ли она на отца, Эдда говорила: «Нет ничего, в чем я была бы на него непохожа. Я его точная копия». Оба могли взорваться вспышкой гнева, и оба имели склонность закатывать сцены. Он хотел бы, чтобы она была мальчиком, Эдда об этом знала, да и сама предпочла бы родиться мальчиком: она пила, курила, плавала, играла в гольф, заводила любовников, не соблюдала никаких правил и жила жизнь так, будто это была игра с отцом. Муссолини любил ее бунтарский дух и ее безразличие к риску, хотя и нередко ругал за поведение. «Я сумел подчинить своей воле Италию, но никогда не сумею подчинить себе Эдду», – сказал он как-то другу. В день ее рождения он как-то написал ей: «Как и в годы твоего детства и юности, когда мы переживали непростые времена, так и сегодня для меня нет более дорогого человека, чем ты».
Даже Эдда, при всей своей колкости и неуживчивости, наслаждалась чувствами восхищения и звездности, которые окружали ее и Чиано. Они придавали ей ощущение силы, пусть и мимолетное, позволяли забыть о нищете и хаосе детства. Хозяйки модных салонов жаждали их общества, и хотя люди, с которыми они там общались, не были интеллектуальными и особенно культурными, они были богатыми, элегантными, искушенными, и удивить их стоило большого труда. Как говорила проницательная герцогиня ди Сермонета, «пожалуй, ни в какой стране, ни в какую эпоху не было более бесстыдных проявлений подхалимажа и лизоблюдства, как это было в римском обществе времен Чиано». Позже стало принято говорить, что все эти хозяева и хозяйки модных салонов были в глубине души заговорщиками и антифашистами, но в то время они изо всех сил заискивающе искали дружбы Эдды и Чиано. В этом мире подлинных и мнимых аристократов, снобистски настроенных дипломатов и выдающих себя за джентльменов авантюристов, поверхностном мире, прикидывающейся любовью сексуальной развязности и беззаботности Эдда и Чиано были слишком молоды, слишком самоуверенны, слишком высокомерны, и в конечном счете они не были подлинными фашистами, как не были по-настоящему приняты верхними слоями классового римского общества. «Супружник», или «зятек», слишком явственно стремился выдать себя за часть ancien regime, старого режима. Эдда, по натуре своей робкая и так и не научившаяся свободно чувствовать себя в толпе или в большом собрании людей, была слишком скованна, чтобы вызывать к себе большие симпатии. Как говорил Малапарте, лицо ее «было временами лицом наемного убийцы, временами потенциального самоубийцы».
Глава 9. Львицы без грив
Фашизм в Италии вступал в свое второе десятилетие. Это был мир безграничного диктата, жестких правил и требований. Эдда стала не единственным итальянцем, учившимся лавировать в лабиринте его установлений и запретов.
Еще во время Первой мировой войны Муссолини начал осознавать ужасающее состояние здоровья итальянских солдат и общую физическую слабость нации, пораженной туберкулезом, малярией, трахомой, сифилисом, рахитом и многочисленными кожными заболеваниями, к тому же еще ослабленной самой войной и разразившейся после нее эпидемией испанки. Сильному фашистскому государству, сумевшему сесть за один стол с великими державами, нужны были сильные, здоровые граждане, и нужны были в большем, куда большем, количестве, чем они у нее были. Для создания таких людей, рассуждал он, нужен тотальный контроль не только над тем, что они едят, но и над тем, во что они одеты, что они изучают, и как они себя ведут. «Переделать нужно не только формы, но и содержание человеческой жизни» – личность, веру, характер, хотя на самом деле, если следовать этим принципам, то в переделке нуждался и сам Муссолини.
Собрав вокруг себя группу демографов, антропологов, социологов и психологов, он поставил перед ними задачу найти пути воспитания созданного его воображением такого идеального человека, человека, который будет сочетать в себе мысль и действие, libro e moschetto, книгу и винтовку, спорт и культуру. «Фашизм, – говорил Муссолини Эдде, – “большая идея” двадцатого века, и он станет моделью для остального мира, “корпоративного государства новой этики”, моральной революции, которая займется полным реформатированием личности». Так как итальянцы по натуре своей люди легкие и доверчивые, долг Муссолини – наставить их на путь истинный. И важнейшей областью такого реформатирования было образование – сфера, как и культура, по определению политическая, и которую нужно поставить на службу государству.
Поскольку основополагающими для видения Муссолини были молодость, жизненная сила и проистекающий из них оптимизм, одним из первых шагов фашизма стало создание детско-молодежной организации Opera Nazionale Balilla, сокращенно ONB, названной так в честь мальчика из Генуи по имени Балилла, который в декабре 1746 года бросил камень в австрийского солдата и начал тем самым восстание против австрийских войск. Мальчики и девочки, начиная с восьми лет, облаченные в черные рубашки, серо-зеленые шорты, синие галстуки и фески, должны были «перебороть» свои эгоизм и лень и, невзирая на болезни и трудности, учиться защищать родину, как подлинные патриоты и солдаты. Витторио и Бруно были членами ONB, хотя детских фотографий Эдды в форме нет. Во главе организации поставили герарка Ренато Риччи, бывшего сквадриста из Каррары, человека малообразованного, коррумпированного и нестабильного, но любящего боевые искусства. «В чем, – вопрошал устав ONB, – первое достоинство ребенка? – В послушании. – А второе? – В послушании. – А третье? – В послушании». С этой целью все дети, вне зависимости от классовой принадлежности и происхождения, формировались в легионы и когорты, отправлялись в лагеря на север Италии, в Альпы, где занимались спортом, пели, маршировали и для повышения боевого духа учились обращаться с деревянными моделями винтовок. Отказ вступить в ONB означал черную метку для всей семьи; впрочем, большая часть занятий доставляла детям подлинное удовольствие.
Некоторое время Муссолини подумывал о предоставлении женщинам избирательного права – ведь, в конце концов, в числе 120 основателей фашистского движения на миланской площади Сан-Сеполькро в 1919 году было девять женщин. Однако довольно быстро от этой идеи он отказался. «Если женщина любит своего мужа, – провозгласил он, – то она проголосует за него; если же нет, то она уже проголосовала против». Концепция о женщинах как существах более низкого биологического порядка, чем мужчины, пронизывала все стороны жизни – от здравоохранения до политики. Как выразился однажды Муссолини в своем часто цитируемом разговоре с Эмилем Людвигом, «Женщина должна подчиняться… она способна к анализу, но не способна к синтезу». И продолжил еще более убийственно: «В нашем государстве женщина не важна». У девочек была своя разновидность «Балиллы» – Piccole Italiane, дочери волчицы, и их нужно было охранять и от ужасов феминизма, и от грубости и хаоса мальчишеских военных игр. Они учились на куклах и гладили. Эдда никогда не гладила. И она всегда осознавала, что, несмотря на то, что она была ближе остальных детей к отцу, мнение ее всегда ценилось меньше, чем мнение братьев. Чиано также даже не пытался скрывать свое чувство превосходства по отношению к жене.
Вместо избирательного права, женщины получили серию законов, призванных превратить Италию в страну матерей и домохозяек, «готовых на любые испытания и жертвы для защиты ее святого пространства и работы во имя величия родины». Супружеская измена стала преступлением, но только для женщин. «Силу» мужчин нужно было развивать, чтобы они могли воевать и становиться отцами; женщинам, «львицам без грив», нужна была «энергия», чтобы справляться с повседневной жизнью и не впадать в невротическую слабость. Была создана целая сеть клиник матери и ребенка, педиатрических центров, служб помощи матерям и детям. Работать им, правда, было тяжело из-за ужасающих условий, в которых жила беднота как в городах, так и в деревне. На редких фотографиях многодетных матерей того времени можно увидеть сгорбленные бесформенные женские фигуры и изможденные лица, выглядящие много старше своих лет.
Италия была также наводнена женскими журналами, все они преподносили своим читательницам одни и те же смыслы, разработанные и сформулированные МинКульПопом и Чиано. В футуристической кулинарной книге Филиппо Томмазо Маринетти[49] паста порицалась как продукт, ведущий к усталости, пессимизму и даже пацифизму, и превозносился аутентичный, выращенный на родной почве рис, который придает человеку энергию и которым можно гордиться. Каждому блюду, утверждалось в книге, должен сопутствовать характерный для него аромат, который обеспечит вкусовым рецепторам «девственное восприятие». Футуристы также превозносили «агрессивные движения, активную бессонницу, быстрый шаг, акробатические упражнения, шлепки, удары». Врачи в статьях предостерегали от губной помады (рак губ) и поцелуев (микробы). Модели не должны быть слишком худыми: им был предписан обязательный минимальный вес 55 килограммов, также поощрялись крутые бедра. Неодобрение у авторов журнальных статей вызывали фокстрот, слишком открытые купальники, короткие стрижки, сигаретные мундштуки и маленькие собачки (как заменители детей). Эдда любила читать эти журналы, но к их советам совершенно не прислушивалась.
В борьбе с иностранными влияниями французские «неглиже» и «шиньон» заменяли на итальянские disordine и cignone, английский сэндвич на tra i due («между двумя»). Кроличьи шубы, дубленки из овчины и беличий мех одобрялись как коренной отечественный продукт. (Эдда носила норку и соболя.) Поскольку многие мужчины-модники, как и Чиано, имели привычку бриолинить волосы, спинки диванов рекомендовали покрывать салфеткой или специальной накидкой. Правила были просты и неукоснительны: хорошая фашистская женщина замужем, она экономная и домовитая хозяйка, мать детей, подчиняется мужу и ни в какие неприятности не попадает. (Эдда не подчинялась ни единому из этих правил, деньги транжирила, и неприятности были ее постоянным спутником.) Все это таило в себе массу противоречий: трать и будь экономна; сохраняй сексуальную чистоту и рожай много детей; будь хорошей католичкой, но еще лучшей фашисткой. Когда на соревнования