продержалась. По словам Ракеле, Чезаре относилась к ней скорее как к домоправительнице, чем как к жене дуче. Муссолини пытался протестовать, но в ответ услышал категоричное: «Ты правишь Италией, а здесь правлю я». На помощь себе Ракеле вызвала двух женщин из Романьи, Ирму и Нерину. В доме говорили на романьольском диалекте. В ознаменование новоселья в саду была сделана семейная фотография. Муссолини в галифе и сапогах держит на руках двухлетнего Романо. Толстячок Витторио и Бруно – оба в неуклюжих шортах; узкое лицо Эдды с носом с горбинкой выглядит серьезно.
С переездом на виллу Торлония семейная жизнь изменилась поразительно мало. К досаде римлян, жаждущих видеть семью, Ракеле избегала формальных встреч, и гостей в доме тоже почти не принимали. Она, как всегда, вела все счета, делала пасту и ухаживала за двумя маленькими детьми. Днем она не снимала фартук, а волосы по-крестьянски покрывала платком. Бруно и Витторио были отправлены в престижный лицей имени Торквато Тассо[25] на соседней Виа Сицилия, их туда возили на автомобиле с водителем. Муссолини, отправившись с утра в палаццо Венеция, в два часа возвращался, чтобы в одиночестве наспех пообедать вареными овощами и спагетти с томатным соусом. Никакая еда, говорил он, не должна длиться более десяти минут. Дети были обязаны съесть все, что лежит у них на тарелках, опоздание к столу не допускалось. В половине четвертого Муссолини был вновь у себя в кабинете в Зале карт мира. В восемь вечера, наскоро поужинав супом, овощами и фруктами, он принимался за газеты: обводил карандашом все, что его интересует, остальные листы швырял на пол. Эдда, забросив все и всяческое образование, слонялась по дому и постепенно восстанавливала свою главную роль в жизни отца.
Почти каждый вечер вся семья вместе со слугами и некоторыми охранниками собиралась в оборудованной кинопроектором большой комнате на первом этаже для просмотра новостных киножурналов и легких комедий. Когда на экране появлялись герарки, Муссолини, тыкая в них пальцем, с удовольствием говорил об их недостатках, но никогда о достоинствах, которых, по его словам, просто не было. Дважды в неделю смотрели «Тополино» – озвученные на итальянском языке приключения диснеевского Микки-Мауса. Муссолини во время просмотров частенько засыпал.
По воскресеньям либо играли в настольный теннис или на бильярде в роскошно украшенной столовой под люстрами, либо с Муссолини за рулем ехали в находящуюся на берегу моря Остию. Иногда гоняли мяч на покрытой гравием автомобильной дорожке, причем Эдда, изо всех сил стремившаяся походить на девиц из римского высшего света, даже в футбол играла в туфлях на высоких каблуках. С открытием театрального сезона Муссолини водил детей в Римскую оперу слушать Вагнера, Россини и Пуччини, но не Верди, музыку которого он не любил. В антракте он выходил из ложи и фланировал по коридорам и фойе, беседуя со знакомыми. Семейная жизнь его занимала не больше, чем пока семья жила на вилле Карпена. Дома он по большей части подолгу молчал, а когда заговаривал, то, по свидетельству одного из редких гостей в доме, обращался к Ракеле и детям так, будто был на официальной встрече. Эдда однажды сказала, что отец занялся политикой, чтобы как можно меньше бывать дома, и что в доме диктатором была Ракеле.
Сумев, наконец, примирить князя Торлонию со столь ненавистным ему поначалу огородом, Ракеле теперь вела с ним долгие беседы, главным образом, о бродящих по вилле ночью призраках и привидениях. Рассказы эти были предметом живейших застольных бесед с глубоко суеверными Муссолини и Эддой. Рядом с курятником, вольером для кроликов и свинарником вырос и зверинец для подаренных семье многочисленных диких животных и птиц: газелей, ягуаров, львят, орлов, черепах, соколов, обезьян, попугаев, не говоря уже о постоянно растущем стаде лошадей, каждой из которых Муссолини присваивал геральдические, имперские имена.
Лето проводили в приморском Риччоне в Эмилии-Романье, где 1 сентября 1929 года отмечали девятнадцатый день рождения Эдды. В июле того же года германская графиня Тройберг опубликовала в выходящей в Праге на немецком языке газете Tagblatt проницательную статью, в которой Эдда характеризовалась как узница своей роли старшей дочери Муссолини. «Она обладает несомненным обаянием, – писала Тройберг, – но в то же время подвержена неверию в собственные силы и презирает человечество. В этом трагедия детей великих людей. Они становятся либо подражателями, либо обреченными скитальцами».
Эдда прекрасно понимала, что находится под постоянным пристальным наблюдением, и что секретарь ее отца Кьяволлини по-прежнему читает все ее письма. Выход из-под этого контроля стал для нее игрой, которой она с удовольствием предавалась. Муссолини подарил ей автомобиль «Альфа-Ромео». Настал момент, решил он, предотвратить все неподобающие дочери дуче связи и найти для нее достойного мужа. За советом он обратился к Эдвидже. Предложенный сестрой для племянницы молодой человек Пьер Франческо Мангелли был сыном респектабельного промышленника из Форли – настоящий романьолец, честный, здоровый и абсолютный трезвенник. Эдде он казался безнадежно скучным, и она жаловалась, что, когда однажды он ее поцеловал, губы у нее распухли. Когда ее знакомили с потенциальными женихами, она вела себя безобразно, пытаясь отвратить их от себя своими эксцентричными повадками, а матери говорила, что у нее никогда не будет детей.
Эдда решила, что полюбила Дино Мондольфи, с которым, как и с прежними своими ухажерами, познакомилась в Риччони, и сообщила отцу, что намерена выйти за него замуж. Муссолини попросил Эдвидже разузнать о молодом человеке побольше. Выяснилось, что он еврей – Эдда, по всей видимости, знала, что отцу это не понравится – и он сказал дочери, что такой брак будет «скандальным», и что смешанный брачный союз не может быть удачным. Этого, заявил он, «быть не может и не будет», и, если она продолжит встречаться с Дино, то он отберет у нее автомобиль. Предпочтя, очевидно, чары «Альфа-Ромео», она прекратила отношения после последней романтической встречи у церкви в Болонье. Все время свидания за ней наблюдали из расположившегося неподалеку полицейского автомобиля – шпионы донесли Боккини, что Эдда «провела с Дино довольно много времени». Поиск подходящего мужа для Эдды, как заметила Эдвидже, оставался очень тяжелой задачей.
С Пьером Франческо Мангелли Эдда сохраняла дружеские отношения, и его родители стали настаивать на помолвке. Она провела с ними отпуск в Испании, ведя себя там, как испорченный зловредный ребенок, но в какой-то вечер в Севилье, после чрезмерно выпитого вина, согласилась выйти за Мангелли замуж. Они вернулись в Италию помолвленными, Муссолини встретил ее огромным букетом цветов и устроил для молодой пары роскошный прием. Но Пьер Франческо неверно истолковал намерения своей семьи. Во время одного из разговоров с Муссолини он спросил, каково будет приданое Эдды. Это был непростительный ляп. Муссолини довольно резко ответил, что никакого приданого не будет, в семье Муссолини это не принято. «Все кончено», – заявил он Эдде. Пьер Франческо проболтался в доме еще несколько дней, семья его была в ярости от неуклюжей глупости отпрыска. Но это на самом деле был конец, и 17 января 1930 года Эдда его об этом проинформировала. «Вот я и оказалась, – писала она позже, – вновь свободна и вполне этим счастлива».
Галеаццо Чиано был единственным сыном Костанцо, крупного скуластого мужчины с густыми бакенбардами, героического военного моряка, которому по просьбе Муссолини дали в 1925 году титул графа Кортеллаццо, сделали министром связи и, в случае внезапной смерти дуче, назначили его преемником. Так никогда и не вошедший, по всей видимости из-за своей грубости и солдафонства, в ближний круг Муссолини, Костанцо довольствовался присвоенным им самому себе титулом великого герцога Ливорно, владением газетой Il Telegrafo и судоходной компанией. Родившийся в 1903 году Галеаццо был робким, неуверенным в себе, запуганным молодым человеком. К своему жесткому и суровому отцу он относился с почтением и страхом, тот же от своего единственного сына требовал силы и степенности, которых не было у его разгульных сверстников-модников. Чиано-старший постоянно получал назначения в разные порты, семья часто переезжала с места на место, и поэтому у Галеаццо друзей почти не было. Его единственным компаньоном была младшая сестра Мария, нежная набожная девушка, с которой он играл в карты. Он легко распускал слезы и с трудом переносил отсутствие отца. Мать Каролина, практичная уравновешенная женщина, все важные решения передоверяла мужу. Внимательно наблюдающая за всеми движениями внутри фашистского режима Маргерита Сарфатти называла Костанцо зловещей фигурой, человеком с пристальным взглядом и единственной в Риме челюстью, которая была больше, чем у Муссолини. По ее словам, был он абсолютно беспринципным, но в то же время остроумным; о Каролине она с презрением отзывалась как о женщине невежественной и тщеславной, со всеми повадками нувориша.
Костанцо хотел бы, чтобы сын пошел по его стопам и стал бы флотским офицером, но у Чиано были проблемы с ушами и горлом. Успешно закончив школу, он поступил на юридический факультет Римского университета и жил с родителями в Прати, районе столицы, где обосновались многие герарки. Рим в 20-е годы был вполне благоприятным городом для жизни амбициозного молодого человека. Чиано немало времени проводил в кафе «Араньо» на углу Корсо вместе с собирающимися в своем сокровенном убежище писателями и художниками, прислушиваясь к их разговорам о себе и своем творчестве. Не очень интересуясь политикой и равнодушный к фашизму, он хорошо и быстро впитывал в себя все услышанное и скоро перенял их изящные манеры, хотя в одежде оставался более аккуратным и старомодным, а волосы зачесывал назад. На сверстников он производил впечатление послушного и покорного сына, без каких бы то ни было бунтарских наклонностей. Как единственный человек в компании с деньгами в кармане он иногда чувствовал перед своими богемными друзьями неловкость и слегка завидовал их свободе. Возвращаясь домой поздно вечером, он нередко заставал ждущего его Костанцо.