию, заявив, что никакой другой власти в стране кроме собственной не потерпит. Префекта из Ломбардии Чезаре Мори отправили в Палермо, где мафиозные кланы царствовали практически безраздельно: суды, политики, даже живущие вдали от своих угодий землевладельцы – все были у них в подчинении. Несмотря на свое прозвище Prefetto di Ferro, железный префект, Мори не сумел совладать с потоком обрушившихся на него самых запутанных проблем: шантажа, прошений, требований, обвинений и жалоб, в которых легко можно было захлебнуться. Он запустил крупномасштабную полицейскую операцию, арестовал тысячи подозреваемых и провел несколько громких судебных процессов. В его сети на самом деле попали многие мафиози, но вместе с ними и многие безвинные сицилийцы. Жесткие и непродуманные методы Мори возымели обратный эффект: они стали прекрасным поводом для мафии привлечь в свои ряды новых членов. Ни Мори, ни Муссолини не понимали, что ликвидации преступников без изменения социальной среды, в которой процветает мафия, недостаточно. После смещения Мори с поста, четыре года спустя, Сицилия была такой же нищей, как и до его прихода: коррупция процветала на всех уровнях, бандитизм полностью вышел из-под контроля, страх заставлял людей молчать; фаворитизм, протекционизм, вымогательство только усилились, и омерта[23] стала жестче, укрепив тесные связи мафии с фашистским режимом. Заключенные ранее в тюрьму мафиозные лидеры вскоре были амнистированы.
Вскоре после похода на Рим, чтобы обеспечить личный контроль над Фашистской партией, Муссолини заменил по всей Италии выборных мэров на назначаемых правительством глав регионов из числа верных фашистов, которые вслед за своими средневековыми предшественниками стали называться подеста. И, хотя поначалу он держался в стороне от старых аристократических семей, относясь к ним со смешанным чувством презрения и страха, теперь вполне благоразумно решил привлечь их на свою сторону, поставив некоторых на должности подеста у себя в регионах. В столице он обратился к приближенным ко двору римским принцам. Постепенно, опасливо аристократы и фашисты стали сближаться друг с другом. Ричард Уошборн Чайлд, до недавнего времени американский посол в Риме, помогавший Муссолини писать автобиографию, заметил, что дуче «не просто правил в доме, он на самом деле выстроил новый дом». Никто другой «не входит в орбиту его личности. Никто. За одним возможным исключением – его дочери Эдды». Замечание тем более интересное, что Эдда к тому времени в Риме еще практически не появлялась.
Ничто из того, что делал Муссолини, не стало бы возможным без герарков, фашистских лидеров, которые привели его к власти и которые теперь, как голодные псы, кружили вокруг, огрызаясь друг на друга, сражаясь за места и продвижение, хотя пройдет еще какое-то время, прежде чем им будет позволено возвыситься. «Либо не говорит никто, – провозглашал Муссолини, – либо говорю я. Я знаю, что и как говорить, как никто другой». Ему доставляло большое удовольствие вынюхивать секреты и ложь герарков, он прятал их в потайные ящики своего стола на будущее, играл на их амбициях и соперничестве. Раздоры между ними выливались иногда в открытые столкновения, в результате которых тот или иной лишался своего поста, отправлялся в ссылку, а то и в тюрьму, правда, обычно на короткий срок.
После убийства Маттеотти Роберто Фариначчи – вульгарный, циничный и насквозь коррумпированный – был вознагражден за свою верность постом секретаря Фашистской партии. Очень скоро, правда, из-за агрессивности и грубости его сместили и отправили в свою вотчину в Кремону, где он тоже не успокоился и бомбардировал Муссолини байками о злодеяниях своих бывших коллег, пока не получил официальное предупреждение о «духовной недисциплинированности». Пользуясь поддержкой местных землевладельцев, благодарных ему за применявшуюся его сквадристами тактику угроз, Фариначчи заполнял страницы своей газеты Regime Fascista нападками на всех подряд, включая неосмотрительно брата Муссолини Арнальдо. Он не знал, что у Муссолини была информация о том, что в годы студенчества в Модене он, Фариначчи, куда больше времени проводил в драках, чем за занятиями, и что свою степень он получил исключительно благодаря плагиату. Эта информация была аккуратно припрятана.
Вместо Фариначчи на пост секретаря партии был назначен Аугусто Турати из Брешии, элегантный лощеный джентльмен, черные рубашки которого шились исключительно из шелка. Он не одобрял выпивку и «негритянских танцовщиц». Ему было поручено исправить имидж партии и избавиться от сопутствующей ей ауры насилия. В неменьшей степени, чем Муссолини, страстно желающий подавить инакомыслие, Турати хотел создать новый правящий класс, «дисциплинированный и непоколебимый в своей вере в Муссолини». Если Фариначчи вслед за известным монашеским орденом называли доминиканцем, верящим в силу и власть, то Турати был иезуитом, аскетичным и изворотливым.
Заклятым врагом Фариначчи был жизнерадостный Итало Бальбо, единственный из приближенных Муссолини, осмеливавшийся не только обращаться к нему на «ты», но и усаживаться на стол дуче, поглаживая свою остроконечную бородку, зная при этом, что Муссолини терпеть не может бородатых. В 1926 году Бальбо получил пост статс-секретаря по авиации. Несмотря на это и на роль, которую он своими жестокими действиями сыграл в победе фашизма, к некоторым эксцессам режима он стал относиться с сомнениями. Муссолини глубоко ревновал к имиджу и харизме Бальбо, которые не уступали его собственным.