Casa Come Me, «Дом, как я», и все его женщины были come me. Больше, чем женщин, он любил собак, подпитывавших его неутолимое желание быть любимым; они по определению были come me, и их дни рождения он отмечал, накрывая праздничный стол на полу и сидя вокруг пиршества рядом с ними. Его собаки, говорил он, были «лучшей частью меня самого, самой кроткой, самой чистой, самой тайной частью меня».
В 1928 году Малапарте стал редактором Il Mattino, ежедневной газеты в Неаполе. Познакомившись с ним, Джованни Аньелли, владелец концерна Fiat и газеты La Stampa, переманил его в Турин, предложив пост редактора своей газеты. Малапарте познакомился с Эддой, и они понравились друг другу. Размолвка с издателем La Stampa стоила ему работы, но намного страшнее оказалась вражда с Итало Бальбо, герарком-авиатором. Бальбо отправил его в тюрьму Реджина Чели в Риме, а затем добился приговора суда о пятилетней ссылке в колонии-поселении на острове Липари. С помощью Муссолини и Чиано и, бесстыдно имитируя болезнь, Малапарте сумел переправиться в более мягкие и комфортабельные условия в гламурном форте Форте-деи-Марме, вскоре после чего и вовсе был помилован.
В 30-е годы Форте-деи-Марме был модным среди писателей и художников курортом. Эдда с Чиано, владевшие домом неподалеку в Ливорно, стали одной из многочисленных знаменитых пар, регулярно приезжавших сюда насладиться отдыхом в сосновых рощах и купанием на местном пляже, усыпанном идеально белым песком из близлежащих мраморных карьеров. Здесь Малапарте завел роман с одной из подруг Эдды, высокой, стройной, очаровательной, но не наделенной красотой Вирджинией Бурбон-дель-Монте, невесткой Аньелли, недавно овдовевшей после гибели в автомобильной катастрофе мужа, сына Аньелли Эдоардо. Возможно, в том числе и чтобы отомстить Аньелли за увольнение, Малапарте не предпринял ни малейших усилий держать связь в секрете. У Вирджинии было семеро детей, в числе которых и будущий министр иностранных дел Италии Сюзанна Аньелли. В ярости и на Малапарте, и на Вирджинию, Аньелли затеял судебный процесс с целью отобрать у Вирджинии детей. Он, вполне вероятно, преуспел бы в этом, если б не вмешательство Муссолини, заявившего, что в стране, которой он управляет, нельзя отобрать у женщины детей просто потому, что она завела себе любовника.
Вскоре после того, как Чиано получил должность, известную как МинКульПоп, то есть министр популярной, точнее народной, культуры, Малапарте основал стильный глянцевый журнал Prospettive, «Перспектива фашизма», максимально italianissimo по тону и содержанию. По крайней мере на время он оставался верным придворным Чиано, хотя к самому двору его относился критически, считая, что он движим тщеславием и ветреностью, и царят там интриганство и взяточничество.
Королевой двора Чиано Эдда не была никогда. Но королева там была – княгиня Изабелла Колонна, пожалуй, лучше других из замкнутой на себе римской аристократии понимавшая, что означает быть аутсайдером. Родившаяся в Ливане и росшая в Каире, в римском светском обществе она подвергалась обструкции и считалась парвеню до тех пор, пока не вышла замуж за князя Маркантонио Колонну, представителя знатной семьи, давшей Италии папу и двадцать двух кардиналов. Ее сразу стали обхаживать, она поселилась в одном из красивейших римских дворцов, стены которого были расписаны художником Кварточенто Пинтуриккио, там находились полотна, более ценные, чем в любом другом дворце Рима, а бальный зал, как говорили, послужил образцом для Зеркальной галереи Большого Версальского дворца. В палаццо Колонна, в непосредственной близости от площади Венеции и Квиринальского дворца, было два больших внутренних двора и сады, полные кипарисов, фонтанов и статуй и соединенные с дворцом перекинутым через улицу каменным мостом. У входа во дворец восседал высеченный из порфира еще во времена Древнего Рима гигантский крокодил. Изабелле было 46 лет, в традиционном понимании она была не красавица, но отличалась проницательностью, жизненной силой и гордостью, была злонравна, и как писал один из бывавших в ее доме гостей, «под кружевной вуалью» таилось «железное сердце». Она увлеченно занималась изучением человеческих страстей, будучи сама, как она утверждала, им более не подвержена. А титул и деньги предоставляли ей «уникальную возможность для интриг».
Как в свое время Екатерина Медичи[48], Изабелла окружила себя самыми интересными мужчинами и женщинами римского света, gruppo cosi-detto super-elegante, как его охарактеризовал Нельсон Пейдж, то есть «обществом сверхэлегантным». Ей было неважно, были ли они аристократами или герарками, важно было, чтобы они блистали. Одним из первых ее завоеваний стал красавец-бородач Итало Бальби, посылавший ей коробки земляники и охапки белых роз. К 1935 году ее двор крутился почти полностью вокруг Чиано, хотя сомнительно, что они были любовниками. Здесь он царствовал как фаворит, знакомился со своими будущими любовницами и проводил с ними свидания. Мало кто из любовниц удерживался дольше полугода, после чего они, войдя в круг так называемых вдовушек Чиано, находили утешение, рыдая на плече Изабеллы. В этом насквозь прогнившем дворе Изабелла, как выразился один из острых на язык завсегдатаев, была королевой-рабыней, а Чиано – ее пашой, «толстым, розовощеким, улыбчивым деспотом». Здесь, за обеденным столом Изабеллы, Чиано свободно и не таясь говорил о политике, о слабостях и грешках своих многочисленных знакомых, как будто не зная о вездесущей шпионской сети Боккини. Шпионы тем не менее – слуги? дворецкий? другие гости? – незамедлительно отправляли донесения, скрупулезно просматриваемые Муссолини и аккуратно подшиваемые в папки с делами. Княгиня, как писал один из информаторов, была «амбициозна и очень высокомерна», и в салоне ее «нередко веял бунтарский душок, в том смысле, что гости были весьма прохладными сторонниками Муссолини». Как заметил Малапарте, обеды у Изабеллы были «говорильней с тикающей бомбой».
Друзьям Эдды и Чиано иногда казалось, что супруги заключили «пакт неверности» – соревнование в том, кто кого перегуляет. По возвращении из Китая оба занялись поиском любовников. Эдда, как говорят, питала слабость к молодым красавчикам, но никто из них не играл серьезной роли в ее жизни, и Чиано относился к ним снисходительно: «маленькие увлечения моей жены». Она на самом деле предпочитала покер и проводила долгие вечера за карточным столом, проигрывая огромные суммы. Однажды Эдда была вынуждена обратиться к частному секретарю Муссолини с просьбой о 15 тысячах лир на «экстраординарные расходы» и предложила вычесть их из ее квоты на бензин, так как своей машиной она практически не пользовалась. В то же время она умоляла его не сообщать об этом мужу и отцу. Но Рим кормился слухами, и донесения информаторов, письма граждан, чаще всего анонимные, регулярно попадали на стол Боккини, а оттуда к Муссолини. Его дочь, говорилось в одном из писем, «позорит итальянских женщин».
Если романы Эдды были «увлечениями», то любовницы Чиано были «львицами», многих из которых он бесстыдно набирал из числа подруг жены, набрасываясь на них, как сексуально одержимый подросток. Но то, что считалось более или менее терпимым в Шанхае, в Риме было неприемлемо, хотя ни Чиано, ни Эдда не чувствовали большой необходимости скрываться. Женщины вокруг Чиано самым поразительным образом вели себя так, будто чувство достоинства было им неведомо; стало честью, даже знаком отличия, оказаться соблазненным им. Как достопочтенный фашист на поверхности, он оставался преданным и верным мужем, но поступавшие Боккини сообщения свидетельствовали об обратном. В числе его самых известных любовниц, с которой его видели «в тесном объятии», была фрейлина королевы Делия ди Баньо, муж которой Галеаццо ранее влачил скромное существование, теперь покупал себе дорогие автомобили. Еще одна куртизанка, как говорили, стоила Чиано многие миллионы лир, потраченных на драгоценности и меха. «В Риме, – писал непосредственно Муссолини один из анонимных доносчиков, – все смеются над вашей опозоренной дочерью и окружающим ее цирком, где бесстыдно крадут и эксплуатируют ваше имя». Отношения между двумя семьями, Муссолини и Чиано, достигли нижней точки: Ракеле говорила о Чиано с открытым презрением, а Эдда называла свекровь «обезьяной» и утверждала, что на свои флотские подвиги Костанцо отправился исключительно для того, чтобы бежать от наскучившей ему жены.
Эдда и Галеаццо все меньше и меньше времени проводили в обществе друг друга. Их любое совместное времяпрепровождение почти неизбежно завершалось скандалом, причем начинал ссору чаще всего Чиано, убежденный, что принципы морали для мужчин и женщин вовсе не одни и те же. Однажды Эдда с подругой отправились купаться в море на пляже в Остии, и Эдда решила примерить бикини – только вошедший в моду новый купальник, который она привезла из поездки в Лондон. Чиано с ними не было, но он появился неожиданно и, увидев, во что одета Эдда, пришел в ярость, велел ей следовать за ним в кабинку, где отвесил пощечину. Привыкшая с детства к пощечинам от матери Эдда не сильно расстроилась, но его публичные измены причиняли ей чувство глубокого несчастья. Забыв о собственных любовных похождениях, расстроенная и униженная поведением мужа, она решилась отправиться к отцу и сообщить ему, что хочет уйти от Чиано. Он посмотрел на нее: «Он тебя не кормит?» – «Кормит» – «Деньги не дает?» – «Дает» – «Изменяет тебе?» – «Да» – «Ты любишь другого?» – «Нет» – «Тогда иди домой, и больше я об этом и слышать не хочу». Как вспоминала потом Эдда, «ничего не оставалось, как разбираться самой». Как обычно, чувства свои напоказ она не выставляла. Они с Чиано вернулись к «нормальной» жизни.
При всей его бесчувственности именно отец оставался для Эдды самым близким человеком в жизни. Иногда они вместе отправлялись на море, говорили мало, но чувствовали, что понимают друг друга. Она любила и уважала его много больше, чем мужа, который чем дальше, тем больше казался ей слабым и нерешительным. Она восторгалась осмотрительностью и осторожностью Муссолини, хотя друзьям говорила, что Ракеле была хитрее мужа. Отвечая на вопрос, похожа