rasoio вместо rosario — и вместо четок получилась бритва. На Эдде было бледно-розовое платье с оборками, и, как писала, захлебываясь от восторга, одна газета, «она сияла – благоухающий цветок молодости, источающий радость и удовольствие». На самом деле она была бледна и изящна, гости, перешептываясь, говорили друг другу, что у нее такой же, как и у отца, нахмуренный вид и такой же мощный подбородок, но и такой же магнетизм.
24 апреля свадебный кортеж из шести больших «Фиатов» перевез новобрачных и семью на расстояние нескольких сот метров в церковь, построенную незадолго до этого в византийском стиле. Витторио и Бруно были в шортах. За Эддой в кружевной вуали, жемчужном ожерелье и венке из цветов два пажа несли бесконечно длинный шлейф свадебного платья. Платье было простым и незатейливым. Свидетелями с ее стороны были дядя Арнальдо и князь Торлония, со стороны Чиано – Дино Гранди и Чезаре Мария де Векки. Де Векки был выбором довольно неожиданным, несмотря на то, что он считался другом семьи, он недавно назвал сестру Чиано Марию «капризным котенком, склонным к истерике», а самого Чиано считал человеком тщеславным, ленивым и поверхностным. В соответствии с романьольской традицией Эдда перерезала шелковую ленту, которую у входа в церковь держали с обеих сторон женщины, облаченные в крестьянские костюмы.
После церемонии Эдда и Чиано вышли из церкви, пройдя под аркой поднятых в их честь боевых шпаг. Под ноги невесты из рук девочек в белых платьях и мальчиков в черных рубашках летели цветы, хор пел романьольские гимны. На официальной свадебной фотографии Чиано улыбается, у Эдды выражение лица суровое и озабоченное, она будто борется с охватившими ее эмоциями. Затем последовал молебен в соборе Святого Петра перед могилой самого святого апостола. Эдда в черной вуали и плотно сидящей у нее на голове шляпе была похожа на монахиню. По традиции новобрачных они приложились губами к бронзовой ноге святого. После чего сам папа римский вручил ей «О подражании Христу», католический богословский трактат Фомы Кемпийского, в пергаментном переплете с папской печатью. По пути в виллу Торлония, который Эдда и Чиано проделали пешком, она приветствовала толпу фашистским салютом.
Обращаясь к коленопреклоненным перед ним новобрачным, священник в церкви Святого Иосифа сказал, что они должны стать «образцовой итальянской фашистской семьей»: Эдда, полная здоровья, добродетели и долга, скоро станет матерью многих будущих воинов и жен; Чиано же должен быть сильным, пламенным и целеустремленным. В этом, собственно, и состоял символический смысл их союза. Девятнадцатилетняя Эдда была призвана стать воплощением всего лучшего в итальянских женщинах, а Чиано прокладывал путь «новому итальянцу». Хотят ли молодые люди играть эти навязанные им роли, и способны ли они на это – об этом никто даже на секунду не задумался.
На вилле Торлония их поджидали три автомобиля: белая «Альфа-Ромео» Эдды, за рулем которой она должна была отвезти их в медовый месяц на остров Капри; во второй машине за ними следовали прислуга и багаж, в третьей – охрана. На большой скорости кортеж промчался по Виа Номентана и уже исчез бы из виду, если бы Эдда не заметила пристроившийся к ним сзади четвертый автомобиль. Это были Муссолини и Ракеле. Остановившись, Эдда обратилась к отцу: «Таким, по-твоему, должен быть медовый месяц? Бред какой-то!» Растерянный Муссолини пробормотал в ответ, что «хотел лишь немного проводить» и уже намеревался повернуть обратно. Эпизод этот стал свидетельством того, насколько всемогущий дуче зависел теперь от дочери. Приехав вскоре в Милан, Муссолини рассказывал Анджеле Корти, каким умом отличается его новый зять, и как многого он сможет добиться. Он также сказал ей, что Эдда, несомненно, самая любимая из всех его детей.
На Капри молодых супругов встретила телеграмма от Муссолини, который сообщал, что хотел первым поприветствовать их в медовом месяце. В приветствиях, впрочем, недостатка не было. Местный подеста Марино Дусмет был мастером церемоний и умел принимать гостей. Оркестры, развевающиеся флаги, горы цветов, традиционные танцы. Эдда была явно смущена таким пышным приемом, и молодожены поспешили укрыться в построенном в середине XIX века гранд-отеле «Квисисана», где им был подготовлен императорский люкс. Оттуда они почти не выходили, даже еду им приносили прямо в номер. При каждом появлении на людях их окружала толпа любопытных. Бесконечным потоком шли приглашения на концерты, частные приемы и в художественные галереи. В какой-то день к отелю с надеждой на встречу с цветами в руках проследовала процессия местных фашистов, но получила от ворот поворот. Стали появляться первые признаки сдвига в общественном мнении: может быть, дочь дуче не столько робкая и замкнутая, как было принято считать, сколько высокомерная и надменная?
Была ли накануне свадьбы 19-летняя Эдда девственницей, никто не знает. Бесконечные ссоры и скандалы родителей, равно как безудержные и бесстыдные любовные похождения Муссолини, сделали ее отношение к сексу и проблемам супружеской верности настороженным и сильно сбитым в нравственных ориентирах. В первый вечер в «Квисисане» она долго и бессмысленно ковырялась в тарелке в ресторане, заказывала все новые и новые блюда, а затем заперлась в ванной и сказала Чиано, что, если он к ней прикоснется, то она сбросится со скалы в море. «Вряд ли ты сможешь меня чем бы то ни было удивить, – спокойно ответил на это Чиано. – Но хотел бы я знать, как ты туда доберешься». Оба расхохотались. «Так и началась, – писала Эдда много лет спустя в воспоминаниях, – наша первая брачная ночь. Честно говоря, хорошего в ней было мало. Для меня это было ужасно. Со временем как-то наладилось, но далеко не сразу».
После двух недель на Капри они продолжили медовый месяц в странствии по Средиземноморью на яхте Джузеппе Вольпи, венецианского промышленника и бывшего министра финансов. Плавая в холодном море, Эдда подхватила ушную инфекцию, но в Капри просто влюбилась. Когда они отплывали из гавани Марина-Гранде, каждый дом этого портового городка был украшен цветами и флагами, а над горными грядами и римскими развалинами было устроено роскошное светомузыкальное представление. На греческом острове Родос они столкнулись с бывшим парнем Эдды, и она неосторожно его поцеловала. Устроенная ей Чиано сцена ревности под дождем заставила ее поклясться, что она никогда не позволит себе поддаться демонам ревности.
К зависти коллег по министерству иностранных дел Галеаццо поверх многих голов был назначен на пост Генерального консула в Шанхае. Для Эдды это означало чудодейственное бегство от всего того, что ожидало их теперь в фашистской Италии.
Глава 6. Первая леди Шанхая
В порту Бриндизи пароход «Тевере» с Эддой и Чиано на борту под громогласные звуки фашистских фанфар провожали Ракеле, Костанцо и Каролина; Муссолини попрощался с молодыми в Риме. Пока Чиано махал платком и посылал воздушные поцелуи обливающимся слезами на причале родителям, Эдда стояла неподвижно, не говоря ни слова, со слегка раздраженным выражением лица. Чиано еще не успел привыкнуть к ее сдержанности и показному безразличию – в его семье слезы и бурные проявления эмоций были делом естественным. По мере продвижения корабля на юг становилось все жарче и жарче. Чиано сказал, что готов находиться в каюте с задраенными иллюминаторами, но Эдда заявила, что ей нужна отдельная каюта, где она сможет с головой обернуться в несколько слоев простыней и одеял. Ей предоставили отдельную каюту. На всем пути Эдду и Чиано преследовали телеграммы Муссолини, и, если они оставались без ответа, он злился и жутко нервничал. В Гонконге их встретил Даниеле Варе, под началом которого Чиано служил в Пекине в 1927 году. Он устроил им небольшую экскурсию по городу, во время которой Чиано сообщил ему, что никогда не был так счастлив.
Через месяц после отплытия из Бриндизи «Тевере» достиг устья реки Янцзы и двинулся вверх по течению ее притока Хуанпу к Шанхаю – через бесчисленные каналы, причалы, паромные катера, жилые лодки и утлые посудины. После заводов и складов корабль оказался у растянувшейся на десять километров набережной Вайтань с ее неоклассическими куполами, бронзовыми и гранитными в стиле ар-деко фасадами банков, отелей и коммерческих компаний. День был 10 октября, национальный праздник Китая[26], и государственные флаги украшали все здания. Еще недавно болотистый пустырь был теперь застроен небоскребами. Тысячи рикшей сновали по запруженным улицам.
Идеально расположенный между северным и южным Китаем в дельте Янцзы, покрывающей основные районы производства чая и шелка, на полпути от Европы к Америке, Шанхай был богатейшим портом Азии, ее «Парижем Востока». Нервный центр промышленности и торговли, он лежал достаточно далеко от морского побережья, чтобы не быть подверженным разрушительным тайфунам и в то же время в непосредственной близости от Янцзы, «длинной, извилистой и опасной, как дракон». Во время основания города вода окружала его на расстоянии 40 километров с каждой стороны, буйволы плескались в грязи, на поверхности были видны лишь их морды. Менее чем за 90 лет из небольшой деревушки он вырос в город с трехмиллионным населением, раскинувшийся на площади 50 квадратных километров и разделенный на две части: китайскую и европейскую. Шанхай был всем, чем не был фашистский Рим: хаотичный, беспорядочный, космополитичный, аляповатый, источающий мириады запахов, безумно шумный, или, как говорили китайцы, нескончаемый jenao, то есть «раскаленный круговорот ощущений». «Шанхай, – писала журналистка Эмили Хан, – живет для сего момента, живет для меня». Его светская жизнь и сплетни «полнее, богаче и менее правдивы», чем где бы то ни было в мире. Для Эдды это означало свободу.
Итальянское консульство располагалось на фешенебельной Нанкинской улице в Международном сетлементе[27]. Это был самый приятный район города, утопающий в зелени, розах и магнолиях, с широкими проспектами, в двух километрах от набережной Вайтань. Само здание было большим и просторным, но, как писала Эдда Муссолини, «грязным, пыльным и заполненным беспорядочной старой мебелью». В главной спальне стояла железная кровать, которая заставила Эдду вспомнить праздник Тела и Крови Христовых. «На кухне, – писала она, – было всего четыре горшка и кастрюли и две разбитые эмалированные миски». Эдда занялась приведением хозяйства в порядок. Чиано был чрезвычайно озабочен видом и состоянием внутреннего убранства здания, он прекрасно осознавал, что они с Эддой были отправлены в Шанхай, чтобы продемонстрировать силу и успех фашизма. На щедро отправляемые Муссолини деньги здание было преобразовано. Быстро нашли превосходного итальянского повара. Молодость Эдды, говорил ей Чиано, в дипломатическом мире недостаток, но красота может быть обращена в достоинство. Ее задача состояла в том, чтобы приходящие в дом китайские и иностранные дипломаты были довольны. Она должна быть мила и обходительна, во главе накрытого в столовой роскошного стола, и обязана преодолеть осознание того, что доброта и обходительность не относятся к числу ее сильных сторон. Эдда, впрочем, была полна энергии, действовала эффективно и, в конце концов, нашла для себя подобающую роль.