Контакты между итальянскими фашистами и национал-социалистами в Германии начались еще до Марша на Рим, когда Гитлер начал искать подходы к Муссолини. Хотя до прихода Гитлера к власти в результате выборов в январе 1933 года тесных связей между ними не было, известно, что для Гитлера опыт Муссолини был источником вдохновения. Некоторое время он называл Муссолини «мой мастер» и даже держал бюст дуче в натуральную величину у себя в кабинете в Мюнхене. Муссолини же, наоборот, считал «Майн Кампф» книгой «неудобочитаемой», а нацистов – лишенными тонкости фанатиками. Но ему, безусловно, импонировало то очевидное восхищение, с которым к нему относился Гитлер, и нравилось его желание установить дружеские отношения между двумя странами. И если по всей Европе возвышение Гитлера воспринималось с испугом и ужасом, в Италии реакция на него была по большей части позитивной. Чиано, однако, был настроен скептически. «Гитлер у власти? – говорил он Эдде. – Да это же катастрофа».
Став канцлером, Гитлер уже через два месяца поставил Геббельса во главе Департамента пропаганды, в задачу которого входил контроль над газетами, радио и миром искусств, а также продвижение достижений и успехов нацизма. Геббельс приехал в Рим, и на различных приемах Эдда была призвана демонстрировать усвоенное ею в Китае дипломатическое мастерство. Ракеле по-прежнему избегала всех и всяческих официальных функций, и Муссолини обнаружил, что Эдда может быть умелой хозяйкой. Шанхай ее смягчил, сделал менее настороженной и политически более искушенной. Геббельс показался ей интересным. Чиано, несмотря на свою неприязнь к Гитлеру, подготовил подробный и в высшей степени хвалебный анализ нового департамента Геббельса и рекомендовал Италии перенять положительный опыт.
Муссолини лично встречаться с Гитлером не спешил, но, в конце концов, согласился на встречу в июне 1934 года. Первой важной задачей Чиано стало обеспечение отражения саммита в прессе, и он всячески обхаживал две сотни приглашенных журналистов, организовав для них плодотворную работу и роскошный прием. Шанхай в немалой степени повысил его желание и умение нравиться. Встреча происходила в огромном королевском дворце вилла Пизани в Стра, на берегу канала реки Бренты, в 30 километрах от Венеции. С самого начала она не заладилась, оба лидера недооценили ее официальный характер. Гитлер прибыл в Венецию, нервно вертя в руках серую фетровую шляпу, одетый в желтый плащ-макинтош и лакированные ботинки. Муссолини был во всем великолепии своей черной фашистской формы: с кинжалом на поясе и в шпорах, в окружении герарков, расфуфыренных, как павлины. Всю компанию, как с юмором заметил один из журналистов, беспощадно жрали комары размером с куропаток.
Когда же Гитлер и Муссолини остались наедине, то стоявшие поодаль подчиненные слышали, как оба лидера лают друг на друга, как собаки. Возможно, потому что немецкий Муссолини был весьма среднего уровня, и понимать баварско-австрийский акцент Гитлера ему было нелегко. Во время водной прогулки по Венецианской лагуне Гитлер разглагольствовал о превосходстве нордической расы, заметив, что у итальянцев «в жилах течет негритянская кровь». Позже, в ответ на вопрос, что он думает о своем госте, Муссолини пренебрежительно отозвался о Гитлере как о «глупом маленьком клоуне» и «болтливом монахе», который только о том и говорит, как ему «удивить Европу». Тем не менее он поведал, что дал Гитлеру несколько хороших советов и что «теперь он пойдет за мной, куда я захочу».
Мечтал Муссолини, однако, о завоеваниях совсем иного рода. Настал момент начать исполнять обещания, которые он годами давал итальянцам в своих речах: сделать Италию страной «великой, которую уважают и которой боятся». Для этого ему были нужны колонии, нужна была империя, способная соперничать с Британской и Французской и способная утвердить свое право сидеть за одним высоким столом с великими державами. Он давно уже положил глаз на Эфиопию, последнюю остающуюся не завоеванной потенциальную колонию в Африке, и хотел вновь услышать победную поступь римских легионов. Занимающий теперь пост посла при Сент-Джеймсском дворе Дино Гранди заверял его из Лондона, что британцы ради этого воевать не станут.
Однако, прежде чем начать действовать, Муссолини должен был удостовериться в справедливости утверждений Гранди. В июле 1933 года Италия подписала с Францией, Британией и Германией так называемый Пакт четырех, гарантирующий мир в Европе. Отношение британцев к себе он считал дружелюбным: ему докладывали, что приезжающие в Рим из Лондона гости по возвращении домой рассказывают о незыблемости его власти и силе характера. Разве Леди Чемберлен не рассказывала о его жизнестойкости и его мускулатуре? А Лорд Ротермир, владелец газеты Daily Mail, разве не сравнивал его с Наполеоном? Для решения британской проблемы у Муссолини под рукой был идеальный эмиссар. Он решил отправить в Лондон Эдду – с ее хорошим английским, отточенными дипломатическими манерами и, главное, с воспитанным им в ней умением подмечать малейшие детали. Твоя задача, наставлял он дочь, убедить британцев в серьезности намерений Италии по захвату Эфиопии, после чего тщательным образом изучить их реакцию.
Оставив Чиано и детей в Риме, в июне 1934 года Эдда прибыла в Лондон. Ей было всего 23, но искушенность и зрелость делали ее старше, и здесь, наконец, она занималась делом. Светский сезон был в самом разгаре: англичане наслаждались теннисным турниром в Уимблдоне, «Русскими сезонами» дягилевского балета и новой модой на плавательные бассейны. Жила Эдда вместе с Гранди и его семьей в посольской резиденции, по приглашению Леди Астор посетила загородный дворец Кливден в графстве Бакингемшир, а по приглашению сэра Филипа Сэсуна – заповедник и парк Port Lympne в графстве Кент. Еще она была почетной гостьей клуба Lyceum[41], и на обеде, данном в ее честь в отеле «Ритц» женой изобретателя радио маркизой Маркони[42]. При дворе ее приняли король с королевой, где, как Эдда потом вспоминала, она с интересом разглядывала форму королевских гвардейцев и оттачивала искусство делать книксен. На скачках в Эскоте король Георг V предложил ей сигарету. На балу в итальянском посольстве на Эдде было черное тюлевое платье с красным поясом, и наследник престола принц Уэльский пригласил ее на первый танец.
Гранди был льстецом: доклады, которые он посылал в Рим, так и сочились елеем. Британцы, как он писал, не только считали Эдду «красивой, умной и невероятно интересной», но и «что встречается куда реже, обладательницей совершенной гармонии между сияющей молодостью и природным, утонченным аристократическим достоинством. Вы, дуче, должны гордиться дочерью». Газеты писали о поразительном сходстве Эдды с отцом – настолько, что ее подбородок и глаза «дают странное ощущение мужской силы в хрупком обрамлении». The Sunday Chronicle писала, что она была такой же «изящной и современной, как любая наша дама высшего света». Все, кому доводилось с ней говорить, отмечали ее открытость и откровенность и временами даже ядовитые замечания.
К выполнению данного ей задания Эдда отнеслась со всей ответственностью. Она была хитра и наблюдательна, не трепетала перед высокопоставленными персонами, с которыми встречалась, и как должное воспринимала восхищение и почтительность, которыми ее осыпали как дочь Муссолини. Она прекрасно понимала, что роль ее состоит в том, чтобы предстать перед миром в образе идеальной молодой женщины фашистского режима: модной, с ее стильной короткой стрижкой, и в то же время женственной, без декаданса и андрогинности, которые так ненавидел ее отец. Вернувшись в Рим, она доложила Муссолини, что британцы по большей части абсолютно индифферентны к идее эфиопской кампании. «Отправляйтесь туда и берите этих чертовых негров!.. В конце концов, мы тоже именно так строили свою империю», – сказал Эдде лорд Ротермир. Единственный недружественный ответ она получила от премьер-министра Рамсея Макдональда. Он дал обед в ее честь и, отвечая на вопрос о реакции Британии на возможное итальянское вторжение, ответил холодно и вполне недвусмысленно: «Очень хорошо, но я полагаю, вы подумали о последствиях?» Ответила Эдда вопросом на вопрос: «И что же, вы объявите нам войну?» «Нет, – сказал Макдональд, – не объявим». Это было именно то, что хотел услышать Муссолини.
В Италии герарки и широкая общественность, конечно, знали о дипломатической миссии Эдды, и постепенно она стала считаться человеком, быть может, даже единственным, имеющим реальное влияние на Муссолини. Ее стал окружать ореол власти, разумеется, ограниченный тем, что она все же была женщиной, но тем не менее власти. Сама же Эдда стала чувствовать, что может найти для себя роль в рамках режима, стать его неофициальным эмиссаром на мировой сцене. Легко поддающаяся скуке, без вкуса и интереса к светской жизни, она могла, наконец, обрести смысл жизни.
В апреле 1933 года канцлер, а по сути дела, диктатор Австрии Энгельберт Дольфус прибыл в Италию в поиске поддержки против намерений Гитлера захватить его страну. Дольфус и Муссолини нашли общий язык, и дуче пообещал канцлеру отстаивать независимость Австрии. Летом Дольфус с женой Альвиной гостили в новом летнем доме Муссолини в Риччоне. На следующее лето их пригласили вновь, но на сей раз фрау Дольфус приехала без мужа, с двумя детьми. Там же были Эдда с детьми, Романо и Анна-Мария, все прекрасно проводили время. Но 25 июля Дольфус был убит в своей резиденции канцлера группой австрийских нацистов. Муссолини и Ракеле, находившиеся в городе Чезена на открытии новой больницы, поспешили в Риччоне сообщить вдове о печальном известии. За обедом, внешне спокойный, Муссолини объявил семье: «Полагаю, что с миром в Европе покончено».
На следующий день Муссолини поставил под ружье четыре дивизии и отправил их к горному перевалу Бреннер на границе между Италией и Австрией – как демонстрация силы против планов нацистов по захвату Австрии, а также чтобы предотвратить любую возможность их продвижения к итальянской границе. Гитлер, не желая вступать в конфликт с западными державами, отступил. На короткое время итальянские газеты поощрялись правительством в распространении антигерманских настроений. Убийство Дольфуса произошло спустя лишь несколько недель после убийства в Германии Эрнста Рема и других лидеров штурмовых отрядов коричневорубашечников СА, которые тот возглавлял. Итальянским газетам было предписано публиковать карикатуры женоподобных блондинистых эсэсовцев, которых презрительно называли