он оставался, только если это была эксцентричная комедия: он с восторгом восклицал bene, bene, когда о головы героев разбивались тарелки. Фабрицио играл с Романо и Анной Марией, которые были лишь чуть старше его самого. Часто приходила тетка Эдды Эдвидже, она перебралась в Рим вскоре после смерти Арнальдо по просьбе Муссолини: «Нас из старой семьи осталось только двое».
Чиано во всем этом чувствовал себя довольно неловко. Семейство Муссолини обожало всевозможные виды физической активности: плавание, верховую езду, теннис, фехтование, даже Ракеле любила погонять мяч. Чиано же из всех видов спорта признавал только гольф. Лощеный джентльмен, ленивый и тщательно следящий за своим внешним видом и идеально скроенными костюмами, он изо всех сил старался не набрать вес и был целиком и полностью привержен своим буржуазным вкусам и привычкам. Все члены семьи были людьми сдержанными, холодными, не любили серьезных разговоров, проявлений каких бы то ни было чувств и чурались социальной жизни. Никто никому никогда не дарил подарков, разве что Муссолини каждый год на Рождество дарил Ракеле свою фотографию в рамке. Чиано любил тратить деньги. Он осознавал, что Ракеле относится к нему с неодобрением, считает его фальшивым, скользким и совершенно ему не доверяет. К его напомаженным волосам она относилась с отвращением. Он же, в свою очередь, за глаза называл ее ammazza galline, убийцей куриц.
Изменился не только Рим. Диктатура обрела новые формы, фашизация Италии, начавшись с установления в 1926 году тоталитарного государства и преобразовав культ фашизма в культ Муссолини, проникла везде: в армию, полицию, образование, бизнес, промышленность, систему государственного управления, даже частную жизнь. Отважные антифашисты были объявлены предателями, заключены в тюрьмы, сосланы или бежали за границу. Самые буйные из ранних приверженцев Муссолини подверглись чистке, были усмирены или встроились в новый режим. Тосканини, считавшийся до 1931 года хорошим фашистом, после отказа на концерте в Болонье исполнить фашистский гимн Giovinezza подвергся нападению, его спасли карабинеры. Но и дальше его освистывали и травили так, что он был вынужден эмигрировать в Америку. «Не могу дождаться отъезда, – говорил он, – мы здесь превратились в белых рабов». Даже бывшие правящие классы, казалось, забыли, что вовсе не хотели установления постоянной власти Муссолини после того, как он разделается с коммунистами и социалистами.
Серия министерских перетрясок укрепила фашистский характер правительства; становящаяся все более и более беззубой Фашистская партия была полностью инкорпорирована в режим, а герои-сквадристы, которых теперь называли la Vecchia Guardia, Старая гвардия, отправились в архив истории. Те, кто пришел им на смену, были менее умны, но более покорны. Сама партия была epurata, то есть «очищена», численность ее сократилась, ленивые и недостаточно преданные были из нее исключены, наряду с теми, кто не проявлял достаточно «рвения, ответственности и опасности». Знаменитый лозунг Муссолини «Все для государства, ничего против государства, ничего помимо государства» звучал повсюду.
Начавшуюся в 1929 году в США и распространившуюся на Европу депрессию Италия переживала лучше, чем ожидалось. Хотя многие малые бизнесы потерпели крах, правительственные кредиты помогли другим удержаться на плаву. Промышленное производство росло, как и сельскохозяйственный сектор. «Корпоративное» государство Муссолини способствовало учреждению корпораций, сливших воедино менеджмент и профсоюзы, устранив тем самым противоборство профсоюзов. Внутренняя конкуренция была упразднена, зато всячески поощрялась конкуренция международная. Провозгласили серию «битв»: «битву за пшеницу», направленную на рост производства зерна, чтобы избавить Италию от необходимости его импортировать; «битву за лиру», девальвированную, чтобы продемонстрировать миру, что фашистская Италия стабильна и обладает сильной, желаемой всеми валютой. 80 тысяч гектаров Понтинских болот к югу от Рима были осушены и превращены в плодородную почву. В построенные на осушенных землях в провинции Латина новые города типа Сабудиа переселялись потерявшие работу семьи. Их жителям предписывалось стать образцовыми гражданами, полными гражданской гордости и целеустремленности. Рабочий день сокращался, вводилась система пенсий и оплаты больничных.
Безработица, как и в других странах Европы, выросла, но связанные с нею протесты были направлены не на Муссолини лично и даже не на его политику, а на мировой порядок. Возникающие трудности смягчались и отчасти компенсировались правительственной помощью, которая подавалась как «подарок дуче». Школьники получали бесплатные обеды, «народные поезда» доставляли людей на отдых к морю. Пропитанные пропагандой и удерживаемые в узде жестким полицейским контролем итальянцы воспринимали депрессию как стихийное бедствие, повлиять на которое они не в силах.
Даже молодые люди, казалось, приняли режим – то ли потому, что он их устраивал, то ли потому, что они искренне хотели верить хвастливым заверениям Муссолини в том, что Италия – самая сильная и достойная восхищения страна в мире слабости, упадка и декаданса. Им говорили, что они революционеры, что фашизм вывел Италию из ступора и трусости, показал им новый путь и что только преданные ему будут приняты и вознаграждены. Новыми лозунгами стали послушание, доблесть, дисциплина. Посулами и обманом Муссолини создал новое глубоко антилиберальное государство, убедив избежавших тюрьмы и ссылки итальянцев, что уничтожение свободной прессы, кастрация парламента и жесткое подавление инакомыслия были на самом деле небольшой платой за новые дороги, чистоту и программу общественных работ, не имеющую себе равных в Европе. Во всяком случае пока они чувствовали, что им есть чем гордиться.
Сам же Муссолини быстро превращался в живого бога. Итальянцам говорили, что он гений, но в то же время скромный, простой, любящий семьянин, в подтверждение чему он плакал, посещая нуждающиеся крестьянские семьи и, скинув рубашку и обнажившись по пояс, выходил вместе с ними работать в поле. Никогда не занимавшийся спортом, он был теперь «первый спортсмен» Италии: ездил верхом, гонял на мотоцикле, летал на самолете, боксировал, иногда привлекая себе на помощь животных – его львята часто сидели рядом с ним в автомобиле. Он также фехтовал, утверждая, что этот спорт оттачивает ловкость, мужество и хитрость и является наследием традиций Древнего Рима. Такими же спортивными и настроенными на соревнование Муссолини хотел видеть Эдду и ее братьев. У него был президентский поезд из шести вагонов, со столовой и кухней, и, отправляясь в частые поездки по школам и фабрикам, он стоял у окна, так, чтобы его могли видеть люди.
Сотворив свой публичный имидж – достоинство и торжественность, взгляд мессии, бритый череп (голову он стал брить, обнаружив, что лысеет и что никакие восстановительные лосьоны остановить этот процесс не в состоянии) – он во всем теперь ему соответствовал: ходил крупными, быстрыми шагами, для пущей убедительности усиленно жестикулировал. И хотя Сарфатти утверждала, что ему были не свойственны ни ирония, ни юмор, сам же он говорил, что обожает смех, заливистый и спонтанный. Приходящая через день маникюрша Джина не только обрабатывала ему ногти, но и развлекала римскими сплетнями. Чтобы помочь итальянцам не столько думать, сколько чувствовать, он стал человеком символов, заклинаний, мистических видений и энергий, и они относились к нему с зачарованным обожанием. Как гласил тогдашний популярный лозунг, Mussolini ha sempre ragione, Муссолини всегда прав.
Помогала и новая мода на фотографию – считается, что за двадцать лет фашизма было сделано тридцать миллионов фотографий Муссолини в двух с половиной тысячах различных поз, – как и зародившееся очарование кинозвездами. Помогал и имидж королевской семьи – и Виктор Эммануил III, и его жена были необщительными, пассивными домоседами, не обладали харизмой и совершенно не стремились ею обзавестись. Правящая Савойская династия держалась надменно и была далека от людей, их отсутствие в публичном поле позволило Муссолини занять место, которое могло и должно было бы принадлежать им. Для него частная жизнь была публичной, он воспринимался обычными итальянцами как они сами и их соседи, и он делал все, чтобы они его знали: путешествовал по стране много больше своих предшественников и выставлял свои приезды как волшебные моменты единения с народом. Дети Муссолини и в особенности Эдда были продолжением его собственной персоны. При каждом публичном появлении вокруг нее толпились фотографы, она поборола стеснительность, больше не краснела, но внимание к себе по-прежнему не любила.
Культ Муссолини стал так велик, что, когда семья приезжала искупаться в море в Риччоне, вслед за дуче в воду бросались женщины в полном облачении, так что в море плавали бесчисленные предметы женской одежды. Вместе с Муссолини в воду отправлялся специальный отряд охраны, чтобы оградить его от надоедливых поклонниц. Вместо того чтобы прикасаться к вождю, этим восторженным женщинам предлагалось писать ему письма, что они с энтузиазмом и делали: для ответа на десятки тысяч писем был нанят специальный штат секретарей, которые отправляли корреспондентам подписанные фотографии и иногда даже немного денег. Титул ДУЧЕ писался теперь всегда заглавными буквами. Всеобщее мнение состояло в том, что он велик, как Наполеон, прозорлив, как император Адриан, и по философской мудрости превосходит Марка Аврелия.
Хотя в центре культа был Рим, для религиозного поклонения фашизму приспособили и другие места. Форли стал «провинцией Дуче». Могила матери Муссолини в Предаппио стала местом паломничества еще даже до Марша на Рим. В 1920 году новая деревня Предаппио Нуово выросла вокруг дома, где родился дуче и где работала школьной учительницей la più santa delle maestre: sua mamma, святейшая из учителей, его мать. Роза была матерью новой Италии, защищавшей и воспитывавшей своих детей.